Флотская богиня - Богдан Сушинский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Через час буду у вас, — пообещал Гайдук.
Пока он общался со Шербетовым, к комдиву вошел какой-то подполковник в новенькой, старательно отутюженной форме, левая, очевидно, раненая рука его просто-таки красовалась на зеленой бархатной подвязке. Они о чем-то пошептались, и Яхонтов тут же поинтересовался:
— Ты в немецком языке, майор, случайно, не силен? Это я на предмет того, чтобы бегло просмотреть кое-какие трофейные документы.
— Не только сам силен, но и со мной в машине находится учительница немецкого языка, специалист по германской филологии, с университетским дипломом. Кстати, член партии, депутат райсовета, жена офицера.
— Что ж ты прячешь такое сокровище?!
— Не прячу. Наоборот, предлагаю зачислить в штат.
— Немедленно пригласи ее сюда. Вот: подполковник Усатенко, из штаба армии… Помощь ему ваша нужна.
— У нас был штабной переводчик, — тут же объяснил представитель армейского штаба. — Но он тяжело заболел. Нашли двоих учителей на замену, однако товарищи не прошли проверку.
— Меня как сотрудника НКВД сейчас другой момент интересует: откуда у вас трофейные немецкие документы? — перебил Гайдук.
Офицеры опять переглянулись, и комдив неохотно объяснил:
— Наш патруль, с помощью ополченских дружинников, наткнулся сегодня ночью на диверсантов. Один из них до утра не дожил. Второй прикидывался глухонемым. Оказалось, немец. Был уверен, что до прихода частей вермахта продержится в местном подполье. Пленный ранен, а значит, явно рассчитывает забрать свои тайны на тот свет. И пусть бы себе, но при нем обнаружен пакет с инструкциями и еще какими-то бумагами…
— Товарищи командиры, — перешел Гайдук на официальный тон. — Вы же находитесь не в полевых условиях; ваши штабы — в областном центре. Передайте раненого органам, а сами занимайтесь боевой подготовкой!
Офицеры опять многозначительно переглянулись.
— Вот вы и заберете их с собой — и раненого и документы, раз уж так сложилось, — заявил комдив.
— Однако нам нужно написать рапорт своему командованию. И хотелось бы знать, что за птица нам попалась, какие документы несла, — заметил Усатенко.
— Да и патрульных надо бы отметить, — поддержал его Яхонтов.
Вместе с Серафимой, в четыре глаза, майор быстро ознакомился с бумагами — это были инструкции для резидента, перечни объектов для диверсий, тексты листовок и провокационных слухов. Весь пакет он забрал с собой; раненого диверсанта, в сопровождении конвоира и медсестры, — тоже. Взамен же передал подполковнику Серафиму, а Жерми просил оставить при штабе дивизии.
Комдив, которому моложавая Анна понравилась с первого взгляда, тут же пообещал устроить ее сестрой-хозяйкой в госпитале. Свое знание языков та решила не афишировать, а диплом медицинского училища продемонстрировала.
— Я понимаю, что выгляжу цыганом, распродающим породистых краденых кобылиц, — покаянно молвил Дмитрий, прощаясь с женщинами.
— Именно так всё и выглядит, — с грустью в голосе подтвердила Серафима, даже не пытаясь скрыть, что не хочет расставаться с майором.
— Но ничего не поделаешь: мне пора на службу, а значит, дальнейшее путешествие наше прерывается. К тому же, находясь при штабе армии, ты без труда отыщешь своего мужа.
— Можно даже сказать: вызову его для доклада и разноса.
Они по-родственному обнялись, и Серафима последовала за подполковником.
Оставшись наедине с Анной, майор вышел во двор, где у его машины уже прохаживался часовой, и, задумчиво помолчав, неожиданно произнес:
— Пойми: пока что это всего лишь мои фантазии. Но если, предположим, карта ляжет так, как я задумал… Ты бы согласилась вернуться, сначала в рейх, а затем и в Великобританию?
— Выражайтесь конкретнее, господин особист-майор, — спокойно потребовала Анна.
— Если вам будет предложено пройти дополнительную подготовку и вернуться в Западную Европу, но уже в той ипостаси, в которой действительно пребываете, то есть дочерью белогвардейского генерала, как вы отреагируете?
— Боюсь, что до рейда по тылам врага дело не дойдет. Меня попросту арестуют и расстреляют как скрытого врага народа. Так что, если намерен сдать меня своим чекистам, — так и делай, сдавай. Не надо маскировать свои старания под некие странные авантюры.
— Почему вы решили, что я намерен сдать вас?
— О незапятнанной совести своей печетесь, особист-майор. Как же вам дальше служить в органах, если где-то затаилась бывшая белогвардейка?
Гайдук недовольно покряхтел, старательно растер носком давно нечищенного сапога комок земли…
— Есть офицер, которому я могу доверять и с которым могу говорить откровенно. Разведаю ситуацию. Если окажется, что существует возможность вернуться в Западную Европу, я тут же предложу вам этот вариант. Будем считать, что в том бою, у дома Унтера, проверку на преданность советской Родине вы уже прошли. Если же почувствую, что карта ложится не в нашу пользу… — замялся Гайдук, явно не решив для себя, какими же будут его действия в случае неудачи. — Словом, определенный риск есть.
— Из этого и будем исходить.
— Но пока что я исхожу из того, что от былой «белогвардейщины» в образе мыслей ваших уже ничего не просматривается. Будь у вас желание оказаться в лагере фашистов, вы бы остались в Степногорске и спокойно дождались солдат вермахта.
— В логике вам не откажешь, господин особист-майор. Дай-то бог, чтобы у меня не появилось повода жалеть, что не дождалась вермахтовцев.
— Случиться может все, что угодно. Однако в моем присутствии вы этих слов не произносили!
5
Прежде чем продолжить разговор, Степная Воительница инстинктивно как-то оглянулась и заметила, что на садовой тропинке, не особенно-то и прячась за кустом жасмина, стоит Корнева.
«Неужели подсматривает?! Совести — ни на копейку! — ужаснулась она, но тут же успокоила себя. — Да нет, скорее всего, завидует. Хотя все равно нечестно!» Гайдук вдруг внутренне содрогнулась: не приведи господь, чтобы этот мужчина, — ее, Евдокимки, мужчина, — когда-либо осмелился обнять это грудастое, рыжеволосое чудовище!
— Это правда, что вы учились еще в том, царских времен, военном училище? — времени, чтобы узнать друг друга получше, терять зря Евдокимка не собиралась.
— Учился, но уже после свержения царя, в последний период Гражданской войны. Меня приняли как сына офицера, погибшего в империалистическую войну. В шестнадцать стал юнкером, в восемнадцать командовал взводом — уже красным. Затем были годичные курсы красных командиров, после которых меня едва не расстреляли.
— Вас?! — не удержалась Евдокимка. — За что?!
— В большинстве случаев у нас расстреливают не «за что?», а «потому что». Так вот, меня — как бывшего дворянина и бывшего военспеца. К счастью, выяснилось, что против большевиков ни отец мой, ни я никогда не воевали; так что волею случая я стал красным командиром и даже награжден двумя орденами. А тут еще за меня генерал один из Генштаба поручился, из тех, которые хорошо знали моего отца. Словом, после непродолжительной нервотрепки меня вернули в строй и присвоили звание майора. Мало того, позволили поступить на заочное отделение Военной академии. Словом, для офицера моего круга — редкий случай везения.
— Действительно, — согласилась Гайдук. Об арестах «врагов народа» и партийных чистках у них в доме говорили не таясь, с явным осуждением.
— В прошлом году я получил звание подполковника и должность начальника штаба полка. Сейчас мне тридцать восемь лет.
— Господи, а ведь я считала, что разница в возрасте намного больше! — буквально возликовала Евдокимка. — Мы же с Верой решили, что вам уже далеко за сорок.
— Не обольщайтесь, Евдокимка, она, разница эта, и так достаточно солидна.
— А как по мне — так ее вообще не существует. Но… — Евдокимка оглянулась, нет ли поблизости Корневой, и, только убедившись, что она куда-то пропала, несмело спросила: — Жены у вас ведь нет, правда?
Виктор покряхтел, словно у него вдруг запершило в горле, и непривычно тихим голосом ответил:
— Нет уже, госпитальер. Но была. Сразу же после моего ареста она умерла во время родов. Как мне потом объяснили, преждевременных и очень тяжелых. Только, ради бога, не нужно сочувствий, — тут же меланхолично повел он руками у себя перед лицом.
Евдокимка смутилась: как бы подполковник не заподозрил, что на самом деле эта скорбная новость показалась ей вестью благой и почти счастливой.
Гребенин вновь взглянул на часы и, поежившись под порывом неожиданно холодного ветра, уведомил девушку, что ему пора: неподалеку, у военкомата, его ждали машины с новобранцами.
— Только вы напишите мне хотя бы одно письмо, — попросила Евдокимка. — Что вам стоит? Всего одно-единственное.