Судьба драконов в послевоенной галактике - Никита Елисеев

Валя подтащил меня к стене и аккуратно прислонил.

– Стой, не падай, – объявил он мне, легонько постукал по плечу, будто хотел удостовериться – не шлепнусь ли я в самом деле, и удалился.

Степа с Колей появились довольно скоро.

Это оказались два двуногих, одетых в белые халаты, длинномордых ящера. Они тащили носилки, при этом один из ящеров, по-видимому Степа, гундел и напевал что-то веселое, но непонятное.

– Так, – Фарамунд Иванович потер руки, – Степинька с Коленькой хорошие носилки притаранили? прочные?

Степинька и Коленька почти одновременно развели лапы, мол, какие могут быть сомнения? А Коленька, тот даже продундел-прогундосил, не разжимая пасти, – и страшно было видеть, как человечьи слова бьются в горловом отвислом мешке рептилии.

– Фарамунд Иванович, прочнее некуда.

– Ладно, ладно, – проворчал Фарамунд Иванович, – знаю вас, чертей, некуда! Не "некуда", а "некогда". Схватили, небось, первые попавшиеся. Ставьте на песок.

Степа с Колей опустили носилки.

– Попробуем ваше "некуда", – пробормотал Фарамунд Иванович, и улегся на носилки, – поднимай! – прказал он.

Степа с Колей медлили. Фарамунд Иванович поднял голову и поглядел на двух санитаров-ящеров в недоумении:

– Я не понял? В чем заминка? Вира…

– Кажется, – забулькал, захрипел горлом Коля, это называется "майна".

– Какая разница, – рассердился Фарамунд Иванович, – майнавира, я не грузчик какой-нибудь, не такелажник портовый, я – врач! Представитель самой гуманной!.. Словом, поднимайте!

Степа и Коля разом взялись за ручки носилок и рванули вверх.

Раздался треск. Полотняное дно носилок не разорвалось – оно взорвалось под тяжестью Фарамунда Ивановича.

К моему удивлению, он не особенно рассердился.

– Ах вы остолопы, – нежно произнес он, – очутившись на песке, – ну совсем от рук отбились. На всю санчасть один серьезно покалеченный – и с тем справиться не можете. Мышей не ловите!

Степа загундосил нечто нечленораздельно-оправдательное, а Коля только лапами развел, мол, и на старуху бывает проруха.

– А ну, марш за новыми! Стооп! – закричал на дернувшихся было с места ящеров Фарамунд Иванович. – Стоп. Парню совсем хреново. Эвон как по стенке ползет. Действуй, Степа. Авось дождется носилок.

Меня тошнило. Пол уходил из-под ног. Я словно бы падал, падал и не мог упасть.

Я понимал, что конец падения, дно будет означать попросту смерть, и почти не боялся этого. Мне было все равно.

Степа положил лапы мне на плечи и встряхнул меня, прижал к стене. На мгновение я перестал видеть, а потом увидел все с внезапной жестокой ясностью: отвратительное чудовище, стоящее прямо передо мной, остромордое, вислогорлое, и за его спиной – ярко освещенная площадка, коридор со свисающими гроздьями люстр…

Пасть Степы чуть разжалась, и в тоненькое отверстие, похожее на трубочку для свиста, выскользнуло тугое безжалостное жало. Оно воткнулось, вонзилось в выжженную глазницу. Я завопил от боли и омерзения. Нечто разрывало, раздергивало мне глазницу. Сквозь шум боли я услышал, во-первых, крик Фарамунда Ивановича: "Молодец, молодец, так и смотри, не жмурься! Умница. Терпи!" (а я и не жмурился. Я смотрел, я не мог не видеть вздрагивающее, глотающее горло рептилии. Я не мог заставить себя не смотреть на это горло…), и во-вторых: "Колька! Рысью за носилками! Рысью…" Я видел ненависть и омерзение, стоящие в глазах Степы, и понимал, что это – мои ненависть и омерзение. Я понимал, что он высасывает из меня яд "квашни", но не мог почувствовать к этому существу ничего, кроме отвращения. И будто подтверждая мое отвращение, Степа, резко убрав, выдернув жало из моей глазницы, с силой врезал мне лапой по лицу. Я упал, ткнулся в утоптанный песок.

– Эт-то что за номера? – услышал я голос Фарамунда Ивановича. – Что за истерики? Прекратить! Что сказано? Хороший, хороший… Суп… Супчику дам…

Я с трудом поднялся и увидел, что Фарамунд Иванович оттаскивает за лапу трясущегося Степу.

– Иы, иы, – выл Степа, – иы.

Из глаз у него катились слезы. Все вместе напоминало вполне человечью истерику.

– Все, все, – Фарамунд Иванович гладил Степу по вытянутой крокодильей морде, – сейчас отнесешь больного, будешь играть, супчику, супу. О! Вот и носилки прибыли.

Коля брякнул носилки на песок у самых моих ног.

– Помочь? – обратился ко мне Фарамунд Иванович.

Я помотал головой, мол, не надо – и шмякнулся лицом вниз на носилки.

Щеке под глазницей стало сначала тепло, а после я почувствовал влажный, текучий холод.

Степа и Коля подхватили носилки и рванули с места в карьер. Я видел только мелькающие половицы, чистые, до блеска натертые, в коридорах санчасти.

Следом за нами бежал Фарамунд Иванович. Я слышал его ласковые понукания:

– Давай, давай, ребятки, жми… жми – вовсю!

Меня внесли в помещение с беломраморным полом, отполированным до блеска – так отполированным, что я увидел собственное обезображенное лицо, рассмотрел вытекающую из глазницы желтую жижу.

– Вертай – кидай на постель! – хрипло приказал Фарамунд Иванович.

– Ийэх, – Степа и Коля ловко перевернули меня на постель.

И тут я увидел прямо над собой раззявленную пасть дракона. В нарисованную пасть был вбит крюк. На крюке висела люстра.

– Степинька, Коленька, – нежно сказал, потирая руки, Фарамунд Иванович, – свободны, свободны… Давайте, давайте…

Коля, подхватив носилки, вышел.

Степа остался стоять, выжидательно глядя на Фарамунда.

– А, – догадался Фарамунд, – супчик?

Он похлопал Степу по вытянутой крокодильей морде.

– Конечно, конечно, ну, пойдем, пойдем, молодчага.

И они вышли.

Я смотрел в раззявленую пасть. Дракон будто высунул светящийся стеклянный язык. Люстра свешивалась сияющим коконом, застывшим водопадом света и стекла; казалось, тронь ее – и она зашуршит, зазвенит неведомой прекрасной музыкой.

Но раззявленная пасть, хайло того, что не должно существовать рядом со мной, с моей мамой, с Мэлори. Пасть всесильного убийцы, пасть убийства, мрази, гниды, рептилии.

В палату вернулся Фарамунд Иванович.

– Нутес? – он нагнулся и платочком аккуратно вытер мне щеки. – Состояние?

– Хреновое, – ответил я и указал на драконовую пасть, намалеванную на потолке, пасть, изрыгнувшую хрустальную люстру, – а это зачем? Для поднятия тонуса?

– Нет, юноша, – засмеялся Фарамунд Иванович, – нет. Какой же тут тонус? Это – чтобы дракона не забывали.

– Я и так его помню, – быстро ответил я.

– Лежите, лежите, – замахал руками Фарамунд Иванович, – вам нельзя волноваться.

Я скосил глаз и увидел, что лежу в обширнейшем зале, где, кроме моей, еще четыре кровати, но пустые, аккуратно застланные…