Беспамятство как исток (читая Хармса) - Михаил Бениаминович Ямпольский

«Песенка о времени», в которой время уподоблено «легкому току», перетекающему из одной чаши в другую:

Легкий ток из чаши А

Тихо льется в чашу Бе,

Вяжет дева кружева,

Пляшут звезды на трубе.

<...>

И уходим навсегда,

Увидавши, как в трубе

Легкий ток из чаши А

Тихо льется в чашу Бе[223]

Здесь образ вечности, связанный с круговращением звезд (аристотелевскими часами) и Пенелопой, вечно ткущей и распускающей ткань, соединен с трансформирующимся мотивом трубы, которая первоначально возникает как печная труба, на которой пляшут звезды, а второй раз фигурирует именно как труба, по которой течет время.

Стихотворение Заболоцкого — о безумном замысле четырех охотников — Ираклия, Тихона, Льва и Фомы — уничтожить время, подстрелив часы. Уничтожение времени, по их замыслу, равно смерти. Поэтому, чем охотиться на каждого животного в отдельности, легче просто остановить время и осуществить всеобщую смерть природы одним выстрелом. Часы описаны Заболоцким как некое живое, кричащее тело. Уничтожение часов превращает охотников в подобие богов, но богов безумных, не понимающих, что время относится только к миру людей, а мир природы ему неподвластен. Он питается иными соками, нежели абстрактным ходом времени (ср. с наблюдениями Ницше о безвременном состоянии животных). Заболоцкий дает картину этих иных временных потоков в природе:

...Ив каждой травке, как в желудке,

Возможно свету было течь.

Мясных растений городок

Пересекал воды поток.

И, обнаженные, слагались

В ладошки длинные листы,

И жилы нижние купались

Среди химической воды[224].

Стихотворение в причудливой форме осмысливает классическую оппозицию «природа/история». История и природа существуют в разном временном измерении. При этом природа вовсе не понимается как царство безвременной вечности, но как царство «конкретно-телесного» времени, олицетворяемого материальными потоками света и жидкости.

Труба — не просто «место», своей неподвижностью создающее условия для течения времени (ср. Аристотель о реке как «месте»), это еще и очень узкое место, как бы не позволяющее увидеть находящееся вокруг. Создавая трубу временного стазиса, человек «отделяет себя от всего остального». В стихотворении «На смерть Казимира Малевича» (1935) Хармс пишет: «десять раз протекала река перед тобой» (4,42), придавая знаменитому Гераклитову афоризму форму арифметического абсурда. Река протекает перед наблюдателем столько раз, сколько у него пальцев на руках. Сторонний наблюдатель может мерить время по пальцам именно потому, что он сторонний.

В дневниковых записях Хармса (1926) обсуждается вопрос своего рода временной трубы, в которую заключено и которой ограничено знание человека:

Некоторые люди путем эфира могут постигать тайны вышеположенные, но все же в чрезвычайно узком аспекте, как например

a--x--x--b

    c--d

Если б вся истина укладывалась бы на линии ab, то человеку дано видеть лишь часть, не далее последней возможности (c). Возможно путем эфира можно перенести свое восприятие в иную часть мировой истины, например d, но суждение иметь о «виденном» человек вряд ли сможет ибо знать будет лишь части мира друг с другом не связанные: ac и d. Суждение же может быть лишь путем нароста истины от a к b. В данном случае последовательность нарушена куском cd (МНК, 8).

Хармс описывает реальность как линейность, которая одновременно является и линейностью логики (причинности), и линейностью языка, и линейностью времени. Освобождение языка и логики поэтому требует некой радикальной операции со временем. В «Сабле» Хармс рассуждает об обособлении, изоляции мира предметов таким образом, чтобы каждый предмет был как бы вынут из линейности трубообразного времени. Но это вынимание также возможно, только если наше время изолировано от времени предметов этой самой «трубой». И тогда наступает царство свободы:

Самостоятельно существующие предметы уже не связаны законами логических рядов и скачут в пространстве куда хотят, как и мы. Следуя за предметами, скачут и слова существительного вида. Существительные слова рождают глаголы и даруют глаголам свободный выбор. Предметы, следуя за существительными словами, совершают различные действия, вольные как новый глагол (ПВН, 434).

Время исчезает в трубе... Вернее, оно вытягивается, втягивается в трубу, превращается в ускользающую нить. Такого рода понимание времени обозначается теоретиками темпоральности как «движущееся теперь». Гуссерль считал, что восприятие темпорального объекта, например музыкальной мелодии, начинается с выделения некоего момента, отмечающего начало. Этот момент Гуссерль обозначал как «точку-источник»[225]. Однако как только эта точка-источник, это особо маркированное «теперь» выделяется воспринимающим сознанием, оно сейчас же оказывается в прошлом. От восприятия эта точка, этот момент переходит в сферу удержания. Удержание, хотя и фиксирует момент, отошедший в прошлое, все же актуально существует, но постоянно меняет свое качество, как бы все более и более теряя свежесть своего присутствия и отодвигаясь в прошлое. Таким образом, возникает континуум, длительность, но они создаются именно постоянной трансформацией момента, который как бы передается от одного удержания к другому, постепенно исчезая, растворяясь в темноте прошлого. Время конституируется движущимся «теперь».

То, что мир не разорван на куски, то, что он представляется именно как непрерывность, связано как раз с удержанием момента и его передачей по эстафете трансформирующихся удержаний. Собственно, «труба» времени и создает единство мира, выпрямляя его в линейность.

Это выпрямление может быть также описано через метафору дерева. Будущее в таком дереве представляет крону, каждая из расходящихся ветвей которого — это возможное, но еще не реализованное развитие: нечто сходное с «Садом расходящихся тропинок» Борхеса, в котором представлены все возможные варианты как прошлых, так и будущих событий. Однако по мере того как точка «теперь» приближается к будущему, поглощая его, возможные варианты спрямляются в одну нить — своего рода единый ствол дерева.

Время, таким образом, может пониматься как процесс спрямления разветвленной кроны в ствол, как «перевернутое» движение вниз от кроны к стволу (о перевернутом дереве подробнее речь пойдет в главе «Переворачивание»).

И все же полного слипания событий и времени в единую линию не происходит. Еще в начале нашего столетия Мак Таггарт (McTaggart) попытался доказать, что «движущегося теперь» не существует. Он исходил из того, что если бы события располагались на временной оси, идущей из прошлого в будущее (и на которой откладывались бы моменты отдаленного прошлого, вчерашнего дня, только что минувшего), вроде той, которую Хармс изобразил в своем дневнике, то события имели бы абсолютное временное значение. Иначе говоря, событие N всегда бы определялось как вчерашнее, а событие М — как только что минувшее. Поскольку время постоянно отодвигается в прошлое, а