Путь Бро - Владимир Сорокин

Ее звали Атлу.

Его – Пчо.

Брата Ковро отвезли в подмосковный поселок Одинцово, где он, небритый, в грязной одежде, заявился в отделение милиции. Назвав себя, он на своем ломаном русском потребовал, чтобы о нем сообщили в ОГПУ. Чекисты, две недели разыскивающие пропавшего Вольфа, тут же приехали. Ковро рассказал им, что его похитили бандиты, с завязанными глазами вывезли куда-то, держали в чулане, вымогали деньги, затем повезли на новое место. По дороге ему удалось бежать. В ОГПУ были очень довольны, что он нашелся: большевикам Вольф был крайне необходим для строительства метро и они не хотели скандала с немецкими промышленниками в случае «исчезновения известного архитектора в дикой советской России». Брат Ковро вернулся в номер люкс «Метрополя», где и проживал Себастиан Вольф, и через пару дней снова работал над своими чертежами. Сердце его крепло с каждым днем. Для нас Ковро стал первой надеждой поиска в Европе.

Имея автомобиль с шофером, мы стали более свободными в поиске. Соломатину платили приличные деньги. В подробности его не посвящали. Я знал, что он считает нас чекистами-перерожденцами, похищающими людей для грабежа, чтобы не делиться с начальством. Прикрытие Дерибаса успокаивало его. По-настоящему Соломатин боялся только мертвых детей (его старший брат утонул мальчиком) и голода.

На Пасху мы с Фер просмотрели толпу в четырех московских храмах. Но нашли только одного. Братом Цфо оказался большой, грязный и неграмотный крестьянин, сбежавший в Москву из глухой тамбовской деревни. Мужики их деревни, доведенной до отчаяния поборами советской власти, зарубили топорами государственных экспроприаторов, приехавших в очередной раз на подводах за зерном и картофелем. Председателя сельсовета вместе с тремя местными коммунистами заперли в бане и сожгли. Потом крестьяне вместе с семьями и скотиной разбрелись по тамбовским лесам. Карательный отряд ОГПУ ответно сжег их деревню и двинулся следом – ловить и расстреливать бунтовщиков. Брат Цфо, потерявший семью еще в Гражданскую войну, убегая от карателей, добрался до железной дороги и на крыше вагона доехал до Москвы. Здесь он просил милостыню и питался отбросами. Лохматый и сильный, как медведь, он яростно сопротивлялся нам. Эдлап сломал ему четыре ребра, прежде чем его богатырское сердце заговорило.

Вскоре после этого с Фер произошло то же, что и со мной в библиотеке: она перестала видеть изображения и узрела мясных машин сердцем. Преображение застало ее в женской бане, где в раздевалке висел большой плакат: СОВЕТСКИЕ ЖЕНЩИНЫ, БОРИТЕСЬ С БУРЖУАЗНЫМИ ПРЕДРАССУДКАМИ! На плакате перечислялись эти предрассудки: маникюр, педикюр, губная помада, румяна для щек, удаление родинок и волос на ногах, бритье подмышек, выщипывание бровей, ношение корсетов. На плакате были изображены две женщины: затянутая в корсет, накрашенная и наманикюренная буржуазная дама и просто одетая советская комсомолка. Фер не смогла различить их: изображения расплывались. Она глянула на себя в зеркало и не увидела своего лица. Зато она узрела сидящую рядом женщину. Восемнадцатилетней та бросила своего новорожденного ребенка. Чтобы проверить себя, Фер напомнила ей, где и как это случилось. Женщина упала в обморок. Фер вскрикнула от восторга:

– Дар Света!

Теперь мы с Фер совсем одинаково видели окружающий мир, братьев и мясных машин. Это видение открыло нам новые возможности. Просматривая вдвоем очередную мясную машину, мы переглядывались сердцами между собой. То, что ускользало от меня, подмечала Фер; то, что не различала она, видел я.

Вдвоем с Фер мы проникали в скрытые миры мясных машин. Их тайны и помыслы стали совсем прозрачны. Нам открывалась суть земной жизни.

Новая Мудрость проснулась в наших сердцах.

И она внесла новые коррективы в процесс поиска.

Ночью мы с Фер поднялись на крышу общежития, сели и взялись за руки.

Мы увидели мир.

И мы увидели его во времени. Мясные машины пришли в движение. Ранее каждая из них жила сама по себе. Теперь они объединялись. Объединяться их заставляла идея всеобщего братства. В прошлом она не имела такой силы среди мясных машин. Теперь же она собирала их в толпы. И заставляла забывать о прежней земной цели: личном комфорте. Эта новая идея заставила мясных машин вдруг ощутить новое родство: родство веры в коллективное счастье. Она сплачивала их. Вытягивала из каменных гробов на площади. Заставляла забывать про семьи и кровных родственников. Требовала жертвовать собой.

Такого объединения мясных машин не было ранее: только войны могли оторвать их от семей, от каменных гробиков, именуемых «домами», от денег и личного имущества. Но войны быстро кончались. И мясные машины, поубивав себе подобных, снова возвращались к былым ценностям: комфорту, семье, деньгам, личному счастью. Теперь же они объявили войну этим ценностям и учились жить только идеей всеобщего равенства и братства. Лишенные гармонии в себе, они яростно искали ее в толпе. Толпа клубилась коллективной жизнью. Каждая мясная машина стремилась как можно скорее раствориться в толпе. И обрести коллективное счастье. Они испытывали это новое счастье. Ради него мясные машины готовы были убивать тех, кто не разделял их идею коллективного счастья. Тех, кто не хотел объединяться и жил прежними интересами. Это была новая война, не похожая на прежние. Она надвигалась. Стремительно.

И мы поняли, почему Лед упал на Землю именно теперь, в век объединения мясных машин. Потому что в толпе легче искать! В этом была Высшая Мудрость Света. Когда мясные машины вместе, мы можем быстро найти среди них наших. Нам не нужно будет ездить по всей Земле: век объединения мясных машин соберет толпы в больших городах. И мы с Фер просмотрим их. И найдем 23 000 братьев и сестер.

Собравшись Малым Кругом в Сокольниках, мы донесли братьям и сестрам то, что осознали сердцем ночью на ржавой крыше общежития ОГПУ.

На следующий день мы продолжили поиск.

За 1929 год мы с Фер просмотрели десятки партийных, комсомольских и профсоюзных собраний. Мы сидели на политзанятиях, стояли на митингах и спортивных праздниках. По многу раз искали почти во всех московских театрах и на ипподроме. Нам не удалось проникнуть на Пятый съезд Советов СССР, но мы в течение недели просматривали 1-й Всесоюзный съезд женщин-колхозниц. Мы смотрели толпу на открытии первого в СССР планетария, на пуске первого электровоза на заводе «Динамо», на Красной площади, во время чествования летчика Громова, осуществившего перелет из Москвы по европейским столицам на самолете «Крылья Советов».

Было найдено 62 брата и 37 сестер. Но не все наши уцелели. Произошло то, к чему мы еще не были готовы. Впервые нам довелось испытать потерю братьев: Аче и Бидуго погибли во время похищения брата Са, партийного функционера; сестра Хортим, больная гемофилией, умерла от потери крови. Сначала это потрясло нас. Хортим умирала на руках у меня и Фер. Когда я увидел, что Свет покидает остановившееся сердце Хортим, а я НИЧЕМ не могу помочь, во мне все сдвинулось вспять. Каждая клетка моего тела потянулась назад, ко Льду. Я перестал дышать. И ослеп. Окружающий мир пропал. Осталась только ТЬМА. И светящиеся в ней сердца. Они висели в темном пространстве и сияли. И из одного сердца уходил Свет. И я понимал, что ни мое сердце, ни сердца братьев и сестер не помогут Свету остаться в сердце Хортим. И самыми тяжкими были эти последние мгновения угасающего сердца.

Оно погасло. Навсегда.

Но мы с Фер сразу почувствовали, что Свет, ушедший от Хортим, воплотился в новорожденное сердце. Где-то во ТЬМЕ, окружающей нас. И сердце это забилось по-новому. Оно перестало быть сердцем мясной машины. Оно стало нашим. Оно ждало нас.

И я снова увидел мир. В котором мы оказались.

Земной смерти не было для нас. Свет, покидавший одно сердце, воплощался в другом. Но тела наши были смертны. Они жили не долго. Надо было искать. И искать БЫСТРО. Чтобы поиск не превратился в мучительный круговорот. Чтобы победить Время.

Чтобы сестра Хортим, братья Аче и Бидуго снова были с нами.

И мы искали.

Среди новообретенных оказались военные, совслужащие, инженеры, партийцы, рабочие, «бывшие», спекулянты, бездомные, домохозяйки, уголовники и один подпольный миллионер. Все они прошли через наши руки, каждого из них мы с Фер смотрели сердцем, в грудь каждого стучал ледяной молот.

Дачу в Люберцах пришлось оставить: ее занял высокопоставленный чекист. Но мы сняли две другие дачи – в меру удаленные от Москвы, с большими лесистыми участками, обнесенные глухими заборами. В них было спокойно простукивать наших. Их крики и стоны не долетали до чужого уха. Никто не мешал уходу за ранеными, никто не тревожил плачущих сердцем. Пробудившись, пройдя через очистительный плач, братья и сестры возвращались к советской жизни, вливались в нее как ни в чем не бывало. Но в сердцах их горел Свет Изначальный. Они были Братством Света. И делали все для достижения нашей цели.