Во что я верю - Моруа Андре

Андре Моруа.

Во что я верю

–––––––––––––––––––––––––-

Андре Моруа. Надежды и воспоминания.

М., “Прогресс”, 1983

Перевод В.А. Мильчиной

OCR Бычков М.Н. mailto:bmn@lib.ru –––––––––––––––––––––––––-

Я верю в то, что независимо от меня существует внешний мир, который я, однако, могу воспринять, только пропустив его через свое сознание. Я вижу за

окном облака, холмы, качающиеся под ветром деревья, коров на лугу; ближе я

вижу часть меня, которую я называю “моя рука” и которая пишет эти строки. Я

верю в то, что рука эта по природе своей глубоко отлична от всего остального

мира. Когда птица садится на ветку липы или кедра, я не ощущаю ничего; когда

муха садится на мою руку, мне щекотно. Стоит мне захотеть - и я пошевельну

рукой; но я не в силах сдвинуть с места облака и холмы. Да и рука в

состоянии исполнить далеко не всякое мое желание. Не надо требовать от нее

невозможного. Палач может отрубить ее, я по-прежнему буду ее видеть, но она

превратится для меня в посторонний предмет. Таким образом, тело мое занимает

промежуточную позицию: с одной стороны, оно подчиняется моей воле, с другой

- внешнему миру. Я могу послать его навстречу испытаниям и даже опасности, я

могу путем тренировки или с помощью машин увеличивать его силу и расширять

сферу его деятельности, но не до бесконечности; не в моей власти уберечь его

от несчастных случаев и старости. В этом отношении я весь, с головы до пят, принадлежу внешнему миру.

Мой внутренний мир - более надежное убежище. Назовите его как угодно -

духом, мыслью, душой; название не имеет значения. Здесь власть моя куда

больше, чем в мире внешнем. Я волен не соглашаться с теми или иными

взглядами, строить умозаключения, погружаться в воспоминания; я волен

презирать опасность и с мудрым смирением ожидать старости. И все-таки даже в

этой крепости я не изолирован от внешнего мира. Сильная боль мешает

свободной работе мысли; телесные страдания влияют на умственную

деятельность; навязчивые идеи с изнуряющим постоянством лезут в голову; болезни мозга приводят к душевному расстройству. Таким образом, я принадлежу

внешнему миру и одновременно не принадлежу ему. Мир обретает для меня

реальность лишь внутри меня. Я сужу о нем лишь по моим ощущениям и по тому, как интерпретирует эти ощущения мой разум. Я не могу перестать быть собой и

стать миром. Но без “этого странного хоровода” вокруг меня я лишился бы

разом и ощущений, и мыслей. В голове моей теснятся образы внешнего мира - и

только они. Вот почему я не разделяю взглядов епископа Беркла и не причисляю

себя к чистым идеалистам; я не верю в то, что, пересекая Ла-Манш или

Атлантику, я всякий раз заново создаю Лондон или Нью-Йорк; я не верю в то, что внешний мир не более, чем мое представление о нем, которое исчезнет

вместе со мной. “И умирая, уничтожу мир”, - сказал поэт. Мир перестанет

существовать для меня, но не для других, а я верю в существование других

людей.

Однако я не могу назвать себя и чистым материалистом. Конечно, я верю, что мир, частью которого я являюсь, подчиняется определенным законам. Я верю

в это, потому что это очевидно; Я пишу эти строки в начале осени: я знаю, что листья за окном пожелтеют; знаю, что завтра в этот час солнце будет

стоять на небосклоне чуть ниже, чем сегодня; знаю, что созвездия, эти

золотые гвоздики, забитые в черную небесную твердь, вскоре изменят свое

положение, и изменения эти можно предсказать; знаю, что, если я выпущу из

рук книгу, она упадет на пол со скоростью, которую можно вычислить заранее.

Знаю я и другое: не которые современные ученые утверждают, что в масштабе

бесконечно малых величин невозможно точно предсказать ни одно событие и что

законы наши - законы статистические. Ну и что из этого? Статистические

законы учитывают существование случайностей. Любые законы, в том числе и, статистические, действенны и полезны, поскольку позволяют предвидеть немало

явлений. Некоторые материалисты делают отсюда вывод, что все явления

предсказуемы, что будущее полностью предопределено и что единственно по

невежеству своему мы не можем построить механическую модель мира, которая

позволила бы нам прогнозировать не только расположение созвездий в тот или

иной день и час, но и все грядущие события человеческой истории. Такая

модель мира ничем не отличалась бы от самого этого мира. Если бы она была

возможна, это означало бы, что органическая материя сама, по законам своего

внутреннего развития, автоматически порождает все, что происходит в мире, включая наши поступки. В этом случае история, как социальная, так и

индивидуальная, была бы абсолютно детерминированной, а наша свобода выбора -

иллюзорной.

Я не разделяю этот чисто материалистический взгляд на мир. Тому есть

три причины. Во-первых, я отказываюсь считать мой полностью зависимым от

системы, которая создана самим этим разумом. Кто, как не человек, открыл

законы развития внешнего мира? Кто, как не он, упорядочил мнимый хаос

явлений? Было бы абсурдно, если бы могущество человеческого разума в конце

концов привело нас к отрицанию этого могущества. Во-вторых, научные

исследования, на которых зиждется наша вера в упорядоченность мира, никогда

не давали оснований считать весь мир механизмом. Данные науки

свидетельствуют, что при определенных условиях в рамках замкнутой системы, зная исходные параметры, можно предвидеть результат. Но предсказания такого

рода ограничены в пространстве и времени, толковать их расширительно мы не

вправе. Экономика и история одной только нашей планеты настолько сложны, что

не поддаются прогнозированию. Что же тогда говорить обо “всем мире” - ведь

мы даже не знаем наверняка, что обозначает это произвольное сочетание слов?

Наконец, в-третьих, я просто не понимаю, как может сознание зарождаться в

недрах материи. Я всегда наблюдал обратное - как в недрах моего сознания

зарождаются образы материального мира. Кроме того, опыт учит меня, что есть

вещи, которые подвластны моей воле. Я хочу сразиться с врагом и сражаюсь с

ним. Мне могут возразить, что воля моя предопределена моей природой. Не

стану спорить. Говоря о воле, я не утверждаю, что она может приказать мне

сделать то, чего я не хочу. Моя воля не является силой, существующей

независимо от меня. Моя воля - это мое действующее я.

Конечно, материалист возразит мне: “Вам известно, что пропасть, разделяющая живую и неживую материю, с каждым днем становится все уже. Вам

известно, что относительно некоторых вирусов невозможно сказать наверняка, к

живой или к неживой материи они принадлежат. Вам известно, что химики

научились синтезировать молекулы такой сложности, какая встречается только в

живой природе. Не за горами тот день, когда наука объяснит нам, каким

образом на заре существования вселенной исполинские катаклизмы привели к

возникновению жизни на земле, каким образом медленная эволюция привела к

образованию видов. Линия эволюции, идущая от бактерии к Платону, непрерывна.

Человек, последнее звено в длинной цепи живых существ, занимает во времени и

пространстве самое ничтожное место. Зачем придавать такое значение его

разуму? Он - лишь более совершенная форма разума пчелы или муравья, рыбы или

змеи, собаки или кошки…” Рассуждения такого рода оставляют меня совершенно

равнодушным. Как бы ни сузилась пропасть, мост через нее до сих пор не

перекинут. Разгадать загадку жизни до сих пор не удалось ни химикам, ни

биологам; ни одно живое существо не обладает разумом, сравнимым с

человеческим. Пропасть между примитивнейшим из людей и умнейшим из животных