Спасти Колчака! «Попаданец» Адмирала - Герман Романов

Выходит, Арчегов был с ней в ноябре семнадцатого, иначе дитя бы на свет не появилось. Вот только какая-то склока между ними вышла, и он уехал от нее, возможно, даже не зная, что она ждет от него ребенка. Иначе бы слово «сука» не написал на обороте фотографии. И решился на жестокую проверку:

— Что ты делаешь в чешском эшелоне вместе с другими ППЖ?

— Я ехала к тебе. В Челябинске случайно встретила поручика Тедеева, это было в начале сентября, и он мне сказал, что ты в Забайкалье у атамана Семенова служишь. Я и твоему батюшке писала, даже ответ получила, но он не знал, где ты. Написал, чтобы мы до Владикавказа скорее добирались. Но как? — женщина лихорадочно выплескивала из себя слова, но тут осеклась и неожиданно тихим голосом спросила:

— Кто такие ППЖ, ты спросил таким странным тоном?

— Походно-полевые жены! — последнее слово Ермаков произнес так, что оно звучало, как «шлюхи».

Она отшатнулась от него, будто он ее ударил, лицо смертельно побледнело, в нем не осталось ни кровинки.

— Лучше убей меня и сына! Не говори так никогда. Убей! Я не могла с тобой поехать тогда, в ноябре семнадцатого. Да, я послушалась больную маму. Я не знала тогда, что ношу под сердцем нашего ребенка, твоего сына. Но этим летом я бросилась тебя искать, вместе с мальчиком, а ему года не было! — она не плакала, в истерику не срывалась, и Костя машинально отметил, что у нее прекрасно сбалансированная психика.

— Бахва посадил нас на поезд, но в Красноярске мы застряли. Я не знала, что делать, но тут чехи предложили помощь. Но я не подстилка для них! Я блюла и свою и твою честь! Она для меня не пустой звук. Мама мне дала наши фамильные серьги, я заплатила ими. И твой родовой перстень с рубином отдала, хотя для тебя он очень важен…

— Прости! — прервал ее Костя, он все понял.

И сделал выбор — малыш не должен остаться сиротой при живом отце. Моральных препон он не испытывал, тем более женщина ему понравилась с первого взгляда. Правда, сложности могли быть немалые, но Ермаков решил сослаться на амнезию от полученной им контузии. Такие вещи на войне бывают и никого не удивляют.

— Найти у чеха серьги и перстень! — резко скомандовал Костя, чувствуя, что за спиной уже маячит верный Пахом Ермолаев, а с ним еще пара казаков-ординарцев, приставленных с бывшего «Грозного» капитаном Белых. Рявкнул приказ и поглядел прямо в глаза своей жене. Да, да, именно жене — такие женщины на дороге не валяются.

— Пошли, в моем вагоне тепло, — Костя решительно пошел к штабному поезду, который десять минут назад втянулся на станцию.

И не могло быть иначе — экипажам и десантникам надо где-то греться, и все составы должны быть под рукой. Да и до начала главной операции оставалась уйма времени — а отсюда до Иркутска два часа медленным ходом…

— Нина Юрьевна! — удивленно взвыл Аким Андреевич и выпрыгнул из тамбура. Костя облегченно вздохнул, теперь он знал ее имя и надеялся выбить позднее с ординарца остальную информацию.

— Дядя Аким! — она прижалась щекой к груди денщика, а Ермаков мысленно сделал зарубку, ведь возрастом он ей в отцы годился.

Старый солдат бережно помог Нине подняться по лесенке и чуть ли не под локоток довел до двойного штабного купе. Вопросительно посмотрел на ротмистра:

— Там места много, есть где малышу поиграть. Да и теплее там. Устраивайтесь, а я сейчас за вещами быстро сбегаю, — и Аким немедленно вышел. Ермаков уселся на ближнюю полку, стал тормошить ребятенка, извлекая того из вороха одежек.

— Костик, что происходит с тобою? — Ермаков сжался от напряженного голоса Нины и решил, что в чем-то прокололся, но она закончила совсем неожиданным выводом:

— Ты зачем напал на чехов? У них в Иркутске тысячи солдат, я своими глазами видела, да и сами чехи этого не скрывали!

— И я должен спокойно смотреть, как это воинство грабителей удирает, а тысячи русских замерзают в вагонах, которые они не пропускают?! Я должен спокойно смотреть, как наглые вчерашние военнопленные сажают под свою охрану адмирала Колчака и сейчас пытаются захватить золотой запас России?! Скажи — я должен на это смотреть спокойно?!

— Нет, мой милый. Просто сегодня мне было очень страшно — пулеметы, пушки, эти японцы. Я боялась погибнуть вместе с Ваней…

— Я сделал все, что мог. Пулеметы отсекали чехов от вагонов, в двери били прицельно только из винтовок, пушки стреляли только по пулеметным площадкам. Жертвы есть, но обойтись без них было невозможно. Пойми, я должен был захватить их бронепоезд…

— Я понимаю… Как мы будем жить, мой милый?

— Счастливо! И вместе — ты, я и сын! Но сейчас война, завтра бой, и потому я тебя на станции поселю, у казаков в доме. Сейчас распоряжусь, чтоб тебе они комнату подготовили. И не спорь — тебе и ребенку со мной в вагоне делать нечего!

— Так я и не спорю, мой милый. Я как увидела у тебя кольцо на руке, так от счастья чуть не задохнулась. Ты тогда сказал, что будешь носить его, пока меня любишь. Вот я и обрадовалась. Дуреха, наверное? Я счастлива, что мы нашли тебя, всю Сибирь проехали…

— Я тоже рад. Ты пока посиди немного, я сейчас насчет квартиры распоряжусь. Да приказы нужные отдать надо. Хорошо?! — Ермаков посадил к ней на колени ребенка, бережно в руки, чуть коснулся губами ее прохладной щеки и вышел из купе…

Молодой казак-часовой, с накинутым на папаху башлыком, при виде вылезшего из машины Сычева вначале остолбенел, но затем его глаза сверкнули такой лютой злобой, что у Ефима Георгиевича стало холодно в груди, и он подумал, что между казачьими генералами, Оглоблиным и им, не черная кошка пробежала, а стоит настоящая ненависть.

А сделать уже ничего нельзя, что было, то было. Надо будет искать способ разрешить летний конфликт, когда казачий полк разоружили, а Оглоблина с правлением войска и с большинством офицеров дивизиона посадили под арест. И командовал всем этим делом он, генерал Сычев…

— Здорово ночевали, станичники, — Сычев сдернул папаху и перекрестился, переборов внутри себя недовольный позыв, вякнувший, что не генеральское это дело так приветствовать, а тем более бывшего недруга. Но вот именно такое исконно казачье обращение сразу ошеломило невысокого седоватого генерала и коренастого плотного есаула с черными усами, которые уже начали приподниматься со стульев.

— Сидите, сидите. Времени мало, позарез. Читайте! — без всяких преамбул Сычев достал из-за пазухи несколько листов тонкой бумаги, положил их на стол перед Оглоблиным. Вторую стопочку выложил перед есаулом, а сам уселся в кресло у окна. Узрев на подоконнике пепельницу с окурками, пачку папирос и спички, тут же закурил, не спрашивая разрешения атамана. Да и зачем спрашивать — генерал Оглоблин лихорадочно читал листки, весь его вид говорил о том, что атаман не верил своим глазам. И у есаула проступила растерянность на лице — как подсказала память, то был помощник войскового атамана Степан Александрович Лукин.

— Что это?! — генерал и есаул спросили одновременно. А вместо злобы, которую ожидал увидеть Ефим, в глазах была только растерянность.

«Это я удачно с такой нужной масти зашел, удивить врага, значит, победить. Теперь не свара будет, а продуктивный диалог», — подумал Сычев, но вслух сказал совершенно другое:

— Вы уже имели послание от ротмистра Арчегова?!

— Да, и довольно странное…

— И поняли, от кого оно исходит?

— Наш атаман Григорий Михайлович Семенов и стоит за всем этим делом, думать про иное просто глупо. — Оглоблин сделал упор на слове «наш». И Сычев сразу отметил это — точка соприкосновения была найдена, и можно было начинать серьезный разговор.

— Как ты думаешь, Прокопий Петрович, зачем наш Григорий Михайлович приказывает найти Вологодского, Серебренникова, Михайлова и Гинса. О чем ротмистр Арчегов хочет говорить с ними? И почему завтра, он что, из Лиственничного сюда приедет? И еще одно — почему ты вчера мне позвонил и предложил помощь? Получил то послание от Арчегова?

— Он настоятельно предложил оказать тебе помощь. И попросил немедленно разыскать и взять под надежную охрану бывших сибирских министров Вологодского, Михайлова, Серебренникова и Гинса…

— Странная просьба, ничего не скажешь. Дело в том, что и я получил точно такие же предложения, — Сычев наклонился над столом, — как ты думаешь, почему?

— И гадать нечего — если один не выполнит, сделает другой. Вот только зачем? — Оглоблин пожал плечами. — Пока не понимаю, в чем суть замысла атамана Семенова.

Сычев заерзал на месте, и неожиданно какая-то вспышка в разуме дала объяснение странным телеграммам и письмам Арчегова.

— Григорий Михайлович задумал совершить переворот, — по складам, медленно сказал Ефим Георгиевич и требовательно посмотрел на собеседника. Тот сверкнул глазами в ответ, жестокая складка собралась в уголке губ. И Сычев откровенно выдал суть своих размышлений: