Коло Жизни. Бесперечь. Том второй - Елена Асеева

Старший Димург теперь будто пронзил взглядом своих темных очей поглотивших всю склеру стоящего к нему спиной брата, подчиняя его себе, разворачивая и повелевая вернуться на прежнее место. Небо немедля, вроде вошедший в гипнотическое состояние повертался, и неспешно тронувшись с места многажды ровнее поглядев на поникшего Асила, ответил:

– Крушец… Это такая уникальность. Его мощь ощущается даже сейчас, а чувственность не просто привязывает, она спаивает с ним. Потерять его непоправимо для нас… меня.

– Естественно, мой милый, – уже тише и много мягче протянул Перший, легохонько кивнув Небо на его кресло.

И тотчас змея в навершие его венца сделала стремительный рывок вверх, и, вырвав из желтых полотнищ облаков боляхный кусок, рывком бросила его на сидящего Асила. Пенистые испарения, достигнув старшего Атефа, единождым махом обернулись в мельчайшую мгу, купно осыпав той моросью волосы, кожу и сакхи Бога, также моментально сняв с него удрученность и вернув положенную бодрость. Асил много ровнее вздохнул, и, вздев голову, благодарно воззрился на старшего брата.

– Мы все любим нашего Крушеца, – продолжил толковать Димург, оставшись довольным тем, что один его брат вернулся к креслу, а другой малеша успокоился. – Не только я, ты, Дивный, но и Асил… Малецык все время полета был подле Крушеца и девочки, почасту подменяя меня, особенно когда мы возвращались, и я был несколько утомлен. И Асил желал встречи с Родителем, поелику хотел, чтобы ему высказали, его наказали… Но на тот момент все это являлось не существенным… И не зачем, малецык, – это Перший уже говорил Асилу, – так себя изводить. – Лицо старшего Атефа пошло легкой зябью, точно не только сияние, но и сама кожа на нем взыграла огорчением на себя самого. – Нельзя бесконечно прокручивать собственные ошибки, надо научиться их обдумывать и засим немедля чрез них переступив, идти дальше. Неестественно такое твое волнение, какое было давеча на батуре, и о каковом мне доложили, коим, ты мог, мой милый, напугать нашу кроху Круча.

Небо, наконец, достиг своего кресла и медлительно на него воссел. Впрочем, так и не взглянул на старшего Атефской печище, не столько продолжая на него серчать, сколько чувствуя, что погорячился в своих высказываниях.

– А тебе Небо, скажу так, – дополнил свою речь Димург, более авторитарным тоном, вероятно, узрев легкое колыхание облачного кресла, вроде умиротворяющего сидящего на нем старшего Раса. – Порой случается и Божий недогляд. Потому я всегда вам говорил, обязательно приставьте к младшим сынам кого из созданий, чтобы могли докладывать вам о их действиях. Абы не случилось бедствия, такого, что произошел ноне. Согласен, Асилу надобно быть более внимательным к Кручу, ибо малецык, как я смотрю, вельми инертен. Наверно, был таким всегда, потому теперь мы все… все… не только Асил, я, но и ты, Небо, и Дивный будем за ним более настойчиво приглядывать, знать, что на него поколь нельзя ни в чем положиться. Судя по всему, Круч был таким ленивым, инертным в последних человеческих личностях и ту нерадивость впитал в себя. Днесь поколь ничего ему не говорим, а погодя… когда девочка умрет я с ним об случившемся потолкую. Здесь также нужно быть осторожным, чтобы ненароком малецыка не надломить. Посему о том, почему заболел Крушец, доколь знаем мы вчетвером, сынам не рассказываем. А после гибели плоти девочки, обстоятельно все обскажем, сначала я всем младшим. Потом вы остальным малецыкам.

– Отец, сколько Родитель отвел времени плоти девочки? – вопросил Дивный, только старший брат замолчал, спрашивая о том, что, конечно, же волновало ни его одного, а в целом всех Богов.

– Ничего о том не говорил, моя бесценность, – устало пояснил Перший, и слегка утопив голову в ослоне кресла, прикрыл очи, одначе, оставив на левом узкую щель, чтоб за всем наблюдать. – Он был так мной недоволен… Недоволен, что я с ним все время спорил, понеже не раз на меня гневался. Я поколь приставил к девочке беса, теперь посмотрю, как на него отреагирует Крушец. Малецык покуда очень слабый и вялый… Очень медленно восстанавливается, но Родитель считает, что его состояние не внушает опасения. По поводу девочки… Вмале бесицы-трясавицы поправят ей глаз, осмотрят состояние мозга и плода. Так, что в ближайшее время доложат мне о сроке ее жизни. Надеюсь, у нас есть в запасе хотя бы одна асти, на большее, как я понимаю, рассчитывать нельзя.

Гулко теперь вздохнул Небо и также как старший брат сомкнул очи, потому что таращившаяся на него изумрудными очами змея в навершие венца Димурга, раскрыв пасть, сердито оскалила свои белые загнутые клыки.

– Отец, – очень нежно продышал Дивный, и, подавшись вперед от ослона, стал много ближе к старшему брату. – Я могу увидеть Крушеца?

– Конечно, моя любезность, – дыхнул еле слышно Димург, словно засыпая от разговора и утомления, отчего на чуть-чуть перестала подсвечиваться его кожа, как-то мудрено и вдруг остановив блистание в золото-коричневом тоне.

Дивный теперь медлительно поднялся с кресла, и, подойдя к креслу-лежаку старшего брата, воссел подле его вытянутых ног. Он протянул в сторону лица Першего правую руку и ласково огладив перстами его изогнутые, слегка вздернутые вверх брови, поместившиеся на крупных надбровных дугах да явственно показавшиеся две тонковатые, горизонтальные морщинки на лбу своей теплотой, на малость стал и впрямь не старшим Богом, а отроком в обществе более значимых, могучих и заботливых сродников.

– Отец, скажи Родитель говорил о том, какую печищу выбрал наш Крушец? – поспрашал своим бархатистым баритоном Дивный, остановив перста на полных губах брата.

Старший печищи Димургов немедля открыл свои очи, с мягкостью взглянул на сидящего обок него младшего, и полюбовно облобызав его перста, все также низко отозвавшись:

– Нет, малецык… Родитель того мне не сказывал.

Бог поднял дотоль лежавшую на облокотнице руку и приобняв за шею брата, неторопко преклонив к себе, обнял, теперь прикоснувшись губами к вороху его густых темно-русых волос на голове. Дивный зримо трепетно прижался к груди старшего Димурга, положив на нее голову и недвижно замерши. Прошло совсем немного времени и Перший молвил, словно в саму макушку младшего брата, обращаясь к старшему Расу:

– Ну, а теперь ты мой драгоценный Небо… Сказывай, что в мое отсутствие чудили тут сыны, и почему оба оказались с нашим прибытием у тебя на хуруле?

Глава двадцать вторая

Еси повязала на лодыжках ремешки сандалий и поднялась с ложа, решив изучить эту удивительную пирамидальную комнату.

– Быть может не стоит поколь вставать, – туго молвил сызнова присевший в кресло Стынь неотрывно наблюдающий за девушкой. – Перший не велел поколь тебе подниматься. И посему непременно на меня рассердится. Вероятно и не только за то, что поднялась, – последнее предложение он не озвучил, а лишь едва дыхнул в след юнице.

Есислава меж тем робко ступила по серебристо-синему, самую толику прогибающемуся под стопами полу. Ее вдруг резко качнуло вправо и не от движения поверхности пола, а от собственной, все еще ощущаемой слабости. Незамедлительно остановившись, девушка почувствовала плотью сие покачивание не только снаружи, но и легкое трепыхание внутри себя, всех органов, каковое появилось у нее после вмешательства Родителя.

– Хорошо, что ты не видел меня Стынь лысой, – заговорила Есинька, стараясь снять то самое неприятное колыхание внутри, именно толкованием. – Это было ужасно… Однако, Асил, меня успокаивал, сказывая, что как только вернемся на маковку, волосы отрастут. – Юница слегка повела головой, и распущенные волосы пошли малыми волнами по ее спине. – Они стали, кажется, даже длиньше… А ты видел у меня на лбу две полосы? – Еси вздела руку и провела указательным пальчиком по краю лба, слегка задев вздернутые брови. – Весьма меня безобразят, не правда ли?

– Не правда… Совсем не безобразят. Я их даже не приметил, ибо был очень рад тебя увидеть, – спешно откликнулся Бог, от взора которого не ускользнуло ни покачивание юницы, ни негодование по поводу полос на коже лба.

Есиславушка суетливо передернула плечами, точно была не удовлетворена ответом возлюбленного, и наново поспрашала:

– Сколько нас не было?

– Суток двадцать по земным меркам, не более того, – пояснил Стынь и в его правой брови заиграл переливами света голубой круглый аквамарин вставленный почитай в ее краешек.

– Нет. Не может того быть. Я помню, что очень долго болела, – отметила девушка, и, почувствовав успокоение собственной плоти, неспешно ступила вперед, приметив как покато выгнулась поверхность пола под ее ногой. – И в Березане мы были достаточно большой промежуток времени. И Родитель, – голос девушки стал глухим, – Он долго меня… меня лечил. Вернее не меня, а Крушеца.