Без пощады - Александр Зорич

Кроме означенных бронзовых ободков, на борту «Сухуми» с предвоенных времен осталось немногое.

Уютная пассажирская посудина, предназначенная для летнего отдыха культурных, зажиточных сталеваров и путешествующих в поисках смысла жизни сорокалетних мелкооптовых торговцев запчастями, была на три четверти выпотрошена клонами. Пассажирские каюты, кинозал, бассейн, сауны, массажные кабинеты, просторные столовые, смотровая площадка-планетарий и все соответствующие легкие конструкции – вырезаны и выброшены. Корпус и герметичные переборки – напротив – усилены и обшиты пористым пластиком-пирофагом.

Освободившиеся объемы клоны отдали под вместительный грузовой трюм и бескрайнюю казарму, в которой при желании можно было разместить целый батальон. В этой-то казарме и дожидались отлета все бывшие обитатели лагеря нравственного просвещения имени Бэджада Саванэ.

Я надеялся, что меня встретят чуть ли не овацией.

В самом деле, мои товарищи небось меня уже похоронили. А тут вхожу я, весь такой расфуфыренный, улыбаюсь, говорю: «Да-да, друзья, это именно я и именно с того света… Прямиком с берегов Стикса!»

Будет мне урок на будущее: экспромты должны быть экспромтами.

Когда я вошел в казарму, выяснилось, что большинство офицеров попросту… спят.

В дальнем углу сидели несколько итальянцев и что-то шепотом обсуждали. Недостаток громкости они восполняли ожесточенной жестикуляцией. Со стороны казалось, что смотришь архивную кинокомедию с выключенным звуком.

В мою сторону они даже не посмотрели.

Я нашел свободную кровать.

Огляделся. Офицер, дрыхнущий по соседству, оказался Меркуловым.

«Значит, не сбежал все-таки… Хватило ума… Ну и слава богу».

Я осторожно сел на край облюбованной кровати.

После многочисленных медицинских процедур, изматывающих бесед с Хвови и сногсшибательных новостей от Тылтыня я чувствовал себя опустошенным. И все-таки не ложиться же спать, если я только четыре часа как проснулся?

Чтобы скоротать время, я открыл «Гвардейскую памятку».

Сильная вещь.

«Там, где наступает гвардия – враг не устоит.

Там, где обороняется гвардия – враг не пройдет.

Что такое гвардейский подвиг? Это значит убить врага и остаться в живых самому. А если умереть, то дорого отдать свою жизнь.

Если гвардеец умирает, он оружие из рук не выпускает. Оно у него и мертвого на врага направлено.

Тот не настоящий гвардеец, кто не убил ни одного оккупанта».

– Тот не настоящий гвардеец, кто не убил ни одного оккупанта… – прошептал я.

Я вспомнил атаку на «Атур-Гушнасп».

Убил ли я хоть одного оккупанта? Мой «Дюрандаль» атаковал авианосец вместе с тремя другими машинами. Мы выпустили ракеты… Тогда же пуски «Мурен» были осуществлены и «Дюрандалями» соседней эскадрильи…

Спонсон зенитной батареи наши ракеты вырвали из борта с мясом, как и подобает настоящим муренам. Но был ли там, на батарее, хоть один живой клон, «оккупант»?

Может быть и так, и этак, зенитные батареи разные бывают. Единая концепция по сей день не выработана ни у нас, ни в Конкордии. Некоторые типы вооружения на боевых кораблях работают автоматически либо управляются дистанционно… Другие все-таки снабжаются живыми расчетами. В последнем случае целеуказание поступает от архизащищенных боевых постов, расположенных в корабельных недрах. Но живой расчет находится в башне непосредственно возле пушек и в случае неполадок берет управление на себя…

Э, Пушкин, а ты лукавишь! При чем здесь «Атур-Гушнасп»? Вспомни «Яузу»!

Не хочешь вспоминать?

Когда тебя подобрала Риши при помощи ремонтного бота, тебя поместили к балеринам, верно? И приставили охрану из двух клонов – в смысле, настоящих клонов, самого что ни на есть демоплебейского происхождения.

А дальше помнишь?

Не очень ты и хочешь помнить дальше. Потому что чем дальше, тем ближе к финальному разговору с Риши, к появлению Иссы, к торпеде ВТ-500…

Ну и все-таки. Когда штурмовая рота осназа под началом майора Свасьяна ворвалась на «Яузу» и отключила силовой эмулятор, ты дрался с охранником.

Ты дал клону в морду. Отобрал автомат.

Выстрелил.

Поздравляю, гвардии лейтенант! Ты убил оккупанта. Носи свой гвардейский значок спокойно, он твой по праву.

– Слышь, Пушкин, а я на тебя обиделся.

Господи, только этого не хватало!

Меркулов проснулся, но это прошло мимо меня, погруженного в невеселые фронтовые воспоминания.

Капитан-лейтенант лежал на спине. Физиономию его я никак не назвал бы обиженной. Разве станет обижаться мальчишка, который пробрался на свалку старой техники, хватался за рычаги отслуживших свое комбайнов, открутил на память пару блестящих загогулин?

Не-ет, в глазах Меркулова плясали шальные огоньки, а пальцы скрещенных на груди рук отбивали по бицепсам победный марш.

Ни малейшего желания общаться с заводным каплеем у меня не было.

– С добрым утром, – сказал я с затаенной досадой. – И почему же вы обиделись?

– За нетоварищеское поведение. Ударился, понимаешь, в бега, а друга не взял!

Меркулов и не думал понижать голос. Близость сотни спящих офицеров его не смущала.

Итальянцы, жестикулировавшие в углу, прервали беседу и с испугом посмотрели на нас.

Я перешел на громкий театральный шепот.

– Мы сейчас всех перебудим.

– Ты, Пушкин, от темы не увиливай… Ладно, погоди секунду. Сейчас я оденусь, выйдем, поговорим.

– Может, потом?

– Никакого потом не будет! Скоро взлетим и начнется: Х-переход, орбитальный маневр, Большой Муром. На Муроме перекинут нас в другой транспорт, а там уже «контра» с распростертыми объятиями. Где были? Что делали? Как вели себя в плену? Замотают нас, Пушкин, до полного оюения. Какие там разговоры!

– Хорошо, пойдем, пойдем. Только чш-ш-ш-ш…

Мы вышли в коридор.

Меркулов был бодр, румян и весел. Его вполне зримо распирало какой-то неведомой мне новостью, а еще – предвкушением моего рассказа о десятках собственноручно задушенных пехлеванах, сбитых вертолетах и взорванных мостах.

– Ну, рассказывай, чертяка, про свое нетоварищеское поведение и как дошел ты до жизни такой, – сказал он, по-шутовски важничая, изображая из себя не то пресс-офицера, не то следователя военпрокуратуры.

Я начал нехотя, лениво, надеясь, что он вот-вот меня перебьет и скажет: «Ясно, молодец. А вот я…»

Но он слушал на удивление внимательно, несколько раз требовал подробностей, а когда я дошел до манихеев – засыпал ворохом вопросов, неожиданно компетентных. На многие из них я, честно признаюсь, просто не знал, что и ответить.

В самом деле: были на манихеях «шапочки», как выразился Меркулов, или нет? А перстни с крупными непрозрачными каменьями, по виду – «булыжники чистой воды»? А розовое прямоугольное пятно на правой кисти? А заметил ли я у них жаберные щели на шее под ушами?

– Товарищ капитан-лейтенант! – наконец взмолился я. – Ну войдите в мое положение! Темень, стрельба, вертолеты… Я – считайте голый, раненный в плечо, окоченевший в этом проклятом Стиксе! И в довершение всех бед тот человек, который знал русский язык и назвал себя Сержантом, подозревает во мне клонского шпиона! И собирается перерезать мне горло здоровенным ножом! Какие я должен был разглядеть щели у него на шее?!

– Жаберные. – Меркулов невозмутимо пожал плечами. – Ладно, не мучайся. Не заметил – значит не заметил… Так чем, говоришь, дело кончилось?

– Счастливым концом. Зло победило очень большое зло.

– Чего?

– Иронизирую, извините… Факты таковы. Егеря устроили засаду ниже по течению Стикса. Перестреляли манихеев. Катамаран сел на мель. Я добрался до берега. Там меня подобрал вертолет Второго Народного кавполка и доставил в госпиталь.

– Это когда было?

– Я так понимаю, трое суток назад. Имею в виду – стандартных.

– Так тебя послушать, Шапуру очень хотелось, чтобы ты никогда больше на этот транспорт не попал…

– Да. Кстати, я по сей момент не понимаю, чему или кому обязан своим спасением. Не просветите?

– А ты проще выражаться не пробовал? Говорят, помогает.

– На кого нас меняют, если проще.

– На заотаров твоих любимых, в рот им дышло!

«На заотаров?! Сколь много нам открытий чудных!..»

– Здорово… Я думал – на пехлеванов. А где взяли?

– Не в курсе. Была специальная операция. Наш осназ захватил транспорт, который облетал оккупированные планеты Синапского пояса. На транспорте путешествовали заотары самого высокого ранга.

– Может, свои зороастрийские храмы закладывали и освящали? Что-то такое?

– Что-то такое, – равнодушно согласился Меркулов. И тут же, припомнив нечто, с его точки зрения, куда более интересное, вновь оживился: – Ладно, Пушкин, чтоб им всем сдохнуть – заотарам, пехлеванам… Главное, ты молодец. Выжил, вернулся. Я, еще когда ты мне по роже въехал, сказал себе: «Богдан, вот это человек! Человек с большой буквы!»