Перекрестки - Франзен Джонатан

Несколько недель кряду она пребывала в неизменно приподнятом настроении, ободренная уверенностью, что, коль скоро она не докучает Брэдли – пусть думает, как там она, пусть мучается, пусть побудет один, может, что и напишет, – то хитрость ее подействует, и он непременно вернется. Мэрион даже согласилась сходить на ужин и в кино с молодым человеком с работы: вдруг Брэдли случайно увидит ее и будет ревновать. Правда, потом никак не могла вспомнить, сказал ли молодой человек хоть слово, и решила, что, наверное, сама трещала без умолку о Гитлере, Риббентропе и Черчилле. Видимо, так и было. Больше молодой человек никуда ее не приглашал, но Мэрион не расстроилась: для нее он все равно что не существовал. Края существования в целом начали расползаться: сказывалась бессонница. Наконец однажды вечером в сентябре она решила пораньше уйти с работы и заявиться к Брэдли в “Лернер моторе”. Дата, 09/09, этому бесспорно благоприятствовала.

Брэдли пил кофе с мистером Питерсом и побелел, заметив ее. Мэрион нервничала, но, все еще в приподнятом настроении, поздоровалась с девушками так, словно они были ее лучшими подругами. У одной на пальце красовалось помолвочное кольцо, вторая ждала ребенка и собиралась увольняться, одного из рядовых продавцов выгнали. Мэрион отчаянно хотелось поговорить, но сказать о себе было совершенно нечего, и она принялась делиться категоричными мнениями, почерпнутыми из газет, о ситуации в Европе и о том, что Америке необходимо вмешаться. Девушки одна за другой извинились и ушли, осталась только Энн. Она мягко заметила, что у Мэрион нездоровый вид, и та призналась, что ее мучает бессонница. Энн спросила, не хочет ли Мэрион пойти к ней в гости и поесть супу.

– Нет, я пришла к Брэдли, – ответила Мэрион. – Он мне должен бифштекс.

Энн помрачнела.

– Он человек слова.

– Может, лучше пойдем ко мне, – предложила Энн.

– В другой раз.

Мэрион отошла в сторону. Стучало в висках, тело было словно из мела. Она куда охотнее поспала бы, если бы могла заснуть. Брэдли стоял возле так и не проданного “кадиллака” семьдесят пятой модели вместе с каким-то рыжим, явным Джейком Барнсом, и с карикатурным увлечением внимал каждому его слову. Он умел внушить клиентам, что те на диво интересные рассказчики. Мэрион приблизилась к Джейку Барнсу и сказала:

– Прошу прощения, но, если не ошибаюсь, я пришла сюда раньше вас.

Брэдли обвел ее глазами, не задерживая на ней взгляд.

– Мэрион, – произнес он.

Джейк посмотрел на часы.

– Ничего страшного.

– Нет-нет. – Брэдли положил руку ей на спину, развернул ее. – Тебе придется подождать. – Он разговаривал с ней, как с ребенком.

– Разве я мало ждала?

– Ну подожди. Хорошо?

Она демонстративно уселась на кожаный диван для клиентов, закурила сигарету и принялась ждать. Во рту у нее, казалось, тоже был мел. Бессонница разбила прежде непрерывный мир на острые осколки. Тревожные взгляды Энн и мистера Питерса, сидевших за своими столами, отскакивали от Мэрион, как от куска мела.

Наконец они с Брэдли оказались на тротуаре за углом магазина (Мэрион не понимала, как попала туда). Верхние части затенявших улицу зданий пылали в лучах заката. Едко пахло выхлопными газами.

– Милая, – произнес он, – у тебя такой усталый вид.

– Прости.

– Я не имел в виду ничего плохого. Просто… ты хоть что-то ешь?

– Я ем яйца. Я люблю яйца. Прости.

– Что ты все прости да прости, это я должен просить у тебя прощения.

– Прости.

Брэдли зажмурился.

– Боже…

– Что? – живо спросила она.

– Мне больно видеть тебя снова.

– Поехали ко мне?

– Лучше не надо.

– Ненадолго.

Он вздохнул.

– Я обещал Изабелле вечером сходить на родительское собрание.

– И важное собрание? – Мэрион правда было интересно.

Долгое ожидание завершилось. Она терпеливо стояла у телефонной будки, пока он врал жене. Она терпеливо ехала в машине. А вот Брэдли не терпелось – не успели они войти в подъезд, как он притиснул ее к стене за почтовыми ящиками и впился в нее губами. Она по-прежнему чувствовала себя так, словно сделана из мела, но Брэдли ее плоть явно казалась податливой, а большего ей было не надо.

Однако она ошибалась. Она добилась того, чего ждала, но само ожидание до предела растянуло связь между одержимостью и ее объектом. Они несколько раз занялись любовью, потом он ушел, но удовольствие Мэрион получила лишь от того, что значили эти занятия любовью. Пыхтящий на ней человек, продавец автомобилей, у которого изо рта несло кофе, был чужим в том мире, где она теперь обитала. Она для него тоже явно что-то значила, но что именно, даже не пыталась представить.

Потом, в Аризоне, она никак не могла вспомнить, почему сказала Брэдли, что ему не обязательно соблюдать осторожность. Может, потому что в ее голове так все смешалось, что она перепутала дни цикла. Может, зная, что Брэдли не нравится иной вариант, тоже позволяющий соблюдать осторожность, и не рискнув отравить ему удовольствие от воссоединения, она просто понадеялась на лучшее. А может, хотя Мэрион совершенно точно не помнила, чтобы ей хотелось забеременеть, звериное чутье пагубно подвело ее, неверно высчитав дни, а она и не заметила подвоха. Но и Брэдли, между прочим, поверил ей, когда она сказала, что ему незачем соблюдать осторожность, хотя прекрасно видел, что она не в себе. Что если и он, сам того не сознавая, хотел, чтобы она забеременела? В Аризоне, так ничего и не вспомнив наверняка, Мэрион решила, что ту беременность послал ей Бог, дабы ее испытать: ведь Его воля являет себя в поступках Его детей, какими бы ни были их мотивы. На том и успокоилась.

Когда Мэрион рассказывала Софии Серафимидес историю своего помешательства, умолчать о беременности оказалось нетрудно: чтобы объяснить, как она очутилась в запертой палате, хватило и остального. Была и та ночь, когда, через неделю после их первого воссоединения, Брэдли заявился к ней с полупустой бутылкой виски. Была и вторая такая ночь. Был и второй ее незадавшийся визит в “Лернер моторе”, и третий, когда она совала Брэдли под нос пальцы, которыми трогала свою промежность, а мистер Питерс вытолкал ее за дверь. Была и последовавшая за этим кататония на работе, в управляющей компании, после чего Мэрион уволили. Была череда дней, толком ей не запомнившихся, бесконечных дней в квартире, за которую вскоре следовало заплатить. Наконец, был теплый ноябрьский день, когда она пришла домой к Брэдли (адрес нашла в телефонном справочнике), чтобы поговорить с его женой.

Аккуратные, почти одинаковые дома на Кенистон-авеню походили на игрушки или декорации к фильму. Она позвонила в дверь Брэдли; как ни страшилась Мэрион, она не видела иного способа доказать ему, что он ошибается. А для этого, как ни парадоксально, требовалось заручиться поддержкой его жены. Едва Изабелла узнает, что Брэдли любит другую, а именно Мэрион, чье лицо с рождения отпечатано у него в мозгу, она сразу поймет, что их брак – ошибка. Куда приятнее и проще было представить, как Брэдли разведется, чем задуматься, почему пропали месячные. Мэрион надеялась, что виной всему недоедание и волнение (ей доводилось слышать о таком), поскольку отношения с Брэдли зависели от того, сумеет ли она дать ему свободу. Если окажется, что она беременна, он разозлится, почувствует себя в ловушке, и Мэрион, уж конечно, не сыграет дочь немецкого посла, если выяснится, что она сама брюхата дочерью.

К великому изумлению Мэрион, дверь ей открыл белокурый мальчик лет семи или восьми. Она много раз воображала эту сцену, и каждый раз дверь открывала Изабелла.

Мальчик смотрел на нее. Она смотрела на него. Казалось, мгновение длится час.

– Мам, – наконец крикнул мальчик. – Тут какая-то тетя.

И ушел, а на пороге появилась Изабелла Грант с кухонным полотенцем в руках. Она была толстая и не такая высокая, как представляла себе Мэрион. Ее хотелось скорее пожалеть, чем убить, – как и Изабеллу Уошберн. И этого Мэрион тоже не ожидала.