Вычисление Бога - Роберт Сойер

Я задался вопросом, пожалела ли какая-то из этих цивилизаций о своём решении.

Мы с Сюзан легли в постель. В конце концов она погрузилась в сон, а я лежал ни в одном глазу, уставившись в тёмный потолок и завидуя вридам.

Вскоре после того, как мне поставили диагноз, я прошёл несколько кварталов от КМО до главного магазина «Чаптерс» на Блор-стрит, где купил книгу Элизабет Кюблер-Росс «О смерти и умирании». В ней описывались пять стадий отношения к смерти: отрицание и одиночество, гнев, попытки торговаться, депрессия и смирение; по моим подсчётам, сейчас я находился далеко в стадии номер пять, хотя в некоторые дни у меня было чувство, что я навеки завяз на стадии четыре. Тем не менее почти без исключения каждый проходит через эти стадии в той же последовательности. Так разве удивительно, что целые цивилизации проходят через одни и те же стадии?

— Охота и собирательство.

— Сельское хозяйство или животноводство.

— Металлургия.

— Строительство городов.

— Монотеизм.

— Век географических открытий.

— Век разума.

— Атомная энергия.

— Выход в космос.

— Информационная революция.

— Заигрывания с межзвёздными путешествиями.

— А потом, потом… Потом — кое-что ещё.

Будучи дарвинистом, я бессчётное число часов провёл, втолковывая неспециалистам, что у эволюции нет цели, что жизнь — всё разрастающийся кустарник, спектакль всё новых и новых актов приспособленчества.

Но сейчас, возможно, было похоже на то, что цель, окончательный результат, всё же есть.

Конец биологии.

Конец боли.

Конец смерти.

Глубоко внутри — вполне подходящая метафора, взывающая к внутренностям, к биологии и человечности — я был настроен решительно против идеи отказа от телесного существования. Виртуальная реальность — не что иное, как танец якобы с гитарой, но без гитары, только доведённый до абсурда. Моя жизнь имела смысл, потому что она реальна. О, разумеется, я мог бы воспользоваться генератором виртуальной реальности, чтобы поехать на имитацию раскопок, где мог бы найти виртуальные окаменелости, включая даже кардинально меняющие представления о картине событий (например, ну, не знаю… скажем, мог бы найти последовательность, показывающую тысячу пошаговых переходов от одного вида к другому…). Но всё это было бы бесполезным, не имеющим смысла; я был бы просто глайдером, выпустившим «ружьё». Не было бы дрожи в предчувствии открытия — ископаемые останки оказались бы там просто потому, что я захотел, чтобы они там оказались. И они не дали бы абсолютно никаких новых знаний о реальной эволюции. На реальных раскопках я никогда не знаю, что удастся найти — никто заранее не знает. Но, что бы я ни отыскал, оно обязано укладываться в обширную мозаику фактов, полученных Бэкландом, Кювье и Мантелем, Долло, фон Хюне, Коупом, Маршем, Штернбергами, Ламбе, Парком, Эндрюсом, Кольбертом, старым Расселом и молодым Расселом-однофамильцем, Остромом, Дженсеном, Баккером, Хорнером, Вайшампелем, Додсоном, Донгом, Чженом, Серено, Чаттерджи, Кюри и Бретт-Серманом, как и остальными — первооткрывателями или моими современниками. Это реально; это часть одной и той же Вселенной.

Но сейчас, здесь я бы проводил большую часть времени с имитацией, с виртуальной реальностью. Да, где-то был бы настоящий Холлус из плоти и крови, и — да, я когда-то в прошлом с ним даже встречался бы. Но большинство из моих взаимодействий были бы с продуктом работы компьютера, с кибертенями. Погрузиться в искусственный мир так легко, так просто! Да, это очень просто.

Я обнял жену, принимая реальность всем своим существом.

23

Этой ночью, как и прошлой, как следует выспаться мне не удалось. Усталость, видимо, накопилась. Я пытался — честно пытался — принимать удары судьбы стоически, держаться молодцом. Но сегодня…

Сегодня…

Шёл «золотой час» — тот промежуток времени между началом рабочего дня в 9 утра и открытием музея для публики в 10:00. Мы с Холлусом рассматривали окаменелости со специального стенда сланцев Бёрджесс: Opabinia, Sanctacaris, Wiwaxia, Anomalocaris и Hallucigenia — настолько причудливые формы жизни, что классифицировать их было задачей нетривиальной.

Ископаемые навеяли на меня мысли о посвящённой фауне Бёрджесс книге Стивена Джея Гулда «Удивительная жизнь».

Это, в свою очередь, заставило вспомнить о фильме, название которого Гулд выбрал для своей книги — о классической картине Джимми Стюарта, излюбленной рождественской трагикомедии.

А это, в свою очередь, привело к мысли о том, насколько я дорожу своей жизнью… моим реальным, настоящим, существом из плоти и крови.

— Холлус, — произнёс я осторожно, как можно мягче.

Сейчас его стебельковые глаза всматривались в группу из пяти глаз существа Opabinia, столь непохожего ни на что иное в прошлом Земли. Стебельки качнулись — пришелец перевёл взгляд на меня.

— Холлус, — повторил я. — Я знаю: твоя раса куда более технически продвинута, чем моя.

Он не шевелился.

— И, — продолжил я, — вы должны знать такое, чего мы не знаем.

— Это так.

— Я… ты же помнишь мою жену, Сюзан. И ты видел Рики.

Стебельковые глаза легонько соприкоснулись:

— У тебя приятная семья, — произнёс он.

— Я… я не хочу оставлять их, Холлус. Не хочу, чтобы Рики рос без отца. Не хочу, чтобы Сюзан осталась одна.

— Это достойно сожаления, — согласился форхильнорец.

— Но должно же быть что-нибудь, что вы можете предпринять — какой-нибудь способ меня спасти.

— Мне очень жаль, Том. Правда, жаль. Но, как я сказала твоему сыну, у нас нет ничего.

— Ладно, — сказал я. — Хорошо. Послушай, я знаю, как обстоят дела. У вас действует какая-то директива о невмешательстве, верно? Вам не дозволяется вмешиваться в происходящее на Земле. Я это понимаю, но…

— По правде говоря, такой директивы нет, — сказал Холлус. — Мы бы помогли, будь это в наших силах.

— Но вы же обязаны знать, как лечить рак. Учитывая, сколько всего вам известно о ДНК и о том, как работает жизнь — вы не можете не знать такой простой вещи, как вылечить рак.

— Мы тоже подвержены раку, мы с тобой это обсуждали.

— А вриды? Как насчёт вридов?

— И они тоже. Рак, он… неотъемлемая часть жизни.

— Пожалуйста, — взмолился я. — Пожалуйста!

— Я ничего не могу сделать.

— Ты должен, — сказал я. Мой голос зазвучал иначе, стал скрипучим; я ненавидел его звучание, но был не в силах замолчать. — Ты должен!

— Мне правда жаль, — сказал инопланетянин.

И внезапно я понял, что кричу, а слова эхом отдаются среди стеклянных стендов:

— Чёрт бы тебя побрал, Холлус! Будь оно проклято. Я бы тебе точно помог! Так почему ты отказываешь мне?

Холлус ничего не отвечал.

— У меня жена. И сын.

Двойной голос форхильнорца подтвердил, что он слушает:

— «Я» «знаю».

— Так помоги же мне, чёрт тебя побери! Помоги! Я не хочу умирать.

— Я тоже не хочу, чтобы ты умер, — ответил Холлус. — Ты мой друг.

— Никакой ты не друг! — заорал я. — Будь ты моим другом, ты бы помог.

Я в любой момент ждал отключения голографической проекции, был готов к тому, что Холлус исчезнет, оставляя меня наедине с древними мёртвыми останками кембрийского взрыва. Но форхильнорец оставался рядом, терпеливо выжидая, а я плакал, окончательно утратив самообладание.

В этот день Холлус исчез где-то в 16:20, но я остался в кабинете и работал допоздна. Мне было до невозможности стыдно за утреннюю выходку, она была отвратительной.

Конец был близок; я знал это уже несколько месяцев назад.

Почему я не мог быть храбрее? Почему оказался не в силах встретить его с достоинством?

Настало время завершать свои дела, я это знал.

Мы с Гордоном Смоллом не разговаривали тридцать лет. В детстве мы жили в Скарборо на одной улице и были не разлей вода, но сильно рассорились в университете. Он чувствовал, что я поступил с ним отвратительно; я чувствовал, что это он поступил со мной отвратительно. В первые лет десять после этой ссоры я, по-моему, вспоминал о Гордоне не реже раза в месяц. Я по-прежнему злился на него за то, как он со мною поступил, и когда временами лежал ночью без сна, снова и снова прокручивая в голове всё, что меня расстраивало, имя Гордона всплывало в первую очередь.

Разумеется, в моей жизни накопилось множество других незаконченных дел — самые разные взаимоотношения, некоторым из которых стоило поставить точку, а другие было необходимо наладить. Я знал, что до некоторых из них руки так никогда и не дойдут.

Вот, например, была Николь — девочка, которую я подвёл в вечер школьного бала. У меня так и не вышло рассказать ей, что случилось — что отец напился и спустил мать с лестницы, и что я провёл ночь рядом с ней в «скором» отделении больницы Скарборо. Разве можно было рассказать об этом Николь? Задним числом, конечно, пришло понимание — наверное, следовало просто сказать ей, что мама упала, что мне пришлось ехать с ней в больницу… но Николь была моей девушкой, и она могла решить навестить мою мать. А потому я солгал — сказал, что у меня были неполадки с машиной, и меня поймали на этой лжи, и я так и не получил шанса поведать Николь о том, что случилось на самом деле.