К вечеру дождь - Владимир Курносенко

Когда объявили в микрофон фамилию Стрельцова, когда понеслося по-над полем: ЭДУАРД СТРЕЛЬЦОВ-В-В… народ на трибунах, набитых до отказа, взревел.

И вот они уже бегают, ветераны, тяжеловато, но бегают, бегут, и странно уже, прекрасно-странно смотреть — время отодвинулось, вернулась наша юность, школа, институт, то время, то счастье, те наши беды… Вот они — были — Разинский, Шестернев, Ольшанский, Осянин, Шустиков, Крутиков, Михаил Гершкович и он, СТРЕЛЬЦОВ.

Лучше всех играл Гершкович, и настоящая-то игра началась во втором тайме, когда «имена» ушли отдыхать, а вышли незаметные рабочие лошадки без фамилий. Здоровые мосластые мужики, которых никто и никогда нигде не видел, но силы в которых сидело больше, чем даже в наших молоденьких ребятах.

Счет стал 2:1 в пользу ветеранов и таким остался до свистка.

Когда забивали второй гол, вратарь наш пнул в воздухе по икре ветерану под номером десять. Хорошему пнул мужику. Я понял, что он хороший, когда поливал ему ногу хлорэтилом, а ихний, ветеранов, тренер, брызжа слюной и ка-г-тавя, орал на бедного нашего дырку. Он употреблял даже нецензурные выражения, что было некстати средь золотых его зубов. Сам мужик-десятка с улыбкой сказал, что все в порядке, ему не больно, но тренер орал, и я подумал: вот, наверное, где теплое-то местечко — тренировать ветеранов. Работы, по сути, нет, что их тренировать, ветеранов, они ж так, для проформы, для красоты больше собираются, они сами кого хочешь оттренируют, а престиж, доход — есть!

А впрочем, может, поэтому не понравился мне этот тренер, что, невзирая на белый мой халат, через мои руки начал стукать десятку ладонью по пятке, проверяя «нагрузку на оси», — нет ли, мол, у него перелома тут… Может, он просто как мать детей любил своих престарелых мастеров кожаного мяча, ревновал их и ненавидел всех, кто их обидит.

Стрельцов в основном пасовал. Отдадут ему мяч, а он тут же отпасует. Два раза сделал он это пяткой — знаменитая, коронная его пятка. Сколько, бывало, сколько голов, нежданных, алогичных ситуаций, моментов было сделано такими передачами! Многие потом пробовали так, ан нет! ни у кого больше  т а к  не выходило. В жилу.

А у нас хорошо заиграл Саньков. Тот же мой десятка-ветеран улыбался, на него глядя. Саньков, как нетерпеливый рыжий бычок, рвался все в штрафную, дважды пробил по воротам, раз попал в штангу, да так внезапно, неожиданно для всех, что никто даже не взмахнул в горести руками, что вот, мол, эх, не забил!

Когда вышел во втором тайме наш защитник Метла, один из двух радиокомментаторов, сидящих тут же, на нашей лавочке, сказал другому; обыгрывая Бабеля: «Ах, так это та новая Метла, которая…» У обоих комментаторов, и у старого, и у молодого, который сострил, на безымянных пальцах были одинаковые перстни под серебро. Потом они включили магнитофон, и молодой бесстрастно-знающим тоном, как бы даже приуставшим, начал про то, как проходят заключительные минуты «интересного» этого матча, про то, что он как бы наблюдал сейчас своими глазами.

Помню, мальчишками мы стояли у прохода, у того вон заборчика, и ждали, как пойдут мимо ОНИ. Как смотрели на них, грязных, уставших, сделавших это свое тайное дело. Восхищенно смотрели. С завистью. Они были тогда старше нас лет на десять-пятнадцать, на столько, на сколько мы старше их сегодня. И вот я снова стою у заборчика, пережидаю, когда они пройдут, смотрю… И та же, все равно та же неисчерпанная до дна тайна. Та же самая. ДА, МЫ ИДЕМ, ПОТНЫЕ И ГРЯЗНЫЕ, И БОЛЕЛЬЩИКИ (пусть немного) СБЕГАЮТСЯ К НАМ В ДВЕ КУЧИ У ЖЕЛЕЗНЫХ ОГЛОБЕЛЬ. МЫ ИДЕМ ПО ЖИВОМУ КОРИДОРУ, НАКЛОНИВ ГОЛОВЫ. А ОНИ ПОСВИСТЫВАЮТ, ОНИ ПОСМЕИВАЮТСЯ НАД НАМИ. МЫ ПРОИГРАЛИ ОПЯТЬ. ПРОИГРАЛИ.

МЫ, ИГРАЮЩИЕ В ФУТБОЛ.

МЫ…

Они.

— Ну где, — спрашивает он в перерыве второго и единственного сейчас тренера Арапова (Сычугина еще нет, его пока только ждут сюда старшим тренером), — где эти Сычугины-Блинчугины? А?

Только что проигран первый тайм со счетом 0:3.

Проигран, потому и энергия в маштаковском этом вопросе. Где, где, наконец, тот самый обещанный тренер, без которого никак не сдвигается дело с мертвой точки? Сколько же проигрывать, терпеть эту муку, где, где они, обещанные нам Сычугины-Блинчугины?

Арапов пожимает плечами. Он хороший тренер, но он просто тренер, второй, а первого он и сам устал ждать. И он пожимает широкими плечами, потому что и ему тяжело. Тяжело вот так — игру за игрой.

— Нельзя, — говорит он, — нельзя, Витя, ругаться.

Я смотрю на Витю (на Маштакова), он сейчас как породистый, красивый, выкачанный до усталости в костях конь. Несчастный конь, ни разу не испортивший борозды. Красота, мужество и такая беззаветная самоотдача, такое «искусство в себе, а не себя в искусстве», что никому — ни ребятам, ни тренеру, ни болельщикам — не приходит в голову, что он что-то может сделать от недобросовестности, к примеру, от пижонства, лени. Он  в н е  таких штук.

— Играем, — говорит он товарищам, — играем, как договорились. Квадрат.

Идут, кивают ему на ходу. Будут играть квадрат.

А потом, как водится, — гол, еще гол…

Снова погибла игра.

— Присядем, — говорит он, — присядем на дорожку, может, что изменится. И вы, доктор! (Это мне.)

Все присаживаются.

А игра опять умерла. 0:3.

— Ну чего он махает (это про бокового судью, про флаг), — жалуется Арапову в перерыве, — я ему: «Ты гляди, кто играет? Молодняк! Чего ты махаешь-то?»

И опять проиграли. Теперь 0:7.

— Где ты был? — спрашивает защитника Шалыгина. — Ты же пропал, а Колыханов не мог, мяч сзади него дали. Тому улица зеленая, парень без борьбы забил. И верх, и низ ему проиграли…

Все видят: черную работу делает именно он. Вяжет, начинает, снова завязывает. Завязывает порванную нить. Без устали, неутомимо, обреченно. Не замечая себя, усталости, ошибок своих и удач. И кричит, и ребята не обижаются, а он глядит, глядит на того, на запоровшего пас, глядит черным своим взглядом из-под лба. Красивый, думаю я, наблюдая его, и все у него не зря. Плечи приподнятые и отодвинутые назад — такие, чтоб можно было толкаться в штрафной. И вес не большой — чтобы бежать, — но и не маленький — чтобы не сбили, не затолкали в куче. И реакция. И кривизна недлинных (зачем в футболе длинные?!) ног, и продолговатое мускулистое туловище. Не зря, не зря… Продолговатое — это чтобы головой. И во рту вставные зубы «из желтого металла», как пишет в объявлениях о розыске милиция. Тоже не просто так; может, чтобы не выбили больше.

И вот, когда ему надоедает сплошная чернуха, когда хорошо подадут, повезет, выведут его на удар или хоть на рывок или сам он отберет или перехватит, — кто ж еще-то лучше всех пробьет? Кто спасет, оказавшись неожиданно у своих ворот, от верного неминучего гола? Кто ударит штрафной, одиннадцатиметровый, подаст важный угловой? Он, он, он. Потому и кивают и краснеют на его слова молодые ребята, потому и не обижаются, когда он кричит. Потому и полыхнет иной раз красным цветом щека у того, кого он (редко) похвалит. Разумеется, он и есть сердце команды. Мускулистое, озабоченное и вроде уже надорванное.

Я смотрю, сочиняю себе про него. Наверное, думаю я, он из простой семьи, с рабочей что-нибудь окраины. Из бараков (в прошлом), может быть. Такие ребята есть везде. В каждом живом месте. Злые, справедливые, умные и красивые. А главное — мощные. Могут многое. И любят их и уважают. И женщину такие имеют одну. Одну и надолго. Зато уж и трудную, не приведи которую бог. И тоже, конечно, красавицу.

Игра с «Автомобилистом», город Красноярск.

Счет после встречи 0:2. Мы проиграли опять.

В первом тайме Саньков, столь удачно сыгравший с ветеранами, продолжает себя дальше. Вот, я гляжу, он выбил подкатом мяч прямо из-под бутс красноярца, не побоялся, а вот оттолкнул ихнего нападающего, пытавшегося руками отобрать у него в ауте мяч, — не ваш, мол. Саньков поглядел на судью, тот показал: «наш», и тогда он оттолкнул отбиравшего, хотя отбиравший опытный матерый мужик, а Саньков парень, салага еще, пускай и из ранних. Он веселый, Саньков, даже хулиганистый, но из тех, кого народ любит. Не злой. И голос у него глуховатый такой, профунда без тембра. «У-у-у, — слышно, — у-у-у».

Играем… Взлетает, плетется белое кружево. «Автомобилист» сегодня в белой форме. Реже пошевеливается наше, красное. Мечется, бросается на мяч Маштаков, Гера Чупов, Шупеня…

Ничего не выходит. Мяч у них, у «Автомобилиста».

Так и закончился первый тайм — 0:1.

К концу его пошел дождь, все изгваздались в грязи, а потом шли, гремели бутсами по дощатому полу под трибуной в раздевалку.

— Сушишься сегодня? — спросил я Андрюху, того самого, рассказывавшего, как Стрельцов затаскивал в ворота защитника. — Сушишься?

Он улыбнулся мне, дилетанту, бывалый, приуставший уже как бы, игрок и кивнул. Да, мол, есть маленько, надо, надо, пусть другие поработают, попашут.