Шерлок Холмс и узы крови - Фред Саберхаген

Замок оказался более сложным, нежели предполагал Холмс, и поддавался с трудом. Но в конце концов мой друг удовлетворённо присвистнул, и дверь отворилась. Мы вошли, стараясь не шуметь, и увидели мисс Алтамонт. Она лежала на постели в ночной сорочке, отделанной роскошными кружевами. Голова её покоилась на бархатных подушках, а открытые глаза смотрели на пламя единственной свечи, горевшей на маленьком столике в дальнем конце неосвещённой комнаты.

Девушка никак не отреагировала на наше появление и на обращённые к ней слова. Взяв со столика свечу и приблизившись к Ребекке вплотную, я увидел, что её спокойное лицо лишено выражения, а глаза прикованы к пламени свечи.

Естественно, мы закрыли за собой дверь, но, когда мы начали поднимать мисс Алтамонт с кровати, в комнату вошла горничная и включила электрический свет. В следующее мгновение молодая служанка, напуганная не меньше нас с Холмсом, слабо вскрикнула и уже набирала в лёгкие воздух, собираясь издать вопль.

Но она не успела этого сделать, так как мы с Холмсом подскочили к ней. Мы на всякий случай захватили с собой пузырёк с хлороформом.

Поместив бесчувственную служанку в большой платяной шкаф и подперев дверь комнаты стулом, мы наконец смогли задуть свечу и приподнять леди на постели.

Со своего поста я, граф Дракула, услышал, как вскрикнула напуганная служанка, однако мне было не привыкать к женским крикам, и я не придал этому значения. Даже если кто-то в доме и услышал этот крик, то не обратил ни малейшего внимания.

И тут я услышал приближающиеся шаги. Это были мужчина и женщина. Они шли по коридору, который был справа от меня. Я спокойно ждал, кто же появится.

Итак, я ждал…

А-а-а-ах!

Я с самого начала вас предупреждал… А теперь вы должны набраться терпения и подождать минуту-другую.

Спасибо за ваше терпение. Теперь мы можем продолжать.

Незнакомого мне человека, который появился в поле зрения, сопровождала женщина, которую я тоже не знал. Она явно жаждала внимания своего спутника и пыталась разговорить его. Ей было лет тридцать пять — сорок, и она была привлекательна и увешана драгоценностями. Вероятно, она принадлежала к высшим классам, и меня удивило, что она с таким благоговением смотрит на человека, у которого был совершенно другой статус в обществе.

Я был потрясён — и это ещё мягко сказано, — что человек, вызвавший преклонение графини (думаю, таков был её титул), был крестьянином. Его длинная рубаха, сапоги и штаны были крестьянские, хотя таких прекрасных тканей не видывали на фермах. Он обводил всё вокруг смелым, пронзительным взглядом. От него исходила удушливая волна запаха, свидетельствовавшего о том, что этот человек давно не мылся. На шее у него висел на цепочке большой нагрудный крест из золота.

Этот необычный незнакомец держал в большой руке с толстыми пальцами хрустальный кубок, наполовину наполненный вином. Держал не так, как слуга, подающий напитки, а как тот, кто их пьёт. Прикончив содержимое ценного кубка, мужчина чуть ли не с презрением отшвырнул его.

Женщина продолжала самым постыдным образом виснуть на руке крестьянина. Она вдруг назвала его «святым отцом», что снова поставило меня в тупик. Кроме большого нагрудного креста, ничто в его внешности не говорило о принадлежности к духовенству.

Мне подумалось, что в той части дома, откуда появилась эта парочка, были только спальни. Мой опытный глаз сразу же определил, что этот неотёсанный крестьянин и его прекрасная дама (уж не хозяйка ли она этого дома?) только что предавались разврату. Как вы понимаете, меня трудно шокировать, но тут уж было нечто вопиющее. Она висела на своём кавалере, невзирая на исходивший от него запах и странную внешность. И она смеялась — не над ним, а вместе с ним — и позволяла себе непристойные вольности.

Пожалуй, мне следует упомянуть, хоть я и джентльмен, что дамочка была в изрядном подпитии.

Мужчина что-то ей сказал на грубом, простонародном русском, и я уловил фамилию Кулакова. По-видимому, он объяснял своей спутнице, что у него назначена встреча с Кулаковым и им нужно поговорить.

Вдруг незнакомец умолк, заметив меня в тени, где я сидел, притворяясь, будто курю. Он сразу же мной заинтересовался. Что-то в моей особе привлекло его внимание даже при таком тусклом освещении.

Крестьянин мягко, но решительно отстранил свою прекрасную спутницу. При этом он сделал плавный жест широкой рукой, повёрнутой ладонью наружу. Его рука не коснулась леди, но её веки отяжелели, и она уселась на край большого кресла. Затем она мягко повалилась вперёд и улеглась на медвежью шкуру. Женщина сразу же заснула, и её красивые груди, почти вывалившиеся из низкого декольте, оказались в опасной близости от клыков мёртвого белого медведя.

Я поднял глаза на человека, стоявшего неподвижно и разглядывавшего меня. Мне был брошен вызов. Я намеренно швырнул свою сигарету на мраморный пол. Может быть, этот наглый крестьянин пытается смутить меня взглядом? Уже много лет никто на это не отваживался.

Как вы понимаете, я превосходно вижу даже при тусклом свете. Передо мной стоял человек могучего телосложения, рост его был немного выше среднего. На самом деле он не был высоким, но так казалось из-за царственной осанки. Ему было тридцать с небольшим. Длинные тёмные волосы были разделены прямым пробором, а в бороде застряли остатки пищи. Как я уже сказал, сапоги и одежда у него были крестьянского покроя, но изготовлены из дорогих материалов.

Однако всё это имело второстепенное значение, так же как то, что от него несло козлом. Главное — глаза этого человека.

Сделав ко мне пару шагов, он протянул руку и сказал:

— Благословен будь, батюшка. Я Григорий Ефимович.

Что-то происходило — я это сразу понял, ещё поднимаясь на ноги, но не встревожился. Кажется, я что-то пробормотал в ответ, и он принял это за приветствие.

Гипноз, который уже начал на меня действовать, был таким искусным, что даже я, Дракула, сначала ничего не почувствовал. Могу сказать в свою защиту, что очень устал и к тому же много дней подвергался воздействию северного солнца. Во всяком случае, должен признаться, что дело уже зашло далеко, когда я осознал, что что-то не так. И сегодня я не знаю, поступил ли Григорий Ефимович со мной подобным образом намеренно или же такова была его природа и он делал это автоматически — точно так же, как дышал.

Внезапно при мысли об усталости я действительно устал и, с удовольствием опустившись обратно в кресло, стал пристально глядеть на огонь. Я не сказал, что там был камин? Точно не помню, но думаю, что был. Глаза крестьянина плясали в огне и множились, сотканные из пламени…

О, всё это было так приятно. Я куда-то плыл, чувствуя себя в безопасности. Мне казалось, что я полностью контролирую ситуацию, тогда как на самом деле мне грозила величайшая опасность. Смутно, как будто издалека я увидел, как крестьянин наклоняется надо мной, и услышал его слова:

— А я вижу, ты любишь кровь, ну точно как Александр Ильич. Любишь кровушку-то?

— Как Кулаков? Да, пожалуй, люблю. — Облизав губы, я перевёл взгляд на клыки мёртвого зверя, которые угрожали женщине, лежавшей на медвежьей шкуре.

Но эти большие тёмные глаза неотвратимо притягивали меня.

— Почему ты мне не скажешь, как тебя величать?

— Влад Дракула.

— Значит, ты из румын? Нет? С Богом-то дружишь?

Пожав плечами, я нахмурился. Это был серьёзный вопрос.

— По крайней мере, мы с ним старые знакомые… Боюсь, мы не всегда ладим.

— Не богохульствуй. — Это был приказ, отданный не в гневе, а с безмятежной уверенностью того, кто обладает духовной властью.

Необходимо было послушание, но я покачал головой. Я не считал это богохульством.

— Тебя можно бы вылечить, Влад Дракула.

— Я не болен.

— Твоё тело в каком-то странном состоянии. Я имею в виду, что тебя можно вылечить от жажды крови. Хочешь вылечиться?

Я снова покачал головой:

— Это значило бы…

— Что?

— Значило бы вылечить меня от самой жизни. А я хочу жить. Как тебя зовут? — Почему-то я перешёл с ним на «ты», и это казалось правильным: я же не возражал, когда он обратился ко мне на «ты». Его высокомерие не оскорбляло, так как было столь велико, что выходило за рамки высокомерия.

Его глубоко посаженные глаза смеялись. Мой ответ не удовлетворил крестьянина, но он, как видно, и не ожидал иного. Он сказал:

— Я же назвал тебе моё имя: я Григорий Ефимович Распутин.

Эта фамилия ничего мне не сказала — она прогремит только через несколько лет. Я улыбнулся, поскольку «Распутин» имеет один корень с русским словом «распутство», как если бы англичанин представился Григорием Пóрно.

— Старец, — прошептал я.

Один из русских странствующих святых дурачков. По крайней мере, это объясняло, почему он принят некоторыми аристократами. Такова была русская традиция. Десять, а то и сто тысяч таких странников бродили в 1903 году по большим дорогам и тропинкам этой великой страны, от Польши до Сибири. Но ни один из них не обладал, спасибо Казанской Божьей Матери, способностью Григория Ефимовича вредить или исцелять, не чувствуя при этом ни малейшей ответственности по отношению к своим собратьям.