Клинический случай - Карл Хайасен

– Но я ненавижу свою гребаную работу.

– Ты обожаешь свою работу, Хуан. Просто сегодня тебе паршиво.

– Нет, друг, я не хочу возвращаться в «Юнион-Реджистер» после того, как закончу эту книгу. Я хочу перебраться на Гибралтар и писать стихи.

– Святые угодники!

– Пятистопным ямбом.

А я ведь советовал Хуану держаться подальше от «Куэрво»!

– Эмма! – зову я. И через пару секунд она вплывает в гостиную с тремя кружками зеленого чая. – Хуан хочет уволиться, – говорю я.

– Серьезно?

– Чтобы написать роман, – защищается он, – а потом – стихи.

– Но ты нужен газете, – возражает Эмма.

– Чего нельзя сказать о некоторых прочих, – прибавляю я.

– Наверное, я выпил лишку. Перебрал немного, – сдается Хуан, прихлебывая чай.

– А о чем роман? – интересуется Эмма.

В глазах Хуана полнейшая растерянность, и я отвечаю за него:

– О бейсболе.

Он благодарно мне улыбается:

– Точно. О бейсболе и сексе.

– Что еще человеку надо? – говорит Эмма.

– А как насчет шпионов? – Наверное, меня вдохновили произведения Дерека Гренобля. – Например, такой сюжетец: в Высшую лигу проник агент кубинской разведки!

– Левша, разумеется, – добавляет Эмма. – Но на какой позиции он будет играть?

– Филдером, – предлагаю я. – А может, даже закрывающим питчером, чтобы он мог влиять на исход игры. Или еще лучше! Что, если Фидель будет делать ставки через Интернет? Поставит весь урожай сахарного тростника на игры обладателей кубков?

Хуан трет веки:

– Друг, чё-то я подустал.

Мы с Эммой доводим его до моей кровати, избавляем от ботинок, укладываем и закрываем за собой дверь. Не говоря ни слова, Эмма берет меня за руку и ведет обратно в гостиную, где мы снова занимаемся любовью, пристроившись в одном из моих стареньких кресел. На этот раз она что-то шепчет и стонет, и я расцениваю это как признак удовольствия и, возможно, удовлетворения. Час спустя она будит меня, чтобы спросить, действительно ли я собираюсь уйти из газеты, на что намекал по дороге к дому Дженет.

– Ш-ш-ш, – говорю я.

– Ты собираешься уходить, да? – настаивает она. – Джек, не делай этого. Пожалуйста.

Затем она запускает руку мне между ног и хватает меня за живое – так еще не делал ни один из моих редакторов. Оказывается, такой стиль руководства бывает весьма эффективен – во всяком случае, некоторое время.

Эмма и Хуан еще спят, когда в восемь утра раздается звонок от моей матери. Она говорит, что собиралась приехать из Неаполя на мой день рождения.

– Я буду рад, – говорю я.

– К сожалению, у нас тут назрел небольшой кризис.

– Надеюсь, не опасный для жизни?

– Семья афроамериканцев, – объясняет мать, – захотела вступить в наш клуб, и Дэйв слетел с катушек.

– Дэйву должно быть стыдно.

– Новичка зовут Палмер. Неплохо для игрока в гольф, а?[93] – Иногда моя мать просто очаровательна. – А самое интересное, Джек, что у него гандикап в пять мячей[94] и сын-подросток, который может драйвером услать мяч на три сотни ярдов. Естественно, Дэйв не в себе. Он написал отвратительнейшее письмо не кому-нибудь, а Тайгеру Вудсу! Я его, конечно, порвала, пока он был на своей сигмоидоскопии. Я имею в виду Дэйва.

– И ты полагаешь, что подобные проявления расизма – привлекательная черта в муже?

– О, перестань, Джек. Он абсолютно безобиден. Просто иногда ему надо выпустить пар.

Я спрашиваю, какое отношение имеет скандал в загородном клубе к дню моего рождения в субботу, а она отвечает, что комитет как раз в этот день собирается рассматривать новые кандидатуры.

– Если я не буду сидеть рядом с Дэйвом, он может сказать то, о чем потом пожалеет.

– Хуже того, – подначиваю я, – есть шанс, что ему удастся подговорить остальных голосовать против чернокожих Палмеров. Я прав?

– У нас тут есть некоторые типы, которые славятся своей узколобостью, таких в каждом клубе хватает.

– Поэтому тебе надо оставаться с Дэйвом, чтобы держать его в узде?

– Скажем так, на публике он всегда считается с моим мнением. Мне жаль, сынок, но это важно.

– Не переживай. Встретимся в какие-нибудь следующие выходные, – говорю я. – А ты сторожи своего безвредного старого расиста.

– Хочешь что-нибудь особенное на свою сорок седьмую годовщину?

– То же, что и на прошлую, мам, – спокойствие, бальзам для чувствительных десен и новый телевизор.

– Только не говори мне, что ты и «Моторолу» выкинул с балкона!

– А еще я очень хочу узнать, когда сыграл в ящик мой старик. Пожалуйста.

– Джек, ну в самом деле, – в отчаянии вздыхает мать. – И что мне с вами обоими делать, хоть волосы на себе рви!

– Послушай, просто скажи мне, где это случилось. В каком городе?

– Не скажу.

– Тогда в каком штате?

– Ты меня за дурочку держишь? Ты думаешь, я не знаю, на что способны компьютеры?

– Ну тогда назови хоть часовой пояс. Мам, ну скажи хоть что-нибудь. Восточное время?

– Я звонила Анне – мне больно это говорить, но я очень беспокоюсь о тебе.

– Лучше побеспокойся о ней. Она выходит замуж за разжалованного продавца грузовиков, – говорю я. – И свадьба у нее в мой день рождения.

– Мне показалось, она очень счастлива, Джек.

– Ах так? За это я отправлю тебе один из его дрянных романов. Но есть и хорошие новости: вскоре я перестану писать некрологи.

– Да? – Мама хочет узнать подробности, прежде чем кидаться с поздравлениями. Я ухожу с телефоном на кухню на тот случай, если проснется Эмма.

– Когда? – спрашивает мать.

– Точно не известно.

– Но ты останешься работать в газете?

– Не совсем, но с газетой не порву. Довольно необычная работа.

– А поподробней?

– В двух словах, мам. Я жду, когда умрет один старый маразматик.

– Это совсем не смешно.

– Как сказать. Ему восемьдесят восемь, и он предложил мне обалденный план.

– Да, не сомневаюсь. Джек, а ты не думал снова сходить к доктору Полсону?

Вскоре после того, как Анна от меня ушла, я наврал матери, что пойду к психоаналитику. Я выискал имя Полсон на карте дорог Монтаны и наградил своего воображаемого консультанта дипломами Женевы, Гамбурга и Беллвью. Я делал вид, что хожу на прием два раза в месяц, и врал матери, что доктор просто гений и что он в восторге от моего стремительного прогресса.

– Я бы с удовольствием встретился с доктором Полсоном, – заверяю я, – но он, к сожалению, сейчас в отделении интенсивной терапии.

– Что случилось?

– Я не знаю деталей, но, похоже, один неуравновешенный пациент напал на него с промышленным прессом для чеснока. Такая трагедия.

В голосе матери появляется знакомый холодок.

– Ты бы послушал себя со стороны. Не сомневаюсь, что есть другие люди, к которым можно обратиться за помощью…

– Да, есть, – соглашаюсь я. – Ты, мам. Ты можешь сказать мне, что случилось с моим отцом.

Суровое молчание, затем она говорит:

– До свидания, Джек.

– Пока, мам. Удачи с кризисом Дэйва.

Девять утра. Хуан уже ушел, а Эмма отмокает в ванной. Я жарю яичницу и слушаю очередную порцию музыкальных вариаций с Эксумы. Не помню, как называется трек, который сейчас играет, – мне трудно сосредоточиться. Прелесть новизны исчезла, и теперь я просто упорно продираюсь вперед в надежде отыскать хоть какую-нибудь зацепку.

У кого-то была причина спрятать мастер-диск на яхте Джимми, но чем больше я слушаю, тем больше недоумеваю, зачем его прятать – или убивать из-за него людей. Некоторые песни вполне ничего, некоторые так себе, а некоторые просто отвратительны. Значит, мы снова упираемся в жестокую правду: проблема не в музыке, проблема в рынке. Если Клио Рио вознамерилась любым путем вернуть записи покойного мужа, возникает простой вопрос (ставящий меня в тупик): зачем? Тинейджеры – основные потребители компакт-дисков на планете – еще не умели ходить на горшок, когда «Джимми и Блудливые Юнцы» разбежались. Даже если предположить, что еще возможно найти остатки верных поклонников группы и разжечь былой огонь в их сердцах, я сильно сомневаюсь, что эта неподготовленная публика проявит хоть малейший интерес к подобревшему и присмиревшему Джимми, живому или мертвому. Если уж ты начал с трэшака, только трэшака фанаты от тебя и ждут. Кто станет платить деньги, чтобы посмотреть, как Дэвид Ли Рот[95] пытается петь, как Джеймс Тейлор?

Я не могу себе представить, что Клио рассматривает альбом умершего мужа как потенциальный платиновый диск или как нежелательную конкуренцию себе любимой. Вероятная прибыль от нового творения Джимми Стомы – это мизер по сравнению с тем, сколько огребет стройная вдовушка, когда выйдет ее собственный компакт, сингл из которого (с причинными местами и всем таким) крутят день и ночь по «Эм-ти-ви».

Итак, мотива я не нашел. И пока я не получил никаких известий от Дженет Траш, я пытаюсь убедить себя, что она была права – у Клио нет ни одной веской причины убивать Джимми, а значит, не будет никакой громкой статьи. А еще это значит, что Дженет, скорее всего, жива, что проникновения в ее дом и в мою квартиру никак между собой не связаны и что в офис шерифа и в контору Чарли Чикла звонила не самозванка, а сама Дженет. Это было бы замечательно.