Рожденная в гетто - Ариела Сеф

Конечно, без Бена у нее на все это не хватило бы ни сил, ни возможностей. Братья – и Моня, и Бен – ее очень любили. Моня, как заботливая мама, звонил Ариеле каждый день, где бы она ни была, и спрашивал о ее здоровье, а она с недовольной гримаской что-то ему мямлила в ответ. Бен стал крупным бизнесменом, но всегда прислушивался к ее советам. При этом не возникало чувства, что она старшая в семье – наоборот, они к ней относились как к любимой своенравной дочери.

У Ариелы была блестящая память. Она помнила все номера телефонов, все имена знакомых и малознакомых людей. Часто к ней за советом или помощью обращались известные специалисты своего дела. Так, например, я знаю, что в 1984 году Джон Эдвардс, директор SPEC Group, уговорил Ариелу помочь ему наладить бизнес в Москве, ибо, несмотря на свое известное всему миру имя выдающегося инженера, ему это раньше никак не удавалось. И Ариела помогла. Она полностью углубилась в дело и со временем с ее помощью компания вышла тогда в лидеры на рынке Советского Союза. И этот успех был, кстати, отмечен Маргарет Тэтчер, когда она приезжала в Россию. Сохранилась фотография, на которой Тэтчер благодарит Ариелу за работу. Я узнала об этом от других людей. Ариела сама никогда не говорила о своих успехах.

Когда у нее появилась другая парижская квартира в том же доме с роскошным фойе с зеркалами и фресками Чухонина, – я приезжала каждый год в Париж или на гастроли, или просто «прочистить мозги» и подолгу жила в ее первой маленькой квартирке. Тогда же у Ариелы появилась машина, и я с удовольствием исполняла роль шофера. Иногда я жила в Париже и без Ариелы, но все равно ее квартира и машина всегда были в моем распоряжении. Через несколько лет эта старая машина «Вольво» стала съедать бесконечное количество бензина, я ездила по ремонтным мастерским или в префектуру – вызволять свои права за непотребный вид старой машины или оплачивала бесконечные штрафы за неправильную парковку. Мы не знали, как от этой машины избавиться.

Однажды посреди проезжей части у машины протек радиатор и вся вода вылилась на асфальт. Мы встали посреди потока машин. Ариела побежала к ближайшему магазину покупать бутылку воды, мы влили ее куда надо, поехали, но опять встали уже у какого-то ресторана. Ариела опять пошла за водой, уже в ресторан, в это время подъехала полиция. Ариела заспешила, поскользнулась и упала на спину около машины. Когда мы все-таки добрались домой, вечером у нее с кашлем появилась кровь. Это было впервые. Мы очень испугались. Из Лондона немедленно прилетел брат Соломон – врач. Ариелу положили в больницу. Я ездила туда каждый день. Думаю, что с этих пор Ариелу уже не покидало затаенное чувство страха перед концом.

Потом уже появились сиделки, кислородные баллоны, инвалидная коляска. Но все равно это не мешало нам по-прежнему ехать на край Парижа смотреть новый спектакль или покупать у Sonia Rykiel очередную тряпочку. За последние три года ее такого состояния мы успели к этому как-то буднично привыкнуть. И даже иногда «с выгодой» пользовались ее болезнью: например, в Grand Opera нас с инвалидной коляской пускали со служебного входа. Специальный человек из театральной обслуги вез Ариелу по закулисным коридорам, и мы успевали заглядывать в бутафорские и реквизиторские цеха и вслух обсуждать увиденное, благо по-русски там никто не понимал. Или мы могли оставлять машину рядом с дверью ресторана, где обедали, – у Ариелы для этого была специальная бумага. Я даже иногда могла подшутить над ее бесконечными измерениями давления, над ее внезапным отказом поехать в заранее оговоренное место…

Мои заметки отрывочны. Я не умею передать словами ее образ, хотя в душе он у меня сохранился очень ярко. Как это объяснить? Например, я вижу дерево перед моим окном, и это дерево остается у меня в сознании – оба дерева тождественны. Дерево перед моим окном срубили, но в моем сознании оно продолжает существовать. Но чтобы читатель его увидел таким же, каким его вижу я, – это под силу хорошему писателю. А я, к сожалению, таковым не являюсь.

Мы часто называли Ариелу «партизаном». Ей можно было доверить любую тайну – она не выдаст. Да и про себя она мало рассказывала. Я могла только догадываться о ее прошлой жизни по каким-то незначительным ее реакциям или словам. Когда она была здорова и была в Москве, она всегда 9 Мая, в День Победы, ходила или к Большому театру, где собирались бывшие фронтовики, или в Парк культуры. Всегда ходила одна. Я ее спрашивала иногда: «Зачем?» – она только своим особенным движением пожимала плечами и отвечала что-нибудь незначительное. У нее было особое отношение к войне и к победе.

Охотно рассказывала она про своего отца. Думаю, что ее доброта – от него. Она любила своих родителей – и в рассказах о них была открыта, если ее о чем-нибудь спрашиваешь. Но никогда не вспоминала о своем муже-французе или о работе в кабаре, кроме каких-то незначительных мелочей. Работа в кабаре и трудная одинокая жизнь в первые годы в Париже надолго оставили след в ее лице. С годами, когда жизнь налаживалась и материальная сторона выправлялась, изменялось и лицо: становилось более определенно очерченным, с красивыми глазами, крупным породистым носом, очень хорошей светлой улыбкой. От болезни и от рефлекса выживания с годами появилась у нее новая черта: иногда в разговоре она вдруг уходила в себя – «глаза зрачками в душу», и я понимала, что пора мерить давление или принимать лекарство. Но когда ей было что-нибудь по-настоящему интересно (в разговоре, на спектакле, в магазине или на выставке), она забывала про свою болезнь, и только по синеющим пальцам мы понимали, что опять надо вытаскивать таблетки. Но так было в последние годы, а раньше, даже когда руки и губы синели, мы с ней не очень пугались.

Я помню, как много лет назад в Вильнюсе мы опаздывали на автобус. Бежать она, конечно, не могла, но я ее все равно торопила: «Ну, давай, Ариела, еще немного!» И когда ее руки стали почти черными, мы поняли, что надо все-таки остановиться и подождать. Тогда эти приступы проходили быстро…

21 декабря 2008 года в воскресенье позвонила из Парижа вечером Ариела. Спросила, что нового, я ей рассказала, что днем в Доме кино я сама себе вручала приз Роллана Быкова, т. е. должна была вручать режиссеру, но он не пришел, пришлось приз взять себе, чтобы потом передать. Мы посмеялись. Она сказала, что с кашлем у нее, как тогда, появилась кровь. Я ее утешала, что, мол, как и раньше – пройдет, тем более что последний год она стала чувствовать себя лучше, правда, стала почему-то болеть спина.

А на следующее утро Ариела позвонила мне уже из больницы и сказала, что, похоже, на этот раз ей не выбраться. С ней неотлучно был Моня. Днем Ариела впала в кому. И вечером 23 декабря 2008 года перестала дышать…