Пик Дьявола - Деон Мейер

Наконец он встал, пошел в спальню и поставил фотографию на подоконник в изголовье кровати. Потом принял душ. Телефон зазвонил, когда он намыливался. Оставляя мокрые следы, он прошлепал к кровати и нажал «Прием». Вдруг это Анна?

— Гриссел слушает.

— Бенни, это Клуте. Воскресные приложения сводят меня с ума, — без всякого предисловия заявил пресс-секретарь полицейского управления.

— Ну, пошли их к черту.

— Не могу. Я обязан сотрудничать с ними.

— Чего хотят эти стервятники?

— Хотят знать, не Артемида ли Лоуренс.

— Не она ли Артемида?!

— Ну, ты понимаешь. Не Артемида ли убил или убила Лоуренс.

— Мы не знаем, как зовут преступника.

Клуте заметно разозлился.

— Орудие преступления то же самое, Бенни?

— Да, орудие преступления то же самое.

— И характер раны такой же?

— Да.

— Можно им сказать?

— От этого ничего не изменится.

— От этого многое изменится в моей жизни, — возразил Клуте. — Тогда стервятники, как ты их обозвал, перестанут мне названивать. — Он отключился.

27

Без трех минут десять он, как чужой, позвонил в дверь собственного дома. Открыв, Анна сразу спросила:

— Бенни, ты трезвый?

— Да, — ответил он.

— Точно?

Он посмотрел жене в глаза — пусть знает, что одного «да» достаточно. Она выглядела хорошо. Сделала что-то с волосами. Они стали короче. На лице косметика, губы красные, блестящие.

Она не спешила.

— Сейчас позову детей.

Гриссел собрался было войти, но она захлопнула дверь у него перед носом. Ошеломленный, он стоял за дверью; его окатила волна унижения. Он низко опустил голову — на случай, если выйдут соседи и увидят его в таком положении. Все сразу поймут, что его выставили из дома. Их улица — как деревня.

Дверь открылась, и к нему бросилась Карла, обняла его за шею и сказала:

— Папочка! — как она делала, когда была маленькая. От ее волос пахло клубникой.

— Доченька! — Он прижал ее к себе.

На пороге он увидел Фрица с рюкзаком в руке.

— Здравствуй, папа, — с трудом выговорил мальчик.

— Привет, Фриц.

— Привези их в шесть, — сказала Анна, стоящая за сыном.

— Хорошо, — кивнул он.

Она закрыла дверь.

Для кого она так прихорашивалась? Какие у нее планы на сегодня?

Карла была слишком говорлива, слишком оживленна, а Фриц, который сидел сзади, не произнес за всю дорогу ни единого слова. В зеркало заднего вида Гриссел наблюдал, как мальчик без всякого выражения смотрит в окошко. В профиле Фрица он угадывал черты Анны. Интересно, о чем Фриц сейчас думает. Вспоминает о последней ночи, когда отец был дома и ударил мать? Ну как это поправить? А Карла все болтала о том, что скоро выпускной вечер, об интригах — кто кого пригласил. Как будто она могла обеспечить успех сегодняшнего дня в одиночку.

— Может, пообедаем в «Шпоре»? — предложил он, когда Карла ненадолго замолчала, чтобы отдышаться.

— Идет, — тут же откликнулась дочь.

— Мы ведь уже не дети, — возразил Фриц.

— Дурачок, «Шпора» — семейный ресторан! — крикнула Карла.

— «Шпора» для маленьких, — фыркнул Фриц.

— Ну, — сказал Гриссел, — тогда ты выбирай. Куда скажешь, Фриц, туда и поедем.

— Мне все равно.

Когда они добрались до его квартиры, он подумал, что она покажется детям ужасной. Маленькая, голая: папина тюрьма. Он отпер дверь и отошел в сторону, пропуская их вперед. Карла сразу же побежала вверх по лестнице. Фриц остановился на пороге и стал рассматривать гостиную.

— Круто, — сказал он.

— Правда?

— Холостяцкое гнездышко, — ответил сын. — Пап, а телевизора у тебя нет?

— Нет, я…

— У тебя просто чудесно, папа! — крикнула Карла с верхней площадки.

Потом зазвонил его мобильник; он снял его с пояса и сказал:

— Гриссел.

Он услышал голос Джейми Кейтера:

— Можно мне подъехать с рапортом к вам домой? Где вы живете?

Грисселу так или иначе пришлось бы беседовать с Кейтером, несмотря на то что не хотелось приглашать его к себе. Он сухо продиктовал адрес и отключился.

— Сегодня мне придется немного поработать, — объяснил он детям.

— Что за работа?

— Одно дело. Сейчас сюда заедет мой напарник.

— Что за дело, папа? — спросила Карла.

— Дело парня, который закалывает людей ассегаем.

— Круто, — обрадовался Фриц.

— Артемида?! Ты ведешь дело Артемиды? — взволнованно спросила Карла.

— Да, — ответил он.

Интересно, обсуждала ли она раньше его работу с друзьями. Раньше, когда он был трезвый.

Карла уселась на новый-старый диван, не обращая внимания на пятна, и заявила:

— Но ведь убийца — не парень. По телевизору говорят, это женщина. Артемида. Она мстит всем, кто обижает детей.

— Это мужчина, — сказал Гриссел, садясь в кресло напротив сына.

Фриц закинул ноги на подлокотник, вытащил из рюкзака журнал «Компьютерные игры» и принялся листать страницы.

— А ты уже знаешь, кто это, папа? — Карла казалась разочарованной.

— Нет.

— Тогда с чего ты взял, что он — мужчина?

— Крайне невероятно, чтобы это была женщина. Серийные убийцы обычно мужчины. Женщины почти никогда не пользуются…

— Шарлиз Терон была серийной убийцей, — сказала Карла.

— Кто?

— Она получила «Оскара».

— За что? За убийства?

— Папа не знает, кто такая Шарлиз Терон, — буркнул Фриц, не отрываясь от журнала.

— Нет, знает, — возразила Карла, и оба посмотрели на него, желая, чтобы он разрешил их спор.

Гриссел понял: настало время сказать им то, что он должен сказать. Утром, перед поездкой в Бракенфелл, он долго репетировал предстоящий разговор с детьми.

— Я алкоголик.

— Папа…

— Погоди, Карла. Есть вещи, которые мы с вами должны обсудить. Рано или поздно. Притворяться нет смысла.

— Мы знаем, что ты алкаш, — сказал Фриц. — Знаем.

— Заткнись! — велела брату Карла.

— Чего ради? Мы только и делали, что затыкались, а что толку? Теперь они разводятся, а папа пьет как рыба.

— Кто сказал, что мы разводимся?

— Папа, он сам не знает, что говорит…

— Мама сказала, что мы разводимся?

— Она сказала, что разрешит тебе вернуться, когда ты бросишь пить. А мы знаем, что ты не можешь бросить пить. — Лицо Фрица снова спряталось за страницами журнала, но он улавливал в голосе сына гнев. И беспомощность.

— Я уже бросил.

— Папа не пьет уже восемь дней, — сказала Карла.

Фриц неподвижно сидел, прикрывшись журналом.

— По-твоему, я не смогу бросить?

Фриц с шумом захлопнул журнал.

— Если бы ты хотел завязать, почему не сделал этого уже давно? Почему? — Казалось, мальчик вот-вот расплачется. — Почему ты вытворял все это, папа? Почему ты ударил маму? Ругал нас. Думаешь, приятно видеть своего отца таким?

— Фриц! — Но заставить сына замолчать он не мог.

— Думаешь, приятно каждый вечер, после того как ты вырубишься, раздевать тебя и укладывать тебя спать? Или утром выходить в гостиную и видеть, как ты храпишь в кресле, — от тебя разит перегаром, и ты даже не помнишь, что творил вчера? У нас не было отца. Только какой-то пьяница, который жил с нами. Ты нас не знаешь, папа. Ты вообще ничего не знаешь. Ты не знаешь, как мы прятали спиртное. Не знаешь, как вынимали деньги из твоего бумажника, чтобы ты не смог купить бренди. Не знаешь, как мы стеснялись приглашать домой друзей, потому что стыдились родного отца! Мы не могли оставаться ночевать у друзей, потому что боялись, что ты ударишь маму, если нас не будет рядом. Ты до сих пор думаешь, что нам нравится обедать в «Шпоре», папа. Ты думаешь, что Шарлиз Терон — какая-то преступница. Ты ничего не знаешь, папа, и ты пьешь.

Голос мальчика пресекся; он вскочил и, закрыв лицо руками, бросился вверх по лестнице. Отец и дочь остались в гостиной. Гриссел не мог заставить себя взглянуть дочери в глаза. Он сидел в кресле, сгорая от стыда. Он собственными руками разрушил свою жизнь. И ее уже не вернешь.

— Папа, но ведь ты бросил, бросил!

Он ничего не ответил.

— Я знаю, знаю, что ты бросил!

Рано утром в воскресенье смятение погнало Тобелу на Столовую гору. Он доехал до Кирстенбоша и поднялся на гору сзади, со стороны ущелья Скелета. Наконец он добрался до вершины и огляделся. Но легче ему не стало.

Он пытался проанализировать свои чувства, искал причины смутной тревоги и не находил их.

Дело было не только в женщине.

«О господи!» — сказала она тогда. Он вышел из зарослей, из тени и в темноте схватил за ствол пистолет, который она держала в руке, и резко крутанул. Она выпустила оружие. Собаки вокруг заливались лаем; овчарка хватала его за ноги острыми зубами. Пришлось лягнуть собаку, и Лоуренс вымолвила свое последнее слово: