Исаакские саги - Юлий Крелин

— Да так, поговорить, покумекать.

— О делах больничных, отделения или нечто более глобальное? Скажем, о судьбах родины?

— Нет уж, так глубоко к жизненным корням меня не тянет. Мне бы местные проблемы понять, больничные.

— А для меня и это уже проблема глобальная. Один больной, одно отделение. Мое. Шире я мыслить не умею.

— Скромность паче гордости, Барсакыч. Дело в том, что, в свете сегодняшней речи начальства и, вообще, общей ситуации, надо нам насчет платности и коммерции какие-нибудь придумки накидать. На простой хирургии в нашей скоропомощной больнице не подкалымишь. Еще лично для себя каждый что-то может урвать, а так, чтоб планомерно, постоянно, для больницы…

— И есть идеи?

— Как вы смотрите, если часть вашего отделения сделать абсолютно платной? Подремонтировать палаты, отдельное белье, еда другая?

— А кто пойдет в обычную больницу для обычной хирургии без всяких особых фокусов, модных ша-манств или иных придумок, как вы говорите?

— Вот то-то и оно! Ваша хирургия — это спасение жизни, убережение от инвалидности. А то и рождение инвалидности ради сохранения жизни. А надо бы улучшение качества жизни. За что люди готовы деньги платить — у кого они есть, разумеется.

— Поподробнее. Может и разумеется, да я не разумею.

— Ну, скажем, косметические операции. Или, например, по поводу импотенции какие пособия. Или вот, улучшение фигуры — борьба с лишним жиром.

— Ну, в принципе, это не плохо, но только для этого нужно отдельное отделение. Нельзя в ущерб необходимости. Для удовлетворения личных потребностей надо дорасти. Сначала надо на современном уровне, как в цивилизованных странах, наладить хирургию помощи жизни, удалению болей, помочь существованию. А уж потом комфортному существованию. Чего думать об омарах, когда и хлеба еще нет. Наше отделение, больница еще не доросла. Впрочем, если найдете помещение… Но не мое отделение.

— Барсакыч, надо выходить на мировой уровень. Надо улучшать качество жизни.

— Через пропасть не прыгать надо в два прыжка, а строить мост. А это время, конечно. Спасая сегодня ноги от гангрен и болей, ликвидируя приступы холецистита, раки-шмаки всякие — это не улучшение качества жизни? Строим мост.

— Это крайняя необходимость. Для жизни и работы. А я предлагаю только для улучшения личной жизни.

— Да все так. Я и сам говорил всегда, что личность начинается с удовлетворения прихотей.

— Ну, так…

— И личное должно быть выше общественного…

Чтоб быть личностью деньги нужны. Прихоти без богатств не рождаются.

— Ну! Так вы тоже самое…

— Но не за счет необходимого. Отделение должно остаться. Вся наша жизнь в мои годы, во всяком случае, беспрерывная тришкинизация.

— Это что?

— Кафтаны Тришкины делаем. Здесь отнимем — сюда подкинем, здесь обнажим — тут залатаем. Да откуда деньги мы наберем на такое отделение?

— Найти надо крутых спонсоров. А мы быстро оправдаем. Таких нуждающихся много.

— Надо, чтоб такие нуждающиеся при больших деньгах были. Нет денег — нет и нужд. Скажем, прихотливых нужд.

— Набегут. Если разрешили личное — появятся и деньги.

— Все связано.

— Пожалуйста. Я поддержу вас. Вернее, не буду роптать из своего угла, но ищите помещение. Как это? Жентельменов до хера — местов нет.

— Значит, у вас такие палаты не выделим?

— Нет. Я антитришкинист. Да и не мне старому хирургу переучиваться на новые операции. Не потяну.

— Ну, уж!

— Сейчас корифеи старые не нужны. Раньше руки и голова играли большую роль. А теперь медицина, а особливо хирургия в значительной степени технологическая, аппаратная.

— Что вы имеете в виду?

— Раньше думали у кого оперироваться. Теперь же — где оперироваться. Где современные аппараты, новейшие инструменты, хорошие нитки с иголками.

Резать и шить умеют, а вот, как появились атравматические нитки-иголки — результаты у тех же хирургов стали лучше.

— Ну, так прогресс же.

— Да. Не людской, а технологический. Личности в хирургии нивелируются. Прихоти заменили инструментами. Вот и тянутся, чтоб личностями становится. То есть деньги тянут. Больницу обеспечивают новейшими придумками, а заодно и себе. — Борис Исаакович чему-то почему-то рассмеялся. — Доктора улучшают качество жизни, а личности заменяются инструментом. Уже без нас, ребята. Жизнь парадоксальна. Я пока в другом качестве.

В кабинет вошел молодой хирург с историей болезни в руках.

— Барсакыч, прободная поступила. Оперировать надо. Вот снимок.

— Ну. Вот видите. Надо идти оперировать. Пока по старому шить будем. Правда, иглы мы уже тоже приобрели. И простым больницам мало, но перепало. А том качестве — это уж с ними. С молодым племенем начинайте.

— Ну ладно, Борис Иссакыч, ножи-то прежние.

— Ножи прежние, а отношения к ним другое. Общественность считает, что хирурги циничные, жестокие им бы только резать. А нам, во-первых, только б шить; во вторых, мы больше всего боимся боли и всё стараемся обезболить, пока не вмешиваются праворазрушительные, прокурорские, эмведешные и прочие органы в поисках источников в мире, в стране наркомании; а главное, хирург не вонзает нож в плоть людскую, как думают, а ласково скользит брюшком скальпеля по телу и нежно проводит справа ли налево, сверху ли к низу, и плоть в ответ, понимая, что к добру рука стремится, открывает людям сокровенное… Разболтался старый мудак. Философ херов. А там прободная. Молодёжь меня ждёт.

— Молодым везде у нас дорога. Как там? Здравствуй племя молодое, незнакомое?

— Вот именно. Там. Вы построите новый сад. Хм — для импотентов. Насадите иные деревья. Ищите Лопахина.

— Да уж нашел. И главный согласен.

— Так чего ко мне пришли? Как к старому ребе? Так у меня ни денег, ни сада нет.

— Есть, есть, Борис Исаакович. Вот. Вокруг. — Он обнял за плечи молодого доктора. — Вот именно: здравствуй племя молодое, незнакомое!

— А мне, стало быть, предлагается ждать звук лопнувшей струны? Благо есть новые инструменты со струнами.

— Нет, Борис Исаакович…

Я не стал ждать ответной реплики, а пошел смотреть больного с прободной язвой. Проходя мимо открытого лифта, увидел мирно дремавшего на стуле в глубине кабинки, нашего старого, даже древнего лифтера, по кличке Перс. Он и сам себя так называл. Я повернулся к идущему следом будущему хозяину жизни, жаждущего улучшения ее качества.

— Перс на посту. Когда нас изгоните, Перса не забудьте приютить. Представляю: Мы ушли — вы рубите стулья, стены, смотрите на луну, нюхаете свежий, новый, всенепременно благодетельный, живительный воздух, представляя и предвкушая рождающееся под вашими руками лучшее качество жизни, возникновение прихотливых личностей, возрождение великих российских чудаков! И при этом падают на вас и гремят канонические слова, пронизывающие во все времена, всякие улучшения жизни: «А Перса-то забыли» А он-то тоже личность.

Коллега современен и хочет быть на уровне цивилизованного мира. Но ведь сначала надо стать цивилизованными. Всё ж в начале было слово. Деньги были потом. Но он славный парень. Ко мне хорошо относится.

Вообще-то, конечно, смотреть на всё и на всех добрым глазом немножко попахивает равнодушием. Но и этого не надобно бояться. Да, я хулу и похвалу приемлю равнодушно, а там, по ситуации. В случае нужды и изменишь позицию. Не отдам отделение. А если перехвалят, или сильно побьют? Это как и подставить другую щёку. Просто жить надо с такой идеей, а уж при драке видно будет.

Без денег плохо, конечно; но зато сохраняешь безмятежность духа. Здоровьё всё же поправлять безмятежным проще, надёжнее. Для людей.

И пошёл себе оперировать. Язву зашили. Без проблем и безмятежно.

После операции я спустился к себе в кабинет. Закурил. Дверь приоткрылась и в щель воткнулась голова старого Перса:

— Барсакыч. Больной пришел на консультацию.

— Пусть войдет.

Старик распахнул дверь, пропуская больного, и опять пошел на свой пост, на стул в глубине лифта.

Вошел довольно невзрачный дяденька, плохонько одетый, годков, так, около пятидесяти. Ходит с трудом. С ним жена. Оказалось — нога болит. Сосудистые дела. Начинается гангрена. Класть надо срочно.

Может, еще можно спасти ногу, сделав сосудистую операцию.

— Вас какая поликлиника направила?

— Я из деревни. Мы под Липецком живем.

— Доктор, а надолго? Лежать долго? У нас там четверо детей осталось. — Это жена. У неё забот больше, чем у него.

Я еще не знаю, как положить — иногородний же. А она уже про сроки спрашивает. Да и удастся ли ногу сохранить?

— Так вы не москвичи? — Очень умный вопрос.

— Нам сказали, что вы это лечите. У вас один из наших оперировался. Оставили ему ногу.

Я решил, что лучше не выяснять, кому это мы ноги спасли. А вот как быть с этим?