Русский рай - Слободчиков Олег Васильевич

– Тимофеевка! – настаивал Сысой и вспоминал знаменательные дни, связанные со святым Тимофеем.

Кусков морщился, хмурился, предлагал названия звучные и заковыристые.

– Славороссия была в Якутате, Малороссия – на закате! – спорили с ним старовояжные промышленные.

– Тогда просто «Славия»! Или Росс?!

– Россы – дворяне по московскому списку! Ни крови, ни языка, ни родины?! Опять для них строим? – возмущались старовояжные.

Как исстари принято при всяких разногласиях, решили положиться на волю Господа: кому вынется, тому сбудется, не минуется… Перед иконой Спасителя бросили в шапку все написанные названия и тянули жребий. Выпал Росс.

– Ну вот, и сюда понаедут со всего света! – разочарованно вздохнул и перекрестился Сысой, – станут нам во всем указывать, – но против жребия спорить не стал. – Росс, так Росс! Хотя, лучше «крепость Русская».

30 августа, в день тезоименитства Российского императора Александра I, назначили поднятие флага, для этого посередине двора вкопали мачту со стеньгой. Все служащие и партовщики выстроились возле нее, по прочтении обычных молитв, при пушечной и ружейной пальбе, был поднят компанейский трехцветный флаг с двуглавым орлом и лентой в лапах.

Досада Сысоя на выпавшее по жребию название была мимолетной. Он с Василием еще только присматривал место под будущую избу. Кусков давал всем волю строить за крепостными стенами, где хотят и как хотят. Эскимосы: алеуты, кадьяки, чугачи, уже перемешиваясь между собой через жен, хотели жить между крепостью и отвесным берегом моря, чтобы каждое утро смотреть на него. Вечерами они сидели там, дымили трубками и о чем-то спорили.

Казарму внутри острога еще не подвели под крышу, а Ульяна уже наотрез отказывалась жить скопом как на Ситхе. Василий слушал ее ворчание с пустыми незрячими глазами, думая о пашне, кивал и вдруг спрашивал Сысоя:

– Слышал от стариков: в иные годы при падеже скота не пахали, а боронили?!

Друг пожимал плечами, сомневаясь, можно ли обойтись без пашни под озимые. В недостроенной кузнице без стен Петруха сковал лемех, остальные части плуга Василий сделал сам, впряг жену, Петруху, Сысоя, на место коренного, полдесятка партовщиков. Со смехом они потянули плуг. Василий налег на лемех, из-под него волной берегового наката вывернулась черная земля. Люди сделали борозду в полсотни шагов и попадали на траву без сил. Тяжело дыша, во взмокшей на спине рубахе, Сысой просипел:

– Коня бы, пахать и бревна таскать!

– Одного мало, – Василий с печалью оглядывался на черную борозду среди травы. – Надо впрягать трех добрых коней, чтобы поднимать целину плугом, да и сохой тоже.

В деревне тойона Чу-гу-ана скота не было, а вот в приморской, тойона Ат-ма-тана, была надежда найти коня. Девки из той деревни, присмотревшие себе муженьков среди кадьякских партовщиков, еще не научились говорить ни по-русски, ни по-кадьякски. Сысой попробовал выспросить их про скотину, но они только плутовато улыбались, будто он их прельщал, и оглядывались на мужей. Сысой стал просить Кускова, чтобы тот с Катериной сходил в деревню и узнал, есть ли там скот, но главный приказчик был занят благоустройством крепости.

– Иди сам с подарками, – посоветовал. – Возьми Банземана, все равно не работник: споткнулся, охромел, валить и таскать лес ему не по силам, да и принуждать не могу по контракту.

– Как без толмача?

– Будто первый год служишь?! С колошами договаривался, а уж с этими как-нибудь…

– Может, Катьку дашь? – вкрадчиво попросил Сысой.

– Катьку не дам! – сказал, как отрезал Кусков, не объясняя, почему и повернулся к приказчику спиной

Сысой с недоумением пожал плечами, проворчал: «Куда она денется?!» и пошел договариваться с Банземаном. На другой день он взял из казны бисер, китайский чай, американский сахар, при высоком солнце, мореход с тесаком, приказчик с засапожным ножом, двое отправились морским берегом в деревню. Тамошние жители часто навещали строившуюся крепость, смотрели, как работают прибывшие люди, иногда, в охотку, помогали таскать бревна.

Был ясный день. Кружил в небе альбатрос – на Ситхе верная примета к хорошей погоде, в траве трещали сверчки, прямо из-под ног выскакивали кролики. Сысой радовался погожему деньку, похохатывая, рассуждал, как непривычно ему, старовояжному стрелку, идти к диким с одним ножом за голяшкой да еще на пару с американцем.

– Прусского происхождения, – поправил его Банземан, уже изрядно говоривший по-русски. – Наших людей в России много, ваши цари давно роднятся с нами, считай, стали прусаками. Когда-то наш язык был похож на русский, но его забыли и заговорили по-немецки. У вас только простой народ говорит по-русски. Кто останется здесь, тот заговорит по-другому.

Рассуждения прусака, слегка припадавшего на ногу, не нравились Сысою.

– Это мы еще посмотрим?! – принужденно рассмеялся он с кривой улыбкой в бороде.

– Мой Петруха на Кадьяке вырос, не знает ни слова из тамошнего. Мы, природные русичи, сильно тупые до других языков, – добавил злей.

Банземан, кажется, не заметил перемены в его настроении, или не показал этого, продолжая беззаботно рассуждать и рассказывать:

– Я мог служить в России, но уехал в Америку. О России знал много плохого от очевидцев, об Америке много хорошего от послухов. А что? Хорошая страна. Когда-нибудь всех подомнет. Там каждый белый имеет уверенность, что живет в самой лучшей и свободной стране, только всем стыдно, что надутые инглишмены до сих пор считают её своей колонией.

– Что ж ты служишь Компании, если там так хорошо?

– Я же говорю – Джоны-инглишмены! Я, тупой прусак, думаю долго, а Джонатаны-американцы думают быстро и обманывают. Инглишмены тоже обманывают: как увидят в море флаг со звездами, так делают плохое, а в море они самые сильные. Джонатаны воюют с французами. Мне воевать не надо, но меня заставят. Компании служить лучше.

– Похоже, никого нет?! – пробормотал Сысой, разглядывая из-под руки против слепившего солнца крыши врытого в землю жилья. – И скотины не видно. Разве в отгоне, на выпасах?

Двое подошли ближе к деревне, настороженно огляделись. Тишина. Среди деревьев из земли торчали крыши, покрытые тростником и древесной корой. Сысой крикнул:

– Эй! Есть кто?

Через какое-то время раздался шорох, из дупла секвои вылезла голая, морщинистая старуха с вислой кожей, подозрительно и неприязненно уставилась на пришельцев. Сысой поклонился, переспросил:

– Люди где? Тойон Ат-ма-тан?

Старуха взглянула на него приветливей, спросила:

– Талакани?

– Талакани-талакани! – закивали приказчик с мореходом.

Из-под крыши выползла другая старуха, за ней две обнаженные девочки лет десяти из дупла толстого дерева. Послышался шум с другой стороны. К гостям сползались, их окружали старики, старухи, дети, весело шумели, махали руками в сторону от моря, показывая, как стреляют их луков и мечут копья, из чего Сысой с Банземаном поняли, что все взрослое население деревни ушло на войну или на охоту. Они раздали жителям бисер. Банземан спросил по-русски, по-английски, по-испански, если ли у них лошади? Его не понимали. Придерживаясь за поясницу, он поскакал на месте, поржал, потом изобразил быка. Дети смеялись. Наконец, стали указывать на полдень:

– Вали-ела! Пом-по-ни!

– Мивок? – догадываясь, о ком речь, переспросил Банземан. – Бодега?

– Мивок! – закивали старики.

– У мивоков возле Бодеги не было ни коней, ни быков. Разве обзавелись? Жаль, что нет Таракана, и Катьку Кусок не дал. – Сысой насмешливо покосился на Банземана. – Кто поумней, пора бы научиться говорить со здешними,

– Когда? – язвительно проворчал прусак. – Вы или работаете, или пьете ром.

Гостей потянули под руки в большую землянку, расположенную в самой середине деревни, ей оказалось врытое в землю просторное нежилое помещение, со столбами, подпиравшими крышу. Дети стали шалить, хлопать в ладоши, плясать и кружиться. Видимо, жители деревни собиралась здесь для плясок и молений. Старухи принесли еду в плошках, она походила на кашу, запах был неприятный, но знакомый и гости не посмели отказаться от угощения. Это была каша из перемолотых желудей, не много вкусней вареной заболони, которую сытый промышленный доброй волей есть не станет. От добавки компанейские служащие дружно отказались и начали собираться в обратный путь, но старики их задержали, одарив двумя плетеными шляпами. Оба гостя не смогли сдержать удивления – шляпы были действительно хороши.