Брежнев. Уйти вовремя (сборник) - Генри Киссинджер

Но на этот раз вера демократических стран оказалась не только набором благих пожеланий. Горбачев принадлежал к иному поколению, чем те советские руководители, чей дух был сломлен Сталиным. У него не было «тяжелой руки» прежних представителей «номенклатуры». В высшей степени интеллигентный и обходительный, он походил на несколько абстрактные фигуры из русских романов XIX века: космополитичный и провинциальный, интеллигентный, но несколько несобранный; проницательный, но лишенный понимания сути стоящего перед ним выбора.

Последовал едва слышный вздох облегчения: наконец как будто бы наступил долгожданный для внешнего мира и до того почти неуловимый момент советской идеологической трансформации. До самого конца 1991 года Горбачева считали в Вашингтоне до такой степени незаменимым партнером в строительстве нового мирового порядка, что президент Буш счел украинский парламент, как невероятно бы это ни выглядело, подходящим для себя местом, чтобы именно на этом форуме превознести до небес достоинства данного советского руководителя и заявить о важности сохранения единого Советского Союза. Удержание Горбачева у власти превратилось в основную цель западных политиков, убежденных в том, что с любым другим будет гораздо труднее иметь дело. Во время странного, по видимости антигорбачевского, путча в августе 1991 года все лидеры демократических стран сплотились на стороне «законности» в поддержку коммунистической конституции, поставившей Горбачева у власти.

Но высокая политика не делает скидок на слабость – даже если сама жертва тут ни при чем. Загадочность Горбачева достигла предела, когда он выступил в роли лидера-умиротворителя идеологически агрессивного, вооруженного ядерным оружием Советского Союза. Но когда политика Горбачева стала скорее отражением растерянности, чем конкретно поставленной цели, положение его пошатнулось. Через пять месяцев после провалившегося коммунистического путча он вынужден был уйти и уступить Ельцину посредством процедуры столь же «незаконной», как и та, что вызвала гнев Запада пять месяцев назад. На этот раз демократические страны быстро сплотились вокруг Ельцина, приводя в поддержку своих действий практически те же доводы, которыми пользовались некоторое время назад применительно к Горбачеву. Игнорируемый окружающим миром, который только что им восторгался, Горбачев вошел в зарезервированный для потерпевших крушение государственных деятелей круг прижизненно загробного бытия, преследуя цели, находящиеся за пределами их возможностей. Горбачев, однако, осуществил одну из самых значительных революций своего времени. Он разрушил Коммунистическую партию, специально созданную для захвата и удержания власти и на деле контролировавшую все аспекты советской жизни.

После своего ухода Горбачев оставил за собой поколебленные остатки империи, напряженно собиравшейся веками. Организовавшиеся независимые государства, все еще боящиеся российской ностальгии по прежней империи, превратились в новые очаги нестабильности. Они испытывали угрозу одновременно со стороны своих прежних имперских хозяев и осколков различных некоренных этнических групп – часто именно русских, – возникших здесь за века русского господства.

Ни одного из этих результатов Горбачев даже отдаленно не предвидел. Он хотел добиться своими действиями модернизации, а не свободы; он попытался приспособить Коммунистическую партию к окружающему миру; а вместо этого оказался церемониймейстером краха той самой системы, которая его сформировала и которой он был обязан своим возвышением.

Валери Жискар д'Эстен

УГАСАНИЕ БРЕЖНЕВА

(Из книги Валери Жискара дЭстена «Власть и жизнь»)

«Я – МАЛЫЙ КРЕПКИЙ!»

Свой первый официальный визит Леонид Брежнев нанес мне в декабре 1974 года, но мне довелось неоднократно встречаться с ним раньше, когда я был еще министром экономики и финансов при президенте Помпиду. Я возглавлял тогда французскую делегацию в так называемой Большой советско-французской комиссии, заседания которой поочередно проводились то в Париже, то в Москве.

Во время советско-французской встречи на высшем уровне в Пицунде президент Помпиду и Леонид Брежнев договорились проводить встречи в верхах ежегодно. Предусмотренная на конец 1974 года встреча должна была состояться во Франции.

После моего избрания на пост президента я подтвердил приглашение Леониду Брежневу и предложил провести встречу в Рамбуйе, вне Парижа, поскольку множество официальных кортежей блокирует движение и вызывает ненужное раздражение у парижан. К тому же рассчитывал на более продолжительные переговоры и надеялся, что в Рамбуйе нас будут меньше прерывать, чем в столице. Мне хотелось поглубже «прозондировать» моего собеседника, попытаться понять, как формируются его суждения, и выявить его самые чувствительные точки.

Замок Рамбуйе мне был хорошо знаком, я много раз приезжал сюда охотиться по приглашению генерала де Голля, а позже – президента Помпиду.

Ритуал во времена де Голля был неизменным и всякий раз восхищал меня как характерный штрих определенного стиля французской жизни.

Приглашенные ожидались к 8.30; из Парижа выезжали через мост Сен-Клу, пересекая утренний поток машин, идущих из пригорода с еще включенными фарами. В парк Рамбуйе мы въезжали через центральные ворота у дороги на Париж, которые специально открывали по случаю охоты. На протяжении всего пути от ворот, начиная с платановой аллеи и дальше за поворотом, ведущим к замку, стояли сотрудники республиканской службы безопасности. Мы объезжали замок справа и останавливались с задней стороны замка напротив большого пруда.

Пока из машин вынимали чемоданы, сапоги и ружья, и относили в комнату на третьем этаже, где после охоты можно было переодеться к обеду, в мраморном зале подавался завтрак, который мы ели стоя. Этот зал представляет собой удлиненную галерею, занимает весь первый этаж и облицован в соответствии с модой школы Фонтенбло мрамором двух тонов красного цвета. На камине из пиренейского мрамора возвышалась позеленевшая от времени скверная гипсовая копия бюста Франциска I с загадочной, как у Джоконды, улыбкой.

Официанты в темно-синих фраках с золотыми пуговицами и в красных жилетах подавали кофе с молоком в чашечках из севрского фарфора и рогалики. Затем мы отправлялись на охоту. Генерал де Голль неизменно присоединялся к нам во время последней облавы, перед самым обедом. По совету своего адъютанта он становился позади одного из стрелков. Несколько раз этим стрелком оказывался я.

Я испытывал довольно странное ощущение, когда он, в пальто из грубой серой шерсти, стоял так близко за мной, на расстоянии протянутой руки; его силуэт немного смахивал на башню. Когда я оборачивался, чтобы заговорить с генералом, и встречался со взглядом его слегка косящих, близко посаженных глаз, увеличенных круглыми линзами очков, я слышал упреждение: «Смотрите! Слева от вас птица!» И действительно, над туями, высаженными в линию, я замечал светло-коричневого фазана – он планировал прямо ни меня, широко расправив крылья. Стало быть, я заблуждался, думая, что де Голль плохо видит.