Не вычеркивай меня из списка… - Дина Ильинична Рубина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На занятиях по творческому самовыражению (занятия ведёт Валя, выпускница Воронежского художественного училища) эти двое, сидя рядышком, из пластилина, бумаги и прочих подручных материалов изготавливают некий арт-объект, всегда общий, всегда один на двоих.
Однажды я стала свидетелем сцены, леденящей кровь. В тот раз все лепили петушка. Богдэн слепил нечто вроде комковатого петушиного тела, а Паулина, скатав мягкую колбаску из красного пластилина, водрузила условный гребень на условную петушиную голову.
Шира, полная добродушная старуха, сидевшая напротив, слепила не петушка, а козлика, причём убедительного такого, с рожками, с выразительной трогательной мордой. У неё оказался явный талант! Вдруг она поднялась и, обогнув стол, прошлёпала к Богдэну и вручила ему своё детище. После чего, довольная, вернулась на место. И тогда… О, надо было видеть лицо Паулины! Кармен со своей «Хабанерой» – просто воспитательница детсада по сравнению с теми демонами, что мигом слетелись на макушку нашей аргентинской фурии! Первым делом она с брезгливой гримасой смяла козлика и швырнула в мусорную корзину. Затем, неторопливо совершив вокруг стола тот же маршрут, склонилась над соперницей, будто собиралась поведать той на ухо нечто интимное, и, обеими руками вцепившись ей в волосы, одним мощным движением выдрала их!
Мученический вопль сотряс всё здание. Валя, творческий наставник этих талантов, буквально окаменела на месте. Стояла, выпучив глаза, хватала ртом воздух… Прискакали и заверещали санитары и медсёстры. Вопящую Ширу со струйками крови на лбу усадили в кресло и бегом покатили в медкабинет – обрабатывать проплешины.
«Ты видел?! Видел?! – кричала Илона Ури. – Она просто сняла с неё скальп!!!»
…Аргентинка же, эта ведьма с Лысой горы, не торопясь вернулась на своё место, положила голову на плечо возлюбленному, и они продолжили ворковать – каждый на своём языке…»
* * *
Галя, мамина соседка по комнате, существо абсолютно бессмысленное. Во всяком случае, так мне кажется. Ей 99 лет, её кормят с ложечки, и в течение дня она меняет дислокацию с инвалидного кресла в кровать и обратно. Она была бы совсем безобидной и незамечаемой, если бы время от времени на неё не нападал стих дворцового герольда; и тогда в течение продолжительного времени она издаёт монотонный и на редкость саднящий вопль: «Мама! Ма-ма-а-а! Ма-а-а-ма!» Когда она входит в клинч, ни разговаривать с кем-то, ни находиться поблизости невозможно. И кто-нибудь непременно гаркнет в сердцах: «Галя, хватит!», «Галя, заткнись уже!». Досадное такое существо, висящее над пропастью небытия на тонком пронзительном вопле…
И вот на днях совершенно беспамятная Галя вдруг произнесла при мне целую осмысленную фразу: «Хлеб у них тут кончился»… Я оторопела, как если б заговорил стол или стул, вскочила и приволокла ей с обеденной тележки половину булки, которую она схомячила, запивая сладким чаем.
Вчера она проскрипела своим проржавелым голосом: «Можно ещё чифирьку… полстакана…», обращаясь уже прямо ко мне. Я окликнула Ури – вот, мол, Галя просит добавки чая.
Он в подобных случаях никогда не зовёт обслугу, не мелочится. Сам принёс Гале чай, кусок ягодного пирога на блюдечке:
– Налетай, моя красавица!
– Я так удивилась, что она произнесла целую фразу, – признаюсь я. – Ушам своим не поверила.
А Ури в ответ и насмешливо так, и ласково:
– Нет, почему же, она у нас разгова-а-аривает…
Берёт в свои ладони корявые лапки старухи и спрашивает:
– Галя, как твоё отчество?
– Ма-а-арковна.
– Молодец. А год рождения твой?
– Ды… витнацтый…
– Умница. А где ты руки отморозила?
– На… вый… выйне…
– Как?! Она воевала?! – удивляюсь я.
– Она Герой Советского Союза, – нежно улыбаясь этой горке старой плоти, говорит Ури, поглаживая Галины скрюченные руки. – Ей недавно ещё один орден приезжали вручать. Она зенитчица, снайпер, сбивала самолёты. Кучу немецких самолётов сбила. А руки отморозила о снаряды, зимой. Они ж ледяные были, сами понимаете…
И, озирая зал со всей этой публикой, доживающей свой срок, принялся рассказывать о каждом, да такое рассказывать – волосы дыбом! Там у каждого биография на роман…
– Ты! Ты назвал меня сукиным сыном?! – несётся с отдалённого стола.
– Да! Да!
– Вот ещё наш военный контингент, – говорит Ури и кивает в сторону задиристой парочки, Моше и Элиягу.
– Как? Погодите… На какой же это войне?
– На нашей, – вздохнув, отвечает Ури. – На одной из наших войн. В одном танке подорвались. Вон, видите, у того и у другого рубцы на затылках? Экипаж машины боевой, как в той песне. Вот только не помню, кто из них кого вытаскивал и кто был командиром. То ли Моше, то ли Элиягу. Но оба, бедняги, пострадали необратимо. Оба – инвалиды ЦАХАЛа… В прошлом году сестра Моше хотела перевести его в какое-то дорогое место, но мы все и родственники Элиягу встали насмерть: как можно их разлучать!
– Ты – сукин сын!!!
– Я?! Ты назвал меня…
– Ты, ты! Настоящий сукин сын!
– Моше! – строго окликает Ури. – Прекрати, мальчик! Это некрасиво…»
* * *
Мы сидим за столом, чистым и пока ещё пустым: ужин скоро принесут. Завтра – Пурим, весёлый карнавальный праздник; минут пять как из столовой высыпалась компания студентов соседней ешивы, разодетых в костюмы. Битых полчаса они здесь притоптывали, дудели в жестяные дудки, крутили трещотки и распевали песни. Когда наконец убрались, стариковское общество за столами осталось – как берег в отливе – в цветных колпаках и блескучих паклях на головах, с накрашенными щеками. Более всего это напоминает массовку в одном из фильмов Феллини.
Мама похожа на старого клоуна: кто-то нахлобучил ей на голову пластиковую шляпу-котелок и обвёл губы пунцовой помадой. Это не издевательство, а хорошая примета: в Пурим принято наряжаться и дурачиться.
– Видишь… – она обводит зал тощей рукой. – Это всё моя работа! Дело было на базаре, продавец разложил товар… А я понимала, что понадобится и Илюше, и Яше… и всё быстренько провернула!
– Ты молодец, мам… Вот тебе суп несут.
– Я хочу, чтобы ты забрала это домой.
– У меня есть дома обед. Это тебе. Бери ложку, приступай!
Начинает хлебать куриный бульон…
В этом наряде она похожа на героя какого-то романа Диккенса, и я достаю телефон, чтобы сфотографировать карнавальную маму.
– Мммм! Очень вкусно! Как дела у твоего Бори?
– Спасибо, всё
