Новеллы - Бернард Шоу

— К несправедливостям Аллаха, — сказал араб, — можно причислить и его повеление, что последнее слово должно всегда остаться за женщиной. Я умолкаю.

— А что получается, — спросил художник, — когда пятьдесят женщин собираются вокруг одного-единственного мужчины и каждая говорит свое последнее слово?

— Получается ад, в котором этот один-единственный мужчина искупает все свои грехи и ищет прибежище у милосердного Аллаха, — сказал араб с чувством.

— Вряд ли мне найти бога там, где мужчины говорят о женщинах, — сказала чернокожая девушка, поворачиваясь, чтобы идти.

— Не найдешь ты его и там, где женщины говорят о мужчинах, — крикнул ей вслед скульптор.

Она махнула ему рукой в знак согласия и удалилась. Никаких новых приключений у нее не было, пока она не подошла к маленькой опрятной вилле, стоявшей в глубине не слишком искусно возделанного садика, в котором копался сухонький старичок с такими яркими глазами, что казалось: все его лицо — одни глаза; с таким большим носом, что казалось: все его лицо — один нос; со ртом, выражавшим такое лукавое ехидство, что казалось: все его лицо — один рот; и только когда чернокожая девушка собрала воедино эти три несовместимости, она поняла, что все его лицо — один сплошной интеллект.

— Извини меня, баас, — сказала она, — можно к тебе обратиться?

— Что тебе нужно? — спросил старик.

— Да вот хочу спросить, как мне путь к богу найти, — сказала она. — У тебя самое умное лицо, какое я когда-либо видела, вот я и решила спросить тебя.

— Войди сюда, — сказал он. — После долгих размышлений я пришел к выводу, что лучше всего искать бога в саду. Покопай вон там, может, и найдешь.

— Я его ищу совсем по-другому, — разочарованно сказала чернокожая девушка. — Пойду-ка я дальше. Спасибо тебе.

— И нашла ты его, ведя поиски по-другому?

— Нет, — сказала чернокожая девушка, приостановившись, — не сказала бы. Но по твоему способу мне искать тоже не нравится.

— Многие из тех, что нашли бога, потом разочаровались в нем, и всю остальную жизнь старались уйти от него. Почему ты думаешь, что тебе он придется по вкусу?

— Не знаю, — сказала чернокожая девушка. — Но у нашей миссионерки были стихи, в которых говорится: «Узрев того, кто выше нас, к нему любовью мы проникнемся тотчас».

— Поэт, написавший эти стихи, был дурак, — сказал старик. — Мы ненавидим тех, кто выше нас, распинаем их, травим ядом, приковываем к столбу и сжигаем заживо. Всю свою жизнь я старался по мере своих сил творить дела, угодные богу, и учить его врагов видеть самих себя в смешном свете; но скажи ты мне сейчас, что по дороге к нам приближается бог, и я спрячусь в ближайшую мышиную нору и просижу там не дыша, пока он не пройдет мимо. Ведь почему бы ему, увидев меня или учуяв, не наступить на меня и не раздавить, как сам я раздавил бы всякую вредоносную тварь, осмелившуюся нарушить мои заповеди? Все эти люди, которые бегают за богом с криком: «О, только бы знать, где найти его!» — должно быть, обладают потрясающим самомнением, если думают, что смогут разговаривать с ним лицом к лицу. Рассказывала тебе когда-нибудь твоя миссионерка историю Юпитера и Семелы?

— Нет, — сказала чернокожая девушка. — Расскажи!

— Юпитер — это одно из имен бога, — сказал старик. — Ты ведь знаешь, что у него много имен.

— Последний человек, с которым я разговаривала, называл бога Аллахом, — сказала она.

— Совершенно верно! — сказал старик. — Ну так вот, Юпитер влюбился в Семелу и был настолько тактичен, что являлся к ней в образе человека и держал себя с ней, как человек. Но она возомнила себя достойной любви бога во всем его божественном величии. И настояла, чтобы он явился к ной при всех своих божественных регалиях.

— И что же случилось? — спросила чернокожая девушка.

— Да то самое, что должно было случиться и о чем она могла бы сама догадаться, будь у нее хоть крупица ума, — ответил старик. — Она съежилась и затрещала, как блоха, брошенная в огонь. Так что берегись! Не будь дурой, как Семела. Бог недалеко, он всегда рядом, но в своем милосердии не обнаруживает себя, дабы ты при слишком близком знакомстве с ним не потеряла рассудка. Мой тебе совет: заведи себе садик, копайся в нем, сажай цветы, пропалывай их, подрезай деревья и радуйся, если он подтолкнет тебя локтем, увидев, что ты возделываешь свой сад неумело, или благословит тебя, если ты возделываешь его хорошо.

— И значит, мы никогда не сможем лицезреть его воочыо? — спросила чернокожая девушка.

— Думаю, что нет, — сказал старый философ. — Дело в том, что мы не сможем лицезреть его, пока не исполним всех его предначертаний и сами не станем богами. Но поскольку его предначертания беспредельны, а нам предел положен, и притом весьма близкий, угнаться за ним мы, слава богу, не сможем. Да это, пожалуй, и к лучшему. Ибо, на что и кому мы будем нужны после того, как исполним все свои дела! Тут-то нам и пришел бы конец: вряд ли он оставил бы нам жизнь ради удовольствия любоваться столь неказистыми букашками. Так что входи в мой сад и помоги мне возделать его во славу божью. А все остальное оставь попечению бога.

И тогда девушка отложила в сторону свою дубинку и вошла в сад и стала возделывать его вместе со стариком. Время от времени в сад заходили какие-то другие люди и помогали им. Сперва они вызывали у чернокожей девушки ревность, но это чувство было ей противно, и постепенно она привыкла к появлениям и уходам этих людей.

Как-то раз она увидела в дальнем углу сада рыжего ирландца, копавшегося в огороде.

— Кто это тебя сюда впустил? — спросила она.

— Да сам вошел, — ответил ирландец. — А что, нельзя?

— Но ведь этот сад принадлежит старому господину, — сказала чернокожая девушка.

— А я социалист, — ответил ирландец, — и не признаю, чтобы сады кому-то принадлежали. Твой старик давно свихнулся и с работой не справляется — надо же помочь ему выкопать картофель. О картофеле, с тех пор как он научился его копать, много чего нового узнали.

— Значит, ты не бога пришел искать? — спросила чернокожая девушка.

— Да пошел он к черту! — сказал ирландец. — Пускай сам меня ищет, если я ему нужен. Я лично считаю, что он много на себя берет. Недоделан он еще, недоработан. Но что-то такое сокрыто в нас, что тянется к нему, уж что правда, то правда. Однако и то правда, что, пока доберешься до него, ошибок натворишь прорву. Нам — тебе и мне — надо бы взяться да поискать верный путь, а то на свете развелось чертовски много людей, которые не думают ни о чем, кроме как о своем брюхе. — И, поплевав на ладони, он стал копать дальше.

Чернокожая девушка со стариком считали ирландца довольно неотесанным (что было недалеко от истины), но, поскольку он был полезен и не собирался уходить, они прилагали все усилия к тому, чтобы привить ему хорошие манеры и облагородить его речь. В одном его так и не удалось убедить: в том, что бог более надежей и приемлем, чем некая вечная, но все еще не достигнутая цель, которую едва ли вообще можно будет когда-нибудь достигнуть, разве что на помощь придет социализм, который укажет для этого новые простые пути.

Впрочем, научив ирландца хорошим манерам и чистоплотности, они привыкли к нему и даже к его неудачным шуткам. И вот однажды старик сказал девушке:

— Непростительно, что у такой красивой, здоровой женщины, как ты, нет мужа и детей. Я для тебя слишком стар, так что выходи-ка ты замуж за этого ирландца.

Она успела так сильно привязаться к старику, что, конечно, очень обиделась на него за то, что он хочет выдать ее за другого, и даже провела ночь без сна, строя планы, как прогонит ирландца со двора своей дубинкой. Она никак не могла смириться с мыслью, что старик родился на свет на шестьдесят лет раньше, чем следовало, и что недалек тот день, когда он умрет и она останется одна. Но старик так усердно вдалбливал ей в голову эту неоспоримую истину, что наконец она сдалась; и вот они отправились вдвоем на огород и сообщили ирландцу, что она решила выйти за него замуж.

Издав вопль отчаяния, ирландец подхватил свою лопату и ринулся к садовой калитке. Но чернокожая девушка предусмотрительно заперла ее и, прежде чем он смог перелезть через забор, они настигли его и схватили.

— Чтобы я женился на этой черномордой язычнице! — жалобно закричал он, забыв недавно освоенные им изысканные обороты речи. — Пустите меня, слышите! Не хочу я ни на ком жениться!

Однако чернокожая девушка держала его железной хваткой, хоть рука у нее была нежная и мягкая, а старик принялся втолковывать ему, что, вздумай он убежать, он непременно угодит в лапы какой-нибудь незнакомой женщины, которой начхать на поиски бога; к тому же у нее будет бледная, землистая кожа, вместо блестящего черного атласа, с которым он уже свыкся. После получаса споров и уговоров и бутылки доброго бургундского из погреба старика, выпитой для храбрости, ирландец наконец сказал: