Последний побег - Трейси Шевалье

— Ладно, — сказал он, натягивая поводья. — Держись крепче.

Когда они нашли беглеца, тот сидел неподвижно, прислонившись спиной к стволу дуба. Ноги вытянуты вперед, жестяная кружка лежала на земле рядом с ним. Донован велел Хонор оставаться на месте — шагах в десяти от дуба, — а сам подошел к беглецу и на мгновение приподнял фонарь к его лицу. Хонор зажмурилась, но картина, высвеченная фонарем, так и осталась стоять перед ее мысленным взором — лицо чернокожего человека и его белые зубы, сверкнувшие в темноте.

Донован приблизился к ней и внимательно посмотрел в ее лицо. Когда она шагнула к нему, он ничего не сказал. Просто обнял ее и держал, пока она рыдала, уткнувшись лицом ему в грудь. На сей раз Донован не отстранился, почувствовав, как к нему прижимается ребенок, зреющий в животе Хонор. Она стояла в его объятиях еще долго после того, как прекратила плакать. Прижимаясь щекой к его груди, она вдыхала его резкий запах, отдававший лесным костром. Чувствовала щекой что-то твердое. Ключ от ее сундука. Донован по-прежнему носил его на шее.

«Если сейчас он попросит, я брошу все и уеду с ним на запад, — подумала Хонор. — Ведь его душа пребывает со мной».

Но он не попросил.

— Хонор, уже светает, — наконец произнес Донован. — Тебе надо вернуться домой, пока никто не заметил, что ты уходила.

Она молча кивнула. Ей так не хотелось отпускать его, но она все-таки отстранилась и принялась вытирать лицо рукавом, чтобы ей не пришлось смотреть на Донована.

— Хочешь, чтобы я его похоронил?

— Нет. Пусть увидят, что они сделали. Что мы сделали.

— Он умер бы в любом случае. Даже если бы ты отвела его к доктору. Судя по запаху, это гангрена.

Глаза Хонор вспыхнули гневом.

— Мы должны были хоть как-то помочь ему. И тогда бы ему не пришлось умирать в одиночестве в темном лесу.

Донован молча проводил Хонор к опушке леса. К тому месту, где начинался яблоневый сад. Он на мгновение прикоснулся к ее руке и бесшумно скрылся среди деревьев.

Когда Хонор вышла из сада на задний двор фермы, Джек и Доркас направлялись к амбару доить коров.

— Где ты была? — воскликнул Джек, с удивлением глядя на ее грязное, заплаканное лицо, на растрепанные волосы под сбившимся набок чепцом, на заляпанные грязью башмаки. От нее явственно пахло лошадиным по́том. — Мы думали, ты в уборной.

Хонор не обратила на него внимания.

— Дружок! — громко крикнула она.

Пес выбежал из амбара, удивленный, что Хонор впервые обратилась к нему командным тоном.

— Иди. — Она указала в сторону леса. — Ищи!

Он проследил за ее пальцем, понюхал воздух и резко сорвался с места, словно его кто-то дернул за невидимую нить.

— Хонор, что происходит?

Она не ответила. Не смогла найти слов, чтобы это сказать. Хонор развернулась и побежала на сеновал. Прошлогоднего сена всего нечего; но через пару недель уже будет первый сенокос, и изрядно уменьшившиеся запасы пополнятся. Но немного соломы еще оставалось — старой, вялой и пахнущей пылью, Хонор зарылась в кучу соломы, свернулась калачиком и заснула.

Проснувшись, Хонор увидела, что рядом с ней сидит Доркас. Хонор не стала садиться или вставать. Она просто смотрела на свою золовку, которая плела косичку из прядей соломы. Хонор радовалась, что из всех Хеймейкеров ее нашла именно Доркас: Джек раздосадовал бы ее, а Джудит разозлила. За те месяцы, что Хонор прожила на ферме, она поняла, что из всех троих Хеймейкеров ее меньше всего раздражает Доркас.

Та отложила косичку в сторону и сказала:

— Его нашли. Приходили мужчины из города, помогли похоронить. — Она помолчала. — Я тебя не ненавижу, Хонор, что бы ты обо мне ни думала. Прошлым летом, когда на меня набросились осы, я слышала, как ты говорила с цветным человеком. Но я ничего не сказала ни маме, ни Джеку. Хотя должна была.

Она опять умолкла, словно ожидая ответа от Хонор.

— Я хочу, чтобы ты кое-что поняла о Хеймейкерах, — продолжила Доркас. — Мы рассказали тебе не обо всем, что случилось в Северной Каролине. Хотя я всегда думала, что тебе надо знать. Джек тоже так считал, но мама сказала, что это давнее семейное дело, которое для тебя ничего не значит. Но это важно. Потому что оно многое объясняет. — Она подняла соломенную косичку и принялась вертеть ее в руках. — Мама не знает, что я тебе это рассказываю.

Хонор села и отряхнула чепец от соломы. Она по-прежнему молчала. Словно что-то сдавило ей горло и не давало голосу прорваться наружу.

— Ты знаешь, что в нашем амбаре есть задняя дверь, запасной выход на случай пожара?

Хонор кивнула.

— Джек позаботился, чтобы там сделали эту дверь. — Доркас снова помедлила. — Мама сказала тебе, что нам пришлось заплатить большой штраф, когда мы помогли беглому рабу в Северной Каролине. Но она не упомянула о самом страшном наказании. Когда папа… когда он… — Она закусила губу. — Мне тогда было десять, Джеку — пятнадцать. Папа уже помогал нескольким беглым рабам. К нам на ферму пришел тот человек, и папа спрятал его в амбаре. Когда хозяин раба со своими людьми пришел искать его, папа сказал, что в амбаре никого нет. Да, он солгал, но ради высшего блага. И тогда… хозяин раба схватил папу и велел своим людям поджечь амбар, чтобы посмотреть, что сделает папа. Отец признался, что в амбаре прячется беглый раб. Ему велели идти в амбар и привести раба, пока они будут тушить огонь. Но когда он вошел внутрь, они… закрыли дверь на засов, чтобы ни папа, ни раб не смогли выйти. — По щекам Доркас текли слезы. Хонор прикоснулась к ее холодной руке.

— Они не подпускали нас к амбару. Джек даже дрался с кем-то из них, хотя ты знаешь, мы, квакеры, не одобряем любого насилия. Мы надеялись, что папа и раб сумеют выбраться через люк, откуда животным сбрасывают сено. Но, наверное, из-за густого дыма… Мы слышали…

Хонор сжала руку Доркас, давая понять, что не надо ничего говорить.

— Хозяину того раба даже не предъявили обвинения в убийстве, потому что папа по собственной воле вошел в горящий амбар, — продолжила Доркас, вытерев слезы. — Зато нам присудили огромный штраф… за порчу имущества… за смерть раба. Мы потеряли отца, ферму, все сбережения. Это было нам не по силам. И мы уехали на Север. Теперь ты понимаешь, почему мы не хотим связываться с беглецами.

Они еще долго сидели молча. Впервые за время, что Хонор жила на ферме, в ней шевельнулись какие-то теплые чувства к сестре мужа; жаль только, что их пробудил такой страшный рассказ.

Доркас ушла, оставив Хонор на сеновале, рассудив, что та сама придет в дом, когда захочет.

Всю жизнь Хонор придерживалась четких и ясных принципов, рожденных долгими часами молчаливого ожидания: все люди равны в глазах Господа, а значит, ни один человек не может быть рабом другого. Любую систему рабовладения следует упразднить. В Англии все было просто, но здесь, в Огайо, эти светлые принципы тихо рушились под натиском экономических доводов, личных обстоятельств и глубоко укоренившихся убеждений, которые, как замечала Хонор, имелись даже у квакеров. Ей было легко возмущаться, увидев в филадельфийском молитвенном доме отдельную скамью для чернокожих Друзей; но, если кто-либо из негров сел бы рядом с ней, ее бы это не стеснило? Да, она им помогала, но как людей совершенно не знала. Лишь миссис Рид, до и то очень мало: живые цветы у нее на шляпе; похлебка с луком и жгучим перцем, одеяло из полосатых квадратов. Из подобных повседневных деталей и складывается человеческая личность.

Когда абстрактные принципы сталкиваются с реальностью, то теряют свою чистоту и превращаются в компромиссы. Хонор не понимала, почему так происходит. Но именно так все и происходило. Хеймейкеры были живым примером того, как легко человек отступается от своих принципов и находит оправдание бездействию. И теперь, когда Хонор вошла в эту семью, от нее ждали того же.

Она вышла из амбара под вечер. Глаза были сухими, в горле стоял комок, словно Хонор проглотила тугой, плотный шар, и он застрял там. Разрыв между тем, как она представляла честную и достойную жизнь, и тем, чего от нее ожидали, был настолько обескураживающим, что она потеряла дар речи. В прямом смысле слова. Может, это и к лучшему. Наверное, следует молчать, пока не поймешь, что именно хочешь сказать. Если не произносишь ни слова, никто не сможет извратить твои слова и обернуть их против тебя же. На собраниях молчание являлось мощным инструментом, расчищавшим путь к Богу. Вероятно, если Хонор станет молчать, ее наконец услышат.

Хеймейкеры не понимали, как относиться к ее молчанию. Когда Хонор вернулась в дом, Джудит и Джек принялись расспрашивать ее о том, где она находилась всю ночь. От нее пахло лошадиным по́том, и это свидетельствовало о том, что, возможно, здесь не обошлось без Донована. Хонор не сказала ни слова, чтобы подтвердить или опровергнуть данное предположение, и ее молчание восприняли как признание вины. Джек возмущался, Джудит грозилась опозорить Хонор перед общиной, хотя понимала, что для этого нет оснований. К тому же их ярость сплеталась с чувством вины за смерть беглеца, которому они отказали в помощи.