Оппенгеймер. Триумф и трагедия Американского Прометея - Берд Кай

Нельсон подтвердил расплывчатое утверждение Шевалье насчет членства Оппенгеймера в партии. «Я не уверен, что смогу доказать или опровергнуть этот пункт, — сказал Нельсон. — Так что на этом и остановлюсь — он был близким сторонником. Это я точно знаю, потому что у нас было много бесед о левой политике. <…> Однако это вовсе не значит, что он был членом партии. Мне кажется, он просто близко дружил со многими членами партии в кампусе».

Сам Нельсон вышел из Коммунистической партии в 1957 году. В 1981 году он опубликовал мемуары, в которых коротко отзывается о своих отношениях с Оппенгеймером. Когда он показал рукопись одному из бывших товарищей по партии из Калифорнии, все еще состоящему в ней, этот старый коммунист сказал, что Нельсон отнесся к Оппенгеймеру «слишком мягко» и что последнего следовало бы раскритиковать за отрицание связи с партией. «Лично я полагаю, — писал Нельсон, — что Оппенгеймер был близок к левому движению. Неважно, был ли у него членский билет или нет. Он поддерживал инициативы левых, и этого вполне хватило для оправдания его политического убийства…»

Все члены этой якобы закрытой партийной группы уже умерли. Однако один из них оставил неопубликованные мемуары. Гордон Гриффитс (1915–2001) вступил в Компартию в июне 1936 года в Беркли незадолго до отправления в Оксфорд. Возвратившись летом 1939 года, Гриффитс потихоньку восстановил свое членство. Из-за того что его жена Мэри разуверилась в партии, Гриффитс попросил поручить ему дело, не привлекающее внимания. В итоге его назначили «связным с факультетской группой Калифорнийского университета». Гриффитс начал выполнять свои обязанности осенью 1940 года, а закончил весной 1942 года. В своих мемуарах он пишет, что из нескольких сотен научных сотрудников Беркли только трое были членами «коммунистической группы факультета» — Артур Бродюр (светило по части исландских саг и «Беовульфа» с факультета англистики), Хокон Шевалье и… Роберт Оппенгеймер.

Гриффитс подтверждает опровержение Оппенгеймером своего членства в партии. Защитники Оппенгеймера, как указывает Гриффитс, всегда объясняли его причастность к движению политической наивностью. «Благонамеренные либералы потратили массу энергии, видя в этом единственный способ защиты ученого. Может быть, на тот момент — в разгар маккартизма — это было правильно. <…> Но теперь наступило время внести ясность и поставить вопрос, который следовало задать с самого начала, — не о том, был или не был членом Коммунистической партии Оппенгеймер, а о том, следовало ли считать членство в партии помехой работе на ответственном посту».

Мемуары Гриффитса почти ничего не добавляют к описанию «закрытой группы», которое дал Шевалье. По вполне понятным причинам Гриффитс твердо считает, что сам факт присутствия Оппенгеймера на таких собраниях квалифицирует его как коммуниста. Он пишет, что группа регулярно встречалась два раза в месяц либо дома у Шевалье, либо у Оппенгеймера. Гриффитс приносил с собой свежую партийную литературу и собирал членские взносы с Бродюра и Шевалье, но не с Оппенгеймера. «Мне дали понять, что Оппенгеймер как человек со средствами направлял свои контрибуции по отдельному каналу. Партийные билеты с собой никто не носил. Если судить о членстве в партии только по партийным взносам, то я не могу утверждать, что Оппенгеймер был ее членом, однако я безо всяких оговорок могу сказать, что все трое считали себя коммунистами».

Факультетская группа, по словам Гриффитса, «вряд ли могла делать больше, чем обычная группа либералов или демократов». Они призывали друг друга направлять усилия на такие добрые дела, как профсоюз учителей и помощь беженцам от гражданской войны в Испании. «Нами никогда не обсуждались удивительные достижения теоретической физики, не говоря уже о предложениях передавать какую-либо информацию русским. Короче, в нашей деятельности не было ничего подрывного и предательского. <…> Собрания были в основном посвящены обсуждению событий в мире и внутри страны, а также их толкованию. В ходе этих дебатов Оппенгеймер неизменно давал их самое полное и глубокое толкование в свете собственного понимания марксистской теории. Приписывать его приверженность левому делу политической наивности, как это многие делали, абсурдно, это принижает широту мысли человека, видевшего последствия происходящего в мире политики лучше большинства других».

Кеннет О. Мэй, партработник из Беркли, назначивший Гриффитса связным с группой, потом сказал ФБР, что Хокон Шевалье и другие профессора университета присутствовали на собраниях, но что он «не считал их принадлежащими к ядру КП».

Получивший в Беркли степень бакалавра по математике Кен Мэй был другом Оппенгеймера. Мэй вступил в Коммунистическую партию в 1936 году. Он провел пять недель в России в 1937 году и еще две недели в 1939 году. Мэй был без ума от советской политико-экономической модели. Во время местных выборов в Беркли в 1940 году он выступил с речью перед школьной управой, отстаивая право местных кандидатов от Коммунистической партии проводить митинги на территории государственной школы. После того как речь Мэя попала в местную прессу, его отец, консервативный преподаватель политических наук Калифорнийского университета, лишил сына наследства, а университет уволил молодого человека с должности доцента. На следующий год Мэй, все еще обучаясь в аспирантуре на факультете математики, выставил свою кандидатуру от коммунистов на выборах в городской совет Беркли. Поэтому его связь с Компартией на момент встречи с Оппенгеймером не представляла собой секрета. Мэй дружил с Джин Тэтлок, и с Оппенгеймером его, скорее всего, познакомили на заседании профсоюза учителей в 1939 году.

Много лет спустя, уже покинув партийные ряды, Мэй рассказал ФБР, что несколько раз бывал у Оппенгеймера дома для политических дискуссий, и назвал эти встречи «неформальными собраниями… которые проводились с целью обсуждения теоретических вопросов социализма». Он добавил, что не считал Оппенгеймера членом партии либо человеком, «связанным партийной дисциплиной». Оппенгеймер был независимым работником умственного труда, и, как следует из объяснений Мэя ФБР, «КП по большей части не доверяла интеллигенции как группе, способной управлять делами Компартии, но в то же время стремилась направить мышление таких людей в русло КП, повысить свой престиж и заручиться их поддержкой коммунистических идей. По этой причине Мэй продолжал поддерживать контакт с объектом [Оппенгеймером] и другими квалифицированными кадрами, говорить с ними о коммунизме и снабжать их коммунистической литературой».

Оппенгеймер, как объяснил Мэй агентам ФБР, был одним из тех, кто с готовностью «принимал цели и задачи КП на конкретный период, если для себя решил, что от них будет польза. Он никогда не одобрял задачи, если не был с ними согласен». Мэй заметил, что «объект открыто вступал в контакт с любым, кто ему нравился, будь то коммунист или кто-то еще».

ФБР так и не смогло разобраться, состоял ли Роберт в партии, из чего можно сделать вывод, что свидетельств, говорящих в пользу его членства, было очень мало. Почти все улики в досье ФБР носят косвенный и противоречивый характер. Хотя некоторые информаторы называли Оппенгеймера коммунистом, большинство лишь рисовали портрет примкнувшего к коммунистам попутчика. Третьи вообще категорически отрицали, что он был членом Компартии. В распоряжении Бюро имелись лишь собственные подозрения да чужие домыслы. Правду знал один Оппенгеймер, который всегда отрицал свое членство в Коммунистической партии. 

Глава десятая. «Все более и более уверенно»

Конец этой недели стал решающей вехой в его жизни, и он мне об этом сказал. <…> В эти выходные Оппенгеймер начал отворачиваться от Коммунистической партии.

Двадцать четвертого августа 1939 года Советский Союз потряс мир заявлением о заключении пакта о ненападении с гитлеровской Германией. Неделей позже началась Вторая мировая война. Комментируя эти судьбоносные события, Оппенгеймер писал коллеге-физику Вилли Фаулеру: «Я знаю, что Чарли [Лауритсен] меланхолично заявит о нацистско-советском пакте “а ведь я предупреждал”, однако я пока не делаю никаких ставок на исход этого фокуса, разве что на то, что немцы глубоко влезут в Польшу. Это дурно пахнет».