На свободное место - Аркадий Адамов

— Что же из этих сведений, по-вашему, вытекает? — нахмурясь, спрашиваю я.

Конечно, мне должна быть неприятна болтливость этого Свиристенко. И Павел Алексеевич так именно меня и понимает.

— Ради бога, — он дружески дотрагивается до моей руки. — Не сочтите за бестактность мою ссылку на Свиристенко. Он доверился только самым близким. Выхода другого не было: ему же, простите, всю сумму собрали. Но это между нами. Так вот, у меня к вам важное дело. Но самое главное, вы мне действительно понравились.

Павел Алексеевич, улыбаясь, снова треплет меня по руке.

Ах, ловкач этот Свиристенко! На сколько же он облапошил своих коллег, хотелось бы мне знать?

— А вам я чем так понравился? — продолжаю я разговор.

— Самым главным, на мой взгляд. Вы действительно умный человек. Я убежден. А это, я вам доложу, важнее всего, важнее даже честности, если хотите знать. Она для людей ограниченных, — он зорко смотрит на меня и добавляет: — Обратите внимание, я говорю — не глупых, а именно ограниченных, тут большая разница, улавливаете ее?

— Конечно.

— Так вот, я и буду говорить с вами прежде всего как с умным человеком. Каждый по-своему хочет прожить жизнь. Одни — просто, как проживется. Это пустые, вялые, слабые люди. Другие — в служении обществу, отказывая во всем себе лично или, по крайней мере, во многом. Таких сейчас мало. Это — романтики, идеалисты, люди ограниченные и близорукие. Третьи, и их большинство, громадное большинство, это материалисты, люди энергичные, практичные, не сентиментальные. Они понимают, что главное сегодня — материальные блага, ради чего только и стоит крутиться, работать. Причем работать не на внуков и правнуков, а на себя, чтобы стало лучше не через сто лет, а сегодня, и именно тебе, а вовсе не обязательно всем. Это, конечно, эгоизм, но я бы сказал — разумный эгоизм. Эгоизм все понимающего и все видящего вокруг себя человека.

Я слушаю его с каким-то брезгливым интересом. Впервые вот так выворачиваются передо мной, так обнажаются, что ли. Это опасная и подлая философия. Кажется, мой собеседник решил не только сослаться на прецедент, но и подвести теоретическую базу.

Мое вроде бы благожелательное молчание явно вдохновляет Павла Алексеевича, и он убежденно продолжает:

— …Люди последней категории очень разные по подготовке, по запросам, по своим возможностям. Один, допустим, выращивает ранние огурцы или помидоры на своем садовом участке, а потом первым продает на рынке, другой ловко чинит всякие электроприборы жильцам всего дома и окрестных тоже, третий — демагог и честолюбец, делает карьеру, командует и ездит за границу, четвертый — обвешивает покупателей, занимается пересортицей, пятый — изучает наше планирование, систему снабжения и ищет там возможности к обогащению. Как вам нравится такая схема общества?

— Вполне реальная, — соглашаюсь я. — Если не считать пропорций. Тут у вас серьезная промашка. Ну, а вам самому, очевидно, ближе всего реалисты пятой категории?

— Теоретически — да.

— Это непонятно, признаться.

— Между тем, все тут предельно ясно. Если бы я практически работал в этой, по вашим понятиям, незаконной области, я, пожалуй, все же не решился встретиться с вами. А так я знаком с этой областью как бы издали, получая некоторый гонорар за услуги, ну вот вроде сегодняшней. Я ведь тоже, не скрою, материалист.

— Шестой категории? — смеюсь я.

— Если угодно. Их ведь вообще много.

— Но какую же услугу вы взялись оказать и кому?

— Вам тоже. Ибо вы тоже умный человек.

— Что ж, слушаю вас.

Мы снова закуриваем.

У Павла Алексеевича забавная привычка: закурив, он не гасит спичку, а, ловко перехватив ее за обгорелый конец, старается, чтобы она сгорела вся и остался только черный, обугленный червячок. Это занятие, отвлекая внимание собеседника, вероятно, помогает успешнее вести сложный разговор.

Осторожно положив в пепельницу очередную обгоревшую спичку, Павел Алексеевич внушительно говорит:

— Так вот. Первое предложение: не воюйте с ветряными мельницами.

— Как же это расшифровать применительно к конкретному случаю? — спрашиваю я, все еще не понимая, к чему же, в самом деле, относится вся эта грандиозная артподготовка.

— Как расшифровать? А вот так.

Мы не спеша отхлебываем кофе, изредка пригубливаем рюмку с коньяком, курим, и со стороны, вероятно, кажется, что ведем неторопливую, дружескую беседу, иногда шутливую, иногда серьезную. Так, встретились некие сослуживцы или, допустим, дядя с племянником, и дядя, конечно, между делом поучает, а племянник делает вид, что усваивает. Идиллическая, наверное, картинка.

На самом же деле разговор приобретает все более напряженный и опасный характер. И я жду, когда мой не в меру эрудированный собеседник перейдет от теоретических рассуждений к грубой прозе, к практическим предложениям. Дело, очевидно, пахнет предложением взятки, причем крупной, может быть даже очень крупной. Но за что, на каких условиях? Меня прежде всего интересуют условия. Ведь чем крупнее взятка, тем важнее и интереснее условия. Это во-первых. А во-вторых, я пока так и не могу уловить, «откуда дует ветер», кто послал этого человека. Свиристенко? И это связано с тем, прошлым делом? Но по нему предлагать мне взятку уже бесполезно. Да и навряд ли Свиристенко мог подкинуть такую мысль, уж очень рискованно это для него. Ведь узнай его компаньоны, что взятка не была дана, что денежки их просто присвоены им, тогда… ну, не жить ему тогда, и так может случиться. Нет, тут что-то другое…

— Вот как это расшифровать, — продолжает между тем Павел Алексеевич, тяжело отваливаясь на спинку кресла и в очередной раз закуривая, при этом крутит в руках зажженную спичку, стараясь, чтобы она сгорела до конца.

И я невольно наблюдаю за его манипуляциями.

— …Обратите внимание, — говорит Павел Алексеевич, с удовлетворением бросая обгорелый крючочек в пепельницу, — наше планирование построено так, что то и дело остаются неиспользованные, неучтенные резервы.

— Кем неучтенные?

— Вышестоящими органами, конечно. А предприятия, обладатели этих резервов, этих материальных излишков, причем чаще всего весьма дефицитных, вольны или копить их, или пускать их в дело. Об этом, кстати, не раз писалось в газетах, небось читали?

— Читал.

— Ну так вот. И эти излишки, всякие комбинации с ними сулят предприимчивым людям немалый доход, а населению — нужные товары, дополнительно, как бы сверх плана. Парадокс заключается в том, что при этом не страдают планы ни самого предприятия, ни даже всей отрасли.

— На бумаге?

— Планы, уважаемый Виталий Павлович, всегда составляются на бумаге.

— Но должны, очевидно, иметь реальную, материальную основу. А тут основа оказывается липовой, раз такой план рождает неучтенные излишки.

Незаметно я втягиваюсь в спор. Наглость и очевидная удачливость этих ловкачей начинает бесить меня. И я с трудом сдерживаюсь, чтобы не наговорить лишнего. Пусть выкладывает, пусть. Это полезно услышать.

— Да, в некотором смысле, план получается… с изъяном, — иронически усмехается Павел Алексеевич. — Но этим планом, однако, все довольны, его все утверждают. И это второй парадокс указанной ситуации.

— Довольны от незнания всех возможностей, кем-то скрытых ресурсов, от некоего неразоблаченного обмана, так, что ли?

— Это уже не имеет никакого значения, от чего довольны. Тем более практического, — небрежно машет рукой Павел Алексеевич и отхлебывает из чашечки кофе. — Наоборот, население, как я сказал, получает дополнительные товары из фондов, которые иначе бессмысленно копились бы на предприятии.

— Нарочно скрытые от планирования?

— Если хотите, да. Хозяйственники народ запасливый и боятся всяческих невзгод. Накопленные ими излишки на черный день все равно никто не найдет и не станет искать, вот ведь в чем дело. Естественные издержки гигантского, всеобщего планирования. Наказывать за их использование хоть и законно, но в принципе, я полагаю, несправедливо.

— Очень спорное утверждение, — насмешливо замечаю я.

Но Павел Алексеевич убежденно прихлопывает рукой по столику.

— Да, да. А главное — бессмысленно. Накажут одного, но об этой возможности знает еще десяток предприимчивых людей. Появится свободное место, и на него найдется немало охотников, уверяю вас.

— На свободное место?

— Вот именно.

— А если мы вообще заткнем эту щель?

— Найдется другая. Без работы вы, кажется, еще не оставались. И не останетесь.

— Спор бесполезен, — говорю я. — Мы, очевидно, друг друга не убедим. Предлагаю от общего перейти к частному. В конце концов не ради же теоретической дискуссии вы предложили мне эту встречу. Я вообще не понимаю, если на то пошло, зачем эта дискуссия вам понадобилась.