Полет аистов - Жан-Кристоф Гранже

— Это тогда он использовал кусачки?

— Ты знаешь эту историю, хозяин? На самом деле, про клещи люди многое приврали. Я видел это только один раз, в лагере у лесопилки… И наказал он так не вора, а насильника… Одного подлеца, который изнасиловал девочку и бросил ее в лесу умирать.

— Расскажи, как все это было.

Отвращение на лице Мконты стало еще заметнее. Он взял второй круассан.

— Это было страшно. Очень страшно. Два человека держали убийцу, прижав его животом к земле и подняв его ноги вверх… он смотрел на нас, как зверь, попавший в капкан… он тихонько вскрикивал, словно ему не верилось в то, что с ним происходит… Тогда пришел Нгакола с огромными кусачками в руках… он раздвинул их и разом зажал в них пятку преступника… хрясь! тот тип как закричит… кусачки сжались еще раз, и все… сухожилий как не бывало… я видел его ноги, хозяин… в это невозможно поверить… они болтались на лодыжках… и кости торчали… кровь повсюду… рой мух… вся деревня замерла… Макс Бём стоял рядом… вся рубашка в крови… лицо бледное, все в поту… Правда, хозяин, я никогда этого не забуду… потом, не говоря ни слова, Нгакола пинком перевернул того человека на спину, взял кусачки и отхватил ими то, что у насильника было между ног…

В горле у меня стоял ком.

— Значит, Бём был таким жестоким?

— Он был грубым, это так… Но по-своему справедливым… Он никогда не вел себя как садист или как расист.

— Макс Бём не был расистом? Он не презирал черных?

— Нет, конечно. Бём был негодяй, но не расист. Нгакола жил с нами и нас уважал. Он говорил на санго и любил лес. Не говоря уж об этом самом.

— О чем?

— О бабах. О постели. Бём обожал черных женщин. — Жозеф замахал рукой, словно обжегся, едва подумав об этом.

Я продолжал свои расспросы:

— Бём воровал алмазы?

— Бём? Воровал? Никогда в жизни. Я же тебе сказал: Макс был справедливый…

— Но он ведь руководил незаконной торговлей Бокассы, разве нет?

— Он иначе смотрел на это… Он был помешан на порядке, на дисциплине… Он хотел, чтобы работа шла без сучка без задоринки… А кто потом забирал алмазы, кто получал за них деньги, ему было наплевать… Это его не интересовало. Он считал, что все это не для него, что это негритянские хитрости…

Интересно, Макс Бём так тщательно скрывал свои делишки или просто тогда еще не начал заниматься незаконной торговлей?

— Жозеф, а ты знал, что Макс Бём увлекался орнитологией?

— Ты хочешь сказать, птицами? Да, конечно, хозяин. — Жозеф рассмеялся, сверкнув зубами. — Я ходил с ним смотреть на аистов.

— Куда?

— В Байангу, на запад, за лесопильный завод. Туда прилетали тысячи аистов. Они ели кузнечиков и разных мелких животных. — Жозеф снова расхохотался. — А жители Байанги ели аистов! Бём не мог этого вынести. Он убедил Бокассу основать там заповедник. И многие гектары лесов и саванны тут же были объявлены неприкосновенными. Я этого никогда не понимал. Лес — он ведь для всех! Тогда в Байанге стали охранять слонов, горилл, баранов бонго, газелей. И аистов тоже.

Итак, швейцарец сумел защитить своих птиц. Собирался ли он использовать их для контрабанды алмазов? Во всяком случае, обмен состоялся: Бокассе — алмазы, Бёму — птицы.

—Ты знал семью Макса Бёма?

— Не очень… Его жена нигде не показывалась… вечно была больна… — Жозеф осклабился. — Одним словом, белая женщина! Вот сын Бёма был совсем другой… он иногда ездил с нами… все молчал… такой мечтатель… любил бродить по лесу… Нгакола пытался его воспитывать… давал ему водить джип… заставлял ходить на охоту, наблюдать за работой геологов в шахте… Он хотел сделать из него мужчину… но молодой белый оставался таким, как был, — рассеянным, пугливым… В общем, недотепа, и все тут… Самое удивительное, что внешне они были очень похожи, отец и сын… совершенно одинаковые, можешь мне поверить… оба широкоплечие, у обоих короткие волосы ежиком и лица круглые, как арбуз… Но Бём терпеть не мог своего сына…

— Почему?

— Потому что мальчуган был трусоват. А Бём не переносил трусости.

— Что ты имеешь в виду?

Жозеф заколебался, потом наклонился ко мне и тихо сказал:

— Его сын был словно зеркало, ты понимаешь? Зеркало его собственной трусости.

— Ты же только что мне сказал, что Бём никого не боялся!

— Никого, кроме самого себя.

Я внимательно посмотрел во влажные глаза Мконты.

— Его сердце, хозяин. Он боялся своего сердца. — Жозеф приложил руку к груди. — Бём боялся, что у него внутри все перестанет работать… все время щупал свой пульс… В Банги он постоянно лежал в клинике…

— В Банги? В какой клинике?

— В больнице для белых. В «Клиник де Франс».

— Она все еще существует?

— Более или менее. Сейчас она открыта для черных, и принимают там центральноафриканские врачи.

Я задал решающий вопрос:

— Ты участвовал в последней экспедиции Бёма?

— Нет. Я тогда только что переехал в Баганду. В лес больше не ходил.

— А что тебе известно о ней?

— Только то, что рассказывали. В Мбаики то путешествие стало легендой. Все даже помнят его кодовое название: PR-154 — по обозначению земельного участка, который собирались изучать геологи.

— И куда они отправились?

— Далеко за Зоко… За границу Конго…

— И что же?

— В пути Нгакола получил телеграмму, ее принес пигмей… жена Бёма умерла… так неожиданно… и его сердце не выдержало… он упал…

— Продолжай…

Лицо Жозефа так скривилось от отвращения, что его губы совсем вывернулись наружу. Я повторил:

— Продолжай, Жозеф.

Он некоторое время колебался, потом вздохнул и заговорил:

— Благодаря тайному сговору с лесом Нгакола воскрес… Благодаря магии, Пантере, похищающей наших детей…

Мне вспомнился рассказ Гийяра, о котором я узнал от Дюма. Слова Мконты совпадали с версией инженера. Тут было отчего испугаться любому смельчаку. Путешествие в самое сердце мрака, ужасная тайна, скрытая стеной дождя, и беловолосый приспешник дьявола, вернувшийся с того света.

— Я отправляюсь в лес, по следам Бёма.

— Это плохая идея. Сезон дождей в самом разгаре. Алмазными шахтами сейчас управляет только один человек — Отто Кифер, убийца. Тебе придется долго идти, подвергать себя ненужному риску. И ради чего? Что ты собираешься там делать?

— Я хочу узнать, что на самом деле произошло в августе семьдесят седьмого. И как Макс Бём сумел выжить после приступа. Вмешательство духов не кажется мне удовлетворительным объяснением.

— Ты не прав. С чего ты собираешься начать?

— Я обойду стороной шахты и поживу у сестры Паскаль.

— У сестры Паскаль? Да она не намного добрее Кифера.

— Мне говорили о лагере пигмеев, Зоко, где я рассчитываю остановиться. Оттуда я буду ходить на прииски. И незаметно опрошу тех, кто работал там в семьдесят седьмом году.

Жозеф с сомнением покачал головой и налил себе последнюю чашку кофе. Я посмотрел на часы: чуть больше одиннадцати. Было воскресенье, и я даже не представлял, что мне делать целый день.

— Жозеф, — спросил я, — нет ли у тебя знакомых в «Клиник де Франс»?

— Там работает один из моих родственников.

— Мы можем туда сейчас поехать?

— Сейчас? — Мконта неторопливо пил кофе. — Вообще-то я собирался навестить своих родных на Пятом километре, а потом…

— Сколько?

— Неплохо бы тысяч десять.

Я улыбнулся, выругался и сунул ему деньги в карман рубашки. Мконта подмигнул мне, поставил чашку на стол и сказал:

— Мы же партнеры, хозяин.

33

«Клиник да Франс» находилась на берегу Убанги. Река медленно текла, освещаемая ярким солнцем. Она виднелась сквозь чащу кустарника — темная, широкая, неподвижная, словно густой сироп, в котором вполне могли увязнуть рыбаки вместе со своими лодками.

Мы шли вдоль берега, там, где я гулял накануне. По краям тропинки росли деревья с бледной листвой. Справа возвышались большие здания министерств: темно-желтые, розовые, красные. Слева, к самому берегу реки жались деревянные лачуги, покинутые своими хозяевами — торговцами фруктами, маниокой и безделушками. Вокруг царил покой. Даже пыль не клубилась, как обычно, в лучах света. Было воскресенье. И, как повсюду в мире, в Банги все проклинали этот день.

Наконец показалась больница, прямоугольное трехэтажное здание тоскливого цвета. Оно было построено в колониальном стиле: по фасаду тянулись каменные балконы, кое-где украшенные белой лепниной. Латерит и буйная растительность нанесли строению непоправимый ущерб. Лес и красная земля брали стены приступом, вгрызаясь в них корнями и оставляя багровые следы. Камень словно набух, пропитанный влагой.

Мы вошли в сад. На ветках деревьев сушились халаты хирургов. Вся ткань была в ярко-алых пятнах. Жозеф заметил выражение ужаса на моем лице и рассмеялся: «Это не кровь, хозяин, это земля — латерит. Его невозможно отстирать».