Полководцы гражданской войны - Сергей Голубов

Бронепоезд подчинен был Котовскому, но тот давно махнул на него рукой.

…Я застал в аппарате штаба Котовского двух сотрудников: начальника штаба Каменского и помощника начальника штаба по административной части Георгия Ивановича Садаклия. Оба сотрудника Котовского были бессарабцами. Каменский — «вечный студент», сын разорившихся мелкопоместных дворян, из вольноопределяющихся, дослужившийся в царской армии до чина поручика; Садаклий — бывший провинциальный присяжный поверенный, тоже из вольноопределяющихся, только дослужившийся до штабс-капитана. Каменский был до недавнего прошлого правым эсером, порвавшим со своей партией после прихода к власти Керенского. Обоих Котовский знал по 1917–1918 годам в Бессарабии.

Впрочем, как офицеры, они были Котовскому ни к чему. На мой взгляд, и Каменский и Садаклий представляли собой, по-видимому, превосходных офицеров:.знающих, опытных практиков, прекрасных военных специалистов. Но каких? Окопной, позиционной войны! А мы чем занимались? Тысячу раз прав был Каменский: не война, а сумасшедший дом!

И в самом деле. Правого фланга почти никогда у нас не было, он висел в воздухе, в прорыве гуляли банды, а подчас и регулярные петлюровские части. Вся наша дивизия, каждый полк, каждый батальон, каждая рота, каждое подразделение, поставленное на огневой рубеж, вынуждены были занимать круговую оборону. Тыла у нас не было: бесчисленные бандочки то и дело клевали нас в пятки.

На всех этих неудачах Котовский кое-чему учился. Война, которую мы вели, почти не имела прецедентов в истории. По справке Садаклия, нечто подобное творилось лишь во время англо-бурской войны в Капштадте и покорения Судана генералом Баден-Поуэллем.

Нет, не как военными советниками дорожил Каменским, Садаклием, а тем более мною грешным Григорий Иванович. Всю жизнь сознавая недостатки своего общего развития, старался он окружить себя людьми, знающими больше его. Каменский был умницей и широкообразованным человеком. Садаклий прекрасно знал право и очень любил историю, в частности классическую древность. А Котовский ею как раз очень интересовался.

Как губка, впитывал Котовский культуру и знания людей, которыми он себя окружал. Он не стеснялся перебивать собеседника и задавать вопросы: «А кто это был?», «А когда это было?», «А что значит это слово?», «А где это — Судан?»

Однажды Котовский спросил:

— Слушай, Каменский! Ты все знаешь… Это верно, что Сухомлинов был казнокрадом и немецким шпионом?

— Насчет казнокрада, это доказано. А вот насчет шпиона… Знаешь, Гриша, я считаю шпиономанию опасным маниакальным психозом, так что… Впрочем, весьма возможно, что и состоял в шпионах. Потенциально он, бесспорно, был на это способен. Сволочь!

— Почему же Керенский не расследовал этого дела? — интересовался Григорий Иванович.

— Керенский? А знаете ли вы, что Керенский пришел к власти на плечах кадетов, а они были замешаны во всех махинациях Сухомлинова? Керенский? Ха-ха!

И тут на голову эсеров и их лидеров начинала литься отборная брань. Я не встречал ни до этого, ни позже ни одного человека, который с такой ненавистью, с таким презрением говорил бы об эсеровских вождях. А какими эпитетами он их награждал!

Особенно доставалось от него Савинкову. Как только он его не обзывал! Вообще Каменский очень редко ругался, а тут для Савинкова он никаких других слов почти не находил, кроме абсолютно нецензурных.

Григорий Иванович, поджав губы, слушал. До самого недавнего времени Савинков для него был героем.

Котовский, недавний бунтарь-одиночка, не мог не восхищаться удалью кучки людей во главе с Савинковым, которые держали в вечном трепете самого «обожаемого монарха». Эти смельчаки травили императора, как волка; он, окруженный жандармами, охранкой, полицией, сотней «его величества», лейб-казаками, собственным «его императорского величества» конвоем, дрожал перед именем неуловимого Савинкова. Эсеровские боевики казнили провокаторов, хлопали «как мух палачей: тюремщиков, губернаторов, министров. А тут… Трудно давалась Котовскому такая переоценка ценностей.

— Послушай, Каменский, — говорил Котовский, — ведь ты же сам недавно принадлежал к этой партии, как же ты можешь так поносить ее руководителей?

Начальник штаба не сдавался:

— Я ошибался, кто не ошибается в молодости? Не такое выкомаривают! Что же касается Савинкова…

Эх, написал бы я письмо Дзержинскому. Я предложил бы, несмотря на нашу сегодняшнюю бедность, объявить, что ВЧК дает сто, пусть двести тысяч долларов плюс заграничный паспорт ему самому и его домочадцам — любому, кто принесет в комендатуру хотя бы голову Савинкова!

— Круто! — заметил наш комиссар Махонин.

— Круто? Вы себе не отдаете отчета, что Савинков собой представляет: оголтелый честолюбец, человек, который не верит ни в бога, ни в дьявола, беспринципный убийца, бешеная собака!

— Ату его! — шутил Махонин.

— Больше того, я вам скажу, — не унимался Каменский, — если он не будет убит или пойман сегодня, завтра немало этот подонок наделает нам хлопот!

Несмотря на свои симпатии к Савинкову, отмирающие постепенно под натиском разоблачений Каменского, суждениям которого он очень доверял, Котовский никогда не сочувствовал эсерам, ни правым, ни левым. Однажды Махонину и мне удалось вызвать Григория Ивановича на откровенный разговор о том, как он стал революционером.

— Я, — начал он с полной готовностью, — должно быть, лет с шести, с семи стал правдоискателем…

— Этот термин надо уточнить, — строго перебил его Садаклий, — не забудьте, что правдоискателями были и Иисус Христос, даже по Ренану, и Фома Кампанелла, и Ян Гус, и Бланки, в наше время — Лев Толстой, Ганди…

Котовский охотно уточнил. Он был, как поправил его Каменский, не столько правдоискателем, сколько «злоискателем».

Еще ребенком он установил, что на свете не все обстоит так, как следовало бы, и стал искать: в чем же корень зла? По его словам, годам к десяти-двенадцати он пришел к заключению, что корень зла в том, что существуют богатые, которые ни с кем не желают делиться своим богатством, и бедные, которые не осмеливаются эти богатства взять силой.

Когда он был уже зрелым молодым человеком и закончил сельскохозяйственное училище, после нескольких грубых столкновений с помещиками, которые пытались превратить его в свою цепную собаку— эта роль обычно выпадала в то время на долю управляющих имениями, — Котовский встал на путь террора. Он экспроприировал богачей и распределял отобранные у них ценности между бедняками.

Тут внезапно захохотал комиссар Махонин.