Злой дух Ямбуя - Григорий Федосеев

— Не лучше ли подняться по склону и свалиться сверху прямо на него?

— Это рискованно, а нам надо действовать наверняка. Медведь — зверь осторожный, хитрый. С ним ухо держи востро!

Мы свернули на соседнюю возвышенность. Теперь ветер тянул сбоку. Мы находились вне опасности быть обнаруженными зверем.

У Павла из-под ног сорвался камень и с грохотом покатился вниз. Мы остановились, и я угрожающе показал ему кулак. Шатун вдруг повернулся вполоборота к нам и с минуту простоял, почти не шелохнувшись, затем, вытянув морду, он долго обнюхивал воздух. Тревога исчезла, и медведь, опустив голову, продолжал пастись.

Нас разделяло расстояние примерно в четыреста метров и две лощины, образующие ниже распадок. Можно было бы сократить расстояние еще метров на двести, но ветерок слишком неустойчив, в любой момент мог подвести.

— Вам надо взять повыше и правее, подобраться к тому большому камню, за кустарником, — шепнул Павел.

— Попробую. А тебе придется быстро перемахнуть через отрог, добраться до той, дальней скалы и там засесть. Мы будем на одинаковом расстоянии от зверя. Если меня медведь учует или увидит раньше, чем я пущу в него пулю, он непременно махнет через лощину на отрог к тебе. Ты уж не обмишулься, постарайся, иначе он серьезно займется тобой. И уж если схватишься с ним, помни: он левша.

Лицо Павла вытянулось.

— Левша?..

— Да, левша. Что же тут непонятного? Можешь на себе проверить.

— Нет уж, избавьте! А вот если вы раните зверя, он тоже бросится через отрог? — спросил Павел, почесывая затылок.

— Вероятно. Так что не прозевай, у него и у раненого нахальства хватит задержаться возле тебя.

— Я бы не хотел иметь с ним дело. Да, вот еще что… На всякий случай, и вы поосторожнее с ним, очень близко не стреляйте, можете шкуру испортить, — и он смущенно улыбнулся.

— Постараюсь об этом не забыть. Проверь, в порядке ли винтовка.

— Ни пуха, ни пера! — И Павел зашагал по склону.

Следом за ним на сворке неохотно поплелся Загря.

Мне надо было переждать, пока Павел не появится возле скалы. Я уселся на камень и, доедая лепешку, наблюдал в бинокль за медведем. Это был действительно крупный самец, великан, почти черной масти, с белой манишкой во всю грудь. Продолжая кормиться, он лениво вышагивал по косогору, переворачивая под собою камни и лакомясь всякой мелкой живностью: кислыми муравьями, личинками, насекомыми. Собирая эту скудную дань со склона, он то и дело поднимал голову — ждал, не набросит ли откуда запах большой добычи.

Через минуту медведь уже трудился над норой бурундука и был полностью поглощен работой. Острыми когтями передних лап он разрывает землю, отгребает ее под себя и далеко отшвыривает задними ногами. Так он может без устали копать час, два, относясь к своему делу чрезвычайно серьезно, пока не доберется до кладовой, где бурундук хранит свои запасы. А каково зверьку! Бедняжка, он, вероятно, забился в самый дальний уголок своего убежища и ждет неизбежной развязки.

Медведь, после долгой возни, выворачивает огромный камень и вдруг падает на все четыре лапы — ловит бурундука. Затем, не поднимаясь, откинув зад, начинает пировать, доставая отборные ягоды, ядреные орехи, душистые корешки…

У останца появилась и исчезла фигура Павла. Я уже готов был покинуть свое место, как медведь неожиданно вскочил и насторожился, чуточку сгорбив сильную спину, точно готовясь к прыжку. Так он простоял долго, не шевелясь, темной глыбой на склоне холма. Потом медленно повернул голову в сторону скалы, где только что появился Павел.

Ветер, совсем потеряв направление, мечется как шальной, то дует справа, то слева, будто ищет кого-то. Придется ждать. И я не без тревоги смотрю на покрасневшее солнце. Где-то далеко на болотах плачет чибис. Скоро закат.

Но что это? Медведь почти неуловимым движением разворачивается, да так и застывает на месте. Его внимание привлекает таежка, что виднеется в глубине распадка, метрах в двухстах от него. «Неужели Павел решил подкрасться к нему снизу?» — не без досады подумал я, направляя туда бинокль.

Нет, то не Павел. Из ельника выходят два сокжоя — бык и самка. Они отдыхали в тени ельника, и теперь пришел час их вечерней кормежки. Потягиваясь и расправляя поочередно задние ноги, они осмотрелись, постояли и стали пастись. Хищник в одно мгновенье скатился на дно ложка и, скрываясь за волнистым рельефом, стал быстро подбираться к сокжоям. Он припадал к земле, весь вытягивался и полз на брюхе не торопясь, боясь выдать себя.

Каким он вдруг стал ловким, осторожным!

Его отделяют от добычи лишь заросли низкорослых стлаников. Он приближается к ним еще медленнее, еще осторожнее, ощупывая место, куда поставить лапу, и выгибает спину, чтобы не задеть ветки кустарника. Но голову с настороженными ушами держит высоко. По запаху он знает, какое остается расстояние до сокжоев, в каком направлении они идут и сколько их,

На краю зарослей медведь задерживается. Встает на дыбы, смотрит через кустарник. Прямо перед ним молодой ельничек, за которым кормятся сокжои. Он долго стоит, как пень, видимо решая, откуда удобнее напасть. Потом опускается на землю, вышагивает из кустарника, направляется к ельнику.

Медведь скрывается за изломом. Теперь — ни минуты промедления! Мне надо добраться до края отрога раньше, чем медведь успеет напасть на сокжоев.

Ветер усиливается. Стараюсь избегать мелкие шаткие россыпи, прыгаю, как горный баран, с обломка на обломок, перемахиваю через мелкий кустарник. Иногда задерживаюсь посмотреть, что творится в лощине.

Огибаю каменистый гребень. За ним крутизна. Бешеными скачками преодолеваю последние метры подъема. Из-под ног вниз срываются камни и щебень. Еще минута — и я на носке у обрыва. Сбрасываю котомку, унимаю сильно бьющееся сердце. Выглядываю из-за камня.

У таежки все так же пасутся сокжои. Животные поочередно поднимают рогатые головы, прислушиваются к тишине, нюхают воздух. Ничто не выдает опасности. Но сверху мне видно, как медведь уже подползает к ельнику, как он припадает к земле, крадется как росомаха, чуя близкую добычу.

У края ельника хищник выглянул из-за пня и тут же залег. Шерсть на загривке поднялась дыбом. Предательский ветер шуршит в кронах деревьев, шумит листвою и проносит мимо сокжоев опасный запах.

Шаг за шагом сокжои, как слепые, подвигаются к ельнику.

Они от медведя метрах в двадцати…

Можно стрелять, но в эту минуту во мне пробуждается страстный натуралист. Неодолимое желание увидеть развязку глушит остальные чувства, и я на какое-то время забываю, что, собственно, привело меня сюда, забываю обо всем и, не отрываясь, слежу за медведем. Только руки все еще крепко сжимают карабин.