Уинстон Черчилль. Его эпоха, его преступления - Тарик Али
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В The Times она писала, что «Троцкий разговаривал о картинах, искусстве и литературе. У него голова Мефистофеля. Он – замечательная личность и полон огня. Он прочел лучшие произведения английской литературы и однажды сказал мне, что, если бы Англия не совершила вообще ничего, но произвела на свет Шекспира, это одно оправдало бы ее существование». О Ленине она писала: «С точки зрения искусства, я думаю, он самый интересный человек в мире. У него в высшей степени необычные глаза. Я лепила его в его кабинете в военном министерстве, пока он сидел за столом, погруженный в работу. Его хладнокровие в любых обстоятельствах поразительно. Неважно, насколько сильно возбуждены окружающие, – он всегда сохраняет невозмутимость». Чего, однако ж, не скажешь о ее двоюродном брате.
Мать Шеридан писала ей после ее возвращения: «Я прощаю тебя, дорогая, как я сделала бы даже в том случае, если бы ты совершила убийство». Но Черчилль еще долгое время отказывался разговаривать со своей двоюродной сестрой, так что она оказалась во временной ссылке в Соединенных Штатах. Со своей стороны, она никогда не простила Сталина за «убийство всех моих друзей». Что до Черчилля, то он, в отличие от нее, не был чрезмерно огорчен истреблением 90 процентов ленинского Центрального комитета[122]. Так было даже проще вести дела со Сталиным, когда разразилась следующая война.
6
Девять дней в мае 1926-го
Знай своего врага:
Ему неважно, какого ты цвета,
Если только ты работаешь на него.
И все же ты работаешь!
Ему неважно, сколько ты зарабатываешь,
Если только ты зарабатываешь для него больше.
И все же ты зарабатываешь!
Ему неважно, кто живет в комнате на самом верху,
Если ему принадлежит все здание.
И все же ты стремишься наверх!
Он даст тебе писать о нем что угодно,
Если только ты не действуешь против него.
И все же ты пишешь!
Он поет дифирамбы человечеству,
Но знает: машины дороже людей.
Торгуйся с ним, и он рассмеется и обведет тебя вокруг пальца;
Брось ему вызов, и в ответ он убьет.
Чтобы не потерять то, чем владеет,
Он скорее уничтожит весь мир.
УНИЧТОЖЬ КАПИТАЛ! СЕЙЧАС!
КРИСТОФЕР ЛОГ. ПЛАКАТНЫЕ СТИХИ, ЖУРНАЛ BLACK DWARF (ИЮНЬ 1968 Г.)
Эпоха между двумя мировыми войнами представляла собой сложное переплетение возможных вариантов будущего. Политическое влияние Русской революции в полной мере ощутилось во время идеологического и экономического кризиса на Западе. В нескольких европейских странах можно было наблюдать, как на глазах поляризуются силы социалистической революции и фашистской контрреволюции. Циничная идея Вудро Вильсона о том, что победа союзников в Первой мировой войне «сделает мир безопасным для демократии», поразительно быстро обнаружила свою несостоятельность.
Трезвый вердикт эпохе состоит в том, что политическая демократия позорным образом провалилась, не сумев предложить сколько-нибудь долговременное решение социальных и экономических проблем. К 1937 г. Ричард Кроссман, интеллектуал социал-демократических взглядов, в своей книге «Платон сегодня» (Plato Today) признавался: «Мы не уверены, какова на самом деле та демократия, за которую мы выступаем».
Большевики уже готовились заказывать панихиду по Британской империи. Но внутренняя угроза ощущалась еще острее. В 1906 г. Ллойд Джордж предостерегал своих коллег по Либеральной партии, что, в случае «если нам не удастся ликвидировать общенациональную деградацию – трущобы и повальную нищету», их сметут лейбористы. В тот же год в своей знаменитой речи в Лаймхаусе[123] он описал условия работы в шахтах. Короткая выдержка из нее передает дух времени, рисуя картину того, как премьер-министр Асквит в компании Ллойд Джорджа стучится в двери горнодобывающих магнатов с просьбой добавить к жалованью лишнюю полушку; этот эпизод изрядно повеселил консервативную прессу:
Я уже рассказывал вам, как на днях спустился в угольную шахту. Мы погрузились на глубину в полмили. Затем мы прогулялись под горой, проделав примерно три четверти мили под слоями камня и сланца. Земля – вокруг нас и над нами, – казалось, изо всех сил пытается раздавить нас внутри себя. Можно было видеть шахтные опоры – согнутые и покосившиеся в разные стороны, насилу выдерживающие колоссальное давление породы. Или не выдерживающие – и тогда случаются увечья и смерти. А еще часто вспыхивает искра, всю шахту охватывает пламя, и дыхание жизни выжигается из груди сотен людей всепоглощающим пожаром.
Буквально в соседнем забое, рядом с тем, в который я спустился, всего пару лет назад таким образом погибли три сотни горняков. И тем не менее, когда мы с премьер-министром стучимся в двери богатых землевладельцев и говорим им: «Ну вы же знаете про этих бедолаг, которые, рискуя собственной жизнью, добывают полезные ископаемые. Некоторые из них старики, они смогли выжить, несмотря на все опасности своего ремесла, но они сломлены, они больше не в состоянии зарабатывать. Разве вы не дадите им хоть немного средств, которые уберегли бы их от того, чтобы их отправили в работный дом?» – они смотрят на нас угрюмо, а мы продолжаем: «Всего полпенни, одну медную монету». Они отвечают: «Ах вы, ворье такое-разэдакое!» И спускают на нас собак, и лай этих собак можно слышать каждое утро.
После войны премьер-министр Ллойд Джордж и другие политики обещали «страну, в которой героям будет приятно жить». Но подобные обещания недорого стоили. Год спустя по стране прокатилась волна забастовок, по числу которых лидировала Шотландия. Красное Глазго стало символом 1919 г. Даже во время войны такие социалисты, как Джон Маклин, резко протестуя против мировой бойни, выступали с требованиями создания Шотландской Рабочей Республики. Джин Макникол, сам родом из Глазго, так писал о дальнейшем развитии событий:
В апреле 1918 г. Маклина вновь обвинили в подстрекательствах к мятежу на основании нескольких фраз из его речей (среди них такие, как «нужно складывать инструменты», «необходимо совершить революцию», «район Клайда помог Русской революции победить»). В следующем месяце он предстал перед судом, вновь в Эдинбурге. Его выступление перед присяжными, которое Белл назвал «одной из самых знаменитых» речей, когда-либо произнесенных в Шотландии, длилось более часа и представляло собой обоснование и повторное изложение тех взглядов, которые привели к его аресту, – то эмоциональное, то рассудительное. «Раз так,
