Перси Джексон и похититель молний - Рик Риордан

— Я делаю это не затем, чтобы помочь отцу. Он обо мне не заботится. Я тоже.

Гроувер изумленно уставился на меня с ветки.

— Слушай, Перси, я не такой умный, как Аннабет. Не такой храбрый, как ты. Но я очень хорошо умею читать чувства. Ты рад, что твой отец жив. А ему нравится, что тобой можно гордиться. Вот почему ты отправил голову Медузы на Олимп. Ты хотел, чтобы он обратил внимание на то, что ты совершил.

— Неужели? Может, у сатиров эмоции совсем не такие, как у людей. Потому что ты ошибаешься. Меня ничуть не волнует, что он подумает.

— Ладно, Перси. Пусть так. — Гроувер спустил ноги с ветки.

— Кроме того, гордиться мне особо нечем. Мы едва выбрались из Нью-Йорка и застряли здесь без денег, не зная, как идти на запад.

Гроувер посмотрел на ночное небо, будто что-то обдумывая.

— Что, если первым подежурю я? А ты пойди поспи.

Я хотел было воспротивиться, но сатир стал наигрывать Моцарта, мелодию такую нежную и благозвучную, что я отвернулся и в глазах у меня защипало. После первых тактов Двенадцатого фортепианного концерта я уснул.

Во сне я стоял в темной пещере перед зияющей ямой. Серые туманные существа, шепчущиеся сгустки дыма вились вокруг меня, и каким-то образом я понял, что это души умерших.

Они тянули меня за одежду, стараясь оттащить назад, но я был преисполнен решимости дойти до самого дна расселины.

Когда я посмотрел вниз, у меня закружилась голова.

Яма разевала свою непроглядно черную пасть так, что я понял — она бездонна. И все же у меня было чувство, будто что-то старается восстать из пропасти — непомерно огромное воплощение зла.

«Маленький герой, — гулким эхом раздался из тьмы довольный голос, — такой слабый, такой юный, но, быть может, тебе это удастся».

Голос, леденящий и мрачный, принадлежал какому-то древнему существу. Каждое слово сковывало мое тело свинцовой пеленой.

«Они послали тебя по ложному следу, мальчик, — произнесло нечто. — Давай заключим сделку, и я отдам то, что тебе нужно».

Переливающийся образ парил над бездной: это была моя мать, застывшая в тот момент, когда она растворилась в золотистом сиянии. Лицо мамы искажала боль, словно Минотавр все еще душил ее. Глаза смотрели на меня в упор, умоляя: «Уходи!»

Я попытался крикнуть, но голос не повиновался мне.

Сухой, холодный смех эхом донесся из расселины.

Невидимая сила толкала меня вперед. Она втащила бы меня в яму, если бы я не так крепко стоял на ногах.

«Помоги мне подняться, мальчик. — Голос звучал все более свирепо. — Принеси мне жезл. Нанеси удар коварным богам!»

«Нет! Проснись!» — перешептывались вокруг меня души умерших.

Образ матери начал тускнеть. Существо из ямы еще усилило свою хватку.

Я понял, что оно не старается затянуть меня внутрь. Наоборот, с моей помощью оно хочет выбраться оттуда.

«Хорошо, — пробормотал голос. — Хорошо».

«Проснись, — шептали мертвые. — Проснись!»

Кто-то тряс меня за плечо.

Я открыл глаза и увидел солнечный свет.

— Хорошо, — произнесла Аннабет, — наш зомби по крайней мере жив.

Я весь дрожал, вспоминая свой сон. Я до сих пор чувствовал на груди лапы чудовища из бездны.

— Долго я спал?

— Достаточно, чтобы я успела приготовить завтрак. — Аннабет кинула мне пакетик сырных чипсов, которые прихватила из закусочной тетушки Эм. — А Гроувер сходил на разведку. Посмотри, он нашел себе друга.

Я с трудом сфокусировал взгляд.

Гроувер, скрестив ноги, сидел на одеяле и держал на коленях невероятно пушистое и грязное, неестественно розовое чучело.

Нет. Это было не чучело, а розовый пудель.

Поглядев на меня, пудель нервно залаял.

— Все в порядке, — сказал собаке Гроувер.

— Ты что… разговариваешь с этим? — Я растерянно заморгал.

Пудель зарычал.

— Это — предупредил Гроувер, — наш билет на запад. Будь с ним повежливее.

— Ты умеешь разговаривать с животными?

Гроувер не обратил на мой вопрос никакого внимания.

— Перси, познакомься, это Гладиолус. Гладиолус, это Перси.

Я уставился на Аннабет, полагая, что она не выдержит и расхохочется над шуткой, которую они на пару затеяли, чтобы посмеяться надо мной, но дочь Афины была убийственно серьезной.

— Я не здороваюсь с розовыми пуделями, — фыркнул я. — И хватит на этом.

— Перси, — вмешалась Аннабет, — я поздоровалась с пуделем. Теперь твой черед.

Пудель снова зарычал.

И мне пришлось с ним поздороваться.

Гроувер сообщил, что наткнулся на Гладиолуса в лесу и между ними завязалась беседа. Пудель удрал из местной богатой семьи, которая пообещала вознаграждение в двести долларов за его возвращение. На самом деле Гладиолус не хотел возвращаться домой, но был готов пойти на это, чтобы помочь Гроуверу.

— А как Гладиолус узнал о вознаграждении? — спросил я.

— Да он же читает объявления, — ответил Гроувер. — Вот!

— Ой, ну ладно, — отмахнулся я. — Не морочь мне голову.

— Итак, мы возвращаем Гладиолуса, — объявила Аннабет тоном верховного стратега, — получаем деньги и покупаем билеты до Лос-Анджелеса. Все просто.

Я вспомнил о своем сне — шепчущие голоса умерших, существо в расселине и лицо матери, мерцающее и блекнущее в золотом сиянии. Все это могло ожидать меня на западе.

— Только больше никаких автобусов, — с опаской сказал я.

— Хорошо, — согласилась Аннабет.

Она указала вниз, на подножие холма, где проходили железнодорожные пути, которые я вчера не разглядел в ночной темноте.

— В полумиле отсюда находится станция «Амтрак».[10] Гладиолус сообщил, что поезд на запад отбывает в полдень.

Глава тринадцатая

Я погружаюсь в смерть

Мы провели два дня в поезде «Амтрак», который двигался на запад, оставляя позади холмы, реки и янтарные поля колышущейся пшеницы.

На нас ни разу никто не напал, но я пребывал в постоянном напряжении. Было никак не отделаться от чувства, что за нами наблюдают — сверху, а может, и снизу — и нечто просто дожидается подходящей возможности.

Я старался особо не высовываться, потому что моим именем и фотографиями пестрели передовицы нескольких газет восточного побережья. «Трентон реджистер ньюс» поместила фотографию, сделанную туристом, когда я выходил из «грейхаунда». Взгляд у меня был блуждающий и дикий. Меч металлически поблескивал в руке. Он смахивал на бейсбольную биту или палку для лакросса.[11]

Подпись под фотографией гласила: