Наблюдения над исторической жизнью народов - Сергей Соловьев

Вождь сбродной варварской дружины, находившийся на римской службе, Одоакр, которому обыкновенно приписывали разрушение Западной Римской империи, господствовал в Италии с титулом патриция, тогда как римский сенат передал императорский титул восточному византийскому императору. Именем этого единственного теперь римского императора остготский князь Теодорик отнял Италию у Одоакра и его дружины; борьба кончилась, когда Одоакр сдал Теодорику Равенну.

За Рим не было борьбы. Новый владелец Италии признавал римского императора, жившего в Константинополе, своим отцом и главою, на монете по-прежнему видели изображение этого императора, и на общественных памятниках начертывалось его же имя. Скоро после Теодорика рушится владычество готов; номинальное владычество в Италии римского императора, живущего в Константинополе, становится опять действительным при Юстиниане - явление, которое условливалось для Италии близостью ее к Новому Риму, Византии. Являются лонгобарды; завязывается борьба между ними и Римской империей - войны, какие бывали и прежде между империей и варварами, как в других областях, так и в Италии.

Когда средства империи оказались недостаточными в борьбе, Рим обращается с просьбой о помощи к могущественному варварскому вождю, утвердившемуся в Галлии, вождю франков; помощь подается, и чрез несколько времени, когда сын этого франкского вождя чрезвычайно усиливается, в Риме находят выгодным, необходимым провозгласить его римским императором. При всех этих движениях и сделках в Риме на первом плане мы видим его епископа и потому должны обратить внимание на это явление.

Варвары, вступивши в область Рима, легко уничтожили материальные силы одряхлевшей империи, но они встретили также силы нравственные, которыми в свою очередь были побеждены. Если прежде Рим, по словам его поэта, был побежден побежденной Грецией, ее цивилизацией, то по историческому закону то же самое должно было совершиться теперь: материально победоносные варвары должны были покориться побежденным римлянам. Из нравственных сил, которые условливали это покорение, на первом месте была религия, не древняя национальная религия Рима, материально распространенная, болезненно ожиревшая от собрания в себе других религий побежденных народов, не могшая внести никакого нравственного вклада в жизнь варваров, но религия новая, не национальная римская, а общечеловеческая, которая с самого появления своего объявила, что для нее нет разницы между "эллином и варваром".

Христианская церковь первая встретила варвара на новой, чужой ему почве, первая дала ему нравственное убежище, отдых, первая приласкала его, назвала своим, родным и указала ему в прежних жителях римских областей не чужих, не врагов, а своих же братьев, свела, ознакомила старое и новое народонаселение, завязала между ними тесную, неразрывную связь. Варвары-германцы тем охотнее пошли на призыв христианства, церкви, что во время продолжительного движения своего из дальних стран Севера, отрываясь все более и более от той почвы, где развились и окрепли их национальные верования, сталкиваясь беспрестанно с другими народами, вместе с тем все более и более отрывались от этих верований, которые постепенно тускнели, бледнели для них.

Варвары, вступившие на римскую почву, принимали христианство с изумительною легкостью и быстротою, так что нельзя определить времени, когда какие-нибудь вандалы, свевы, лонгобарды приняли христианство, тогда как, чем далее к северу, тем большее сопротивление встречало оно, и самые большие затруднения встретило в Скандинавии, в этой фабрике народов (officina gentium), прародине германцев, где их национальная религия пустила глубокие корни, где развилось общественное богослужение и где образовалось жречество.

Германцы, входившие часто сбродными дружинами в римские области, не могли иметь храмов, и храмы их если и упоминаются, то мельком, имеют ничтожное значение, точно так, как у эллинов, которые являются пред глазами истории в таком же положении, как и германцы, откуда у эллинов и такое свободное, своеобразное развитие религии исключительно в руках поэтов и художников.

Народ движущийся, странствующий на поисках новых земель для поселения, тогда только сохраняет и укрепляет свою религию, когда выселение его из известной страны совершилось под религиозным знаменем, как у евреев.

Но вспомним, какая борьба шла и у них за сохранение в чистоте религии отцов при столкновении с другими народами и с другими религиями, и вспомним, что, с другой стороны, странствование освобождало их от тех воззрений и привычек, которые они приобрели в Египте. Движение, странствование германцев, их искание новой земли для поселения, странствование, предпринятое вовсе не на религиозных основаниях, не под религиозным знаменем, заставило их порастерять очень многое из тех религиозных воззрений, из того религиозного быта, которые господствовали в их прежнем отечестве; и при такой потере они вдруг встречаются с могущественнейшей из религий, против которой, разумеется, не могли устоять религиозные развалины, клочки верований и обрядов, принесенные германцами из северных лесов.

Но главная причина быстрого торжества христианства среди варваров заключалась в наступательном его движении. Пророческая сила, ведшая у евреев борьбу оборонительную для защиты, сохранения в чистоте религиозных и нравственных начал у одного своего народа, в христианстве стала вести борьбу наступательную:

христианин сознавал обязанность быть пророком, проповедником принесенного Богочеловеком учения, обращать к нему всех людей, все народы мира, следовательно, действовать наступательно, разрушительно на все другие религии, подвергаясь при этом всевозможным лишениям, мукам, смерти.

Греко-римское общество не устояло против этого наступательного движения пророков, эллинская "премудрость" пала пред "безумием" проповедника распятого Бога. Но пророки этим не удовольствовались: они предприняли наступательное движение против варваров, материально разделывавших Римское государство, перешли границы империи, углубились в самые жилища варваров, куда уже давно перестали проникать римские легионы. Варвары жили в богатырском быте, когда вследствие движения и борьбы из народной массы выделялись физически сильнейшие, храбрейшие люди и становились на первые места, в вожди народов, когда подвиг физической силы был подвигом по преимуществу, а целью подвига был прибыток власти и богатства. Против таких-то богатырей выступали новые пророки, проповедники христианства, нравственные богатыри.

Легко понять, за кем осталась победа. Таким образом, при начале новых государств мы видим два движения, две борьбы: движение варваров - борьбу их с материальными силами Рима и друг с другом, эти движения кончились победою варваров; с другой стороны, видим нравственное движение, борьбу, поднявшуюся изнутри римского мира под знаменем религии, и здесь победил римский мир; под покровом церкви сохранилось и прошло в новую жизнь и греко-римское просвещение, особенно посредством языка, удержанного церковью.

В новом мире явилось начало, которого не мог представить ни древний греко-римский мир, ни варвары, - начало, которое явилось в новом христианском греко-римском мире и отсюда перешло к варварам, это духовенство с могущественным влиянием во всех сферах жизни благодаря его учительному, пророческому характеру.

При начале новых государств мы уже видим двойственность в духовенстве.

В первые века христианства, когда церковь была относительно немногочисленна и особенно воинственна, не одно духовенство, но более или менее и другие верующие имели этот возбужденный, пророческий характер, были борцами против неправды и несовершенств мира сего за высшие начала.

С течением времени, с распространением христианства и господством его возбуждение в массе духовенства и мирян уже по тому самому, что это была масса, должно ослабевать, но борьба новых начал со старыми прекратиться не могла, и борцы, пророки являются.

От человека, проповедующего воздержание от земных пристрастий и большее внимание к исполнению нравственных обязанностей, от такого человека естественное требование, чтобы он сам подал пример отречения от этих пристрастий. Пример действует сильнее всего, и слово получает могущество от дела. По-видимому, вне общества, в бегстве от него, в недоступных пустынях явились новые пророки, но это самое бегство и укрывательство от общества и производило на него самое могущественное впечатление, и голос вопиющих из пустыни был самым громким голосом. Новые пророки, монахи, стали поэтому на первом плане в христианском обществе; не будучи сначала священниками, они стали образцами для священников; общество потребовало от них, чтобы они были священниками и первосвященниками, - требование, по-видимому находившееся в противоречии с значением монаха, но совершенно согласное с потребностями общества, обновлявшегося под влиянием новой религии.