Дикие лебеди - Юн Чжан

Маминой начальницей стала женщина по имени Чжан Ситин. Они с мужем служили в частях, посланных брать Тибет в 1950 году. Сычуань была остановкой на пути в Тибет, и ханьцы (китайцы по национальности) считали ее медвежьим утлом. Когда супруги попросили об увольнении из армии, их направили в Ибинь. Мужа звали Лю Цзетин. Он изменил старое имя на Цзетин («связанный с Тин»), чтобы показать, как ценит свою жену. Супругов стали называть «двумя Тинами».

Весной 1951–го мама возглавила комитет комсомола. Это было высокой должностью для женщины, которой не исполнилось и двадцати. К ней вернулись былые уравновешенность и энергия. В июне была зачата я.

9. «Когда человек приходит к власти, его куры и собаки возносятся на небо»: Жизнь с неподкупным человеком (1951–1953)

Теперь мама входила в новую партячейку, состоящую из нее, товарища Тин и третьей женщины, бывшей подпольной ибиньской коммунистки, с которой мама поладила. Вмешательству в личную жизнь и требованиям самокритики сразу же пришел конец. Новая ячейка быстро избрала ее в постоянные члены, и в июле она получила удостоверение.

Ее новая начальница, товарищ Тин, не была красавицей, но ее стройная фигура, чувственный рот, лицо в веснушках, живой взгляд и острый язык — все в ней было полно энергии; сразу стало понятно, что она — личность. Мама прониклась к ней симпатией с первого же знакомства.

Товарищ Тин не пилила маму, как товарищ Ми, а разрешала ей делать все что угодно, даже читать романы. Раньше книга без марксистской обложки обрушила бы бурю критики на голову «буржуазной интеллектуалки». Маме позволялось в одиночку ходить в кино — исключительная привилегия, потому что в те годы «революционеры» могли ходить только на советские фильмы и только в составе группы, а в частных кинотеатрах до сих пор показывали старые американские картины, например, с Чарли Чаплином. Другим новшеством, много значившим для мамы, стало мытье через день.

Однажды мама с товарищем Тин купили на рынке два метра хорошей розовой польской материи в цветочек. Она видела эту ткань раньше, но боялась покупать ее из — за обвинений в легкомыслии. По прибытии в Ибинь она сдала армейскую форму и вернулась к «ленинскому костюму». Под него надевалась бесформенная рубашка из грубого некрашеного хлопка. Ни одно правило не гласило, что нужно носить этот бесформенный наряд, но всякое выделение из массы каралось критикой. Маме ужасно хотелось надеть что — нибудь цветное. Они с товарищем Тин в состоянии крайнего возбуждения понеслись в дом Чжанов. Очень скоро перед ними лежало четыре новых блузки, по две для каждой. На следующий день они уже виднелись из — под их «ленинских пиджаков». Мама выправила розовый воротник наружу и весь день провела как на иголках. Товарищ Тин поступила еще смелее: не только выправила воротник, но и закатала рукава, так что видны были широкие розовые манжеты.

Маму такая безумная храбрость потрясла до глубины души. Люди, как и ожидалось, смотрели на них неодобрительно. Но товарищ Тин гордо задрала подбородок — кому какое дело? Мамина жизнь сильно упростилась: при одобрении начальницы она могла игнорировать любую критику, и открытую, и молчаливую.

Товарищ Тин не боялась вольничать отчасти потому, что была замужем за влиятельным и не столь принципиальным человеком. Муж товарища Тин, ровесник моего отца, с острым носом и подбородком, слегка сутулый, возглавлял орготдел партии во всем Ибиньском уезде. Он занимал важную должность: его отдел ведал повышениями, понижениями и взысканиями. Там же хранились дела членов партии. Наконец, как и мой отец, он входил в комитет четырех, управлявший Ибиньским уездом.

В комитете комсомола мама работала со сверстниками. Они были образованнее, беззаботнее и с более развитым чувством юмора, чем ее прежние коллеги — пожилые чиновницы из крестьян. Новые сослуживицы любили танцы, пикники, они разговаривали о книгах и новых идеях.

Ответственный пост означал также уважение, которое еще больше возросло, когда люди поняли, что мама человек толковый и энергичный. Она стала самостоятельнее, меньше зависела от отца и меньшего от него ожидала. Она привыкла к нему, уже не надеялась, что он всегда будет ставить ее на первое место, и примирилась с окружающим миром.

Другой плюс маминого повышения заключался в том, что она получила право перевезти в Ибинь свою мать. В конце августа 1951 года, преодолев все тяготы пути, приехали бабушка и доктор Ся. Транспорт вновь ходил, и все путешествие они проделали на поезде и судне. Как иждивенцы госслужащей, они получили государственное жилье, трехкомнатный дом в гостиничном комплексе. Им выдавался паек из товаров первого спроса, вроде риса и дров, которые доставлялись управляющим, а также немного денег для покупки прочих продуктов. Моя сестра с кормилицей поселились с ними, и там же проводила почти все свое свободное время мама, пользуясь возможностью поесть бабушкиных кушаний.

Мама счастлива была видеть рядом свою мать и любимого доктора Ся. Особенно она радовалась, что они уехали из Цзиньчжоу, потому что в соседней Корее началась война. В конце 1950 года американские войска стояли на берегу реки Ялу, на китайско — корейской границе; американские самолеты бомбили и обстреливали маньчжурские города.

Прежде всего мама хотела узнать, что случилось с Хуэйгэ, молодым полковником. Она очень горевала, услышав, что его расстрелял взвод солдат у излучины реки рядом с западными воротами Цзиньчжоу.

Одна из самых страшных вещей для китайца — умереть без похорон. Только глубоко в земле мертвец найдет успокоение. У этого религиозного чувства была и практическая сторона: непохороненное тело растерзают дикие собаки, расклюют хищные птицы. В прошлом трупы казненных на три дня выставлялись перед народом и только потом закапывались. Теперь коммунисты издали закон, что семья должна немедленно похоронить казненного родственника.

Если это было невозможно, его хоронили казенные могильщики.

Бабушка сама пошла на расстрельное поле. Изрешеченное пулями тело Хуэйгэ валялось на земле, среди других мертвецов. Вместе с ним расстреляли еще пятнадцать человек. Снег от их крови стал багровым. В городе не осталось никого из его родни, и бабушка заплатила ритуальному агентству за похороны. Хуэйгэ завернули в принесенный ею длинный кусок красного шелка. Мама спросила, были ли среди убитых общие знакомые. Да, бабушка встретила женщину, пришедшую за трупами мужа и брата. Оба служили главами гоминьдановских местных комитетов.

Мама с ужасом узнала, что на бабушку донесла ее собственная невестка, жена Юйлиня. Она давно уже считала, что бабушка ею помыкает, заставляя делать тяжелую работу по дому, а сама управляет им как хозяйка. Коммунисты призывали народ рассказывать о «гнете и эксплуатации», так что обиды жены Юйлиня обрели политическую основу. Когда бабушка забрала труп Хуэйгэ, невестка донесла, что она жалеет преступника. Квартал собрался на «митинг борьбы», чтобы «помочь» бабушке понять ее «промах». Бабушка не могла не прийти, но мудро решила ничего не говорить, притворившись, что смиренно приемлет критику. Про себя она негодовала и на невестку, и на коммунистов.

Этот случай не улучшил отношения между бабушкой и моим отцом. Ее поступок привел его в гнев, он говорил, что она больше сочувствует Гоминьдану, чем коммунистам. Но, очевидно, свою роль сыграла ревность. Бабушка, почти не разговаривавшая с отцом, обожала Хуэйгэ и мечтала видеть его зятем.

Мама оказалась меж двух огней: матерью и мужем, а также личными чувствами, горем по Хуэйгэ с одной стороны и политической преданностью коммунистам с другой.

Казнь полковника была частью кампании против «контрреволюционеров», нацеленной против всех сторонников Гоминьдана, обладающих влиянием и властью. Поводом для нее послужила война в Корее, начавшаяся в июне 1950 года. Когда американские войска подошли к самой границе Маньчжурии, Мао испугался, что США нападут на Китай, или нашлют на материк армию Чан Кайши, или сочетают то и другое. Он послал больше миллиона солдат сражаться на стороне северных корейцев против американцев.

Хотя армия Чан Кайши так и осталась на Тайване, США удалось организовать гоминьдановское вторжение в юго — западный Китай из Бирмы. В прибрежные районы совершались частые вылазки, туда высаживались агенты, участились акты саботажа. Гоминьдановские солдаты и бандиты по — прежнему разгуливали на свободе, в глубине страны вспыхивали крупные восстания. Коммунисты опасались, что союзники Гоминьдана уничтожат их режим, а в случае возвращения Чан Кайши станут пятой колонной. Им также хотелось показать народу, что они пришли надолго, и уничтожение противников было хорошим способом продемонстрировать стабильность власти, о которой все мечтали. Однако существовали разногласия, до какой степени следует быть безжалостными. Новое правительство решило не церемониться. В одной официальной бумаге говорилось: «Если мы не убьем их, они вернутся и убьют нас».