Батарея держит редут - Игорь Лощилов

Дибич не стал скрывать от Ермолова содержания своего доклада, единственное, о чем попытался умолчать, так это о своем выводе. Однако от того было трудно что-либо утаить. Тем более что он знал о странной привычке нового государя спрашивать мнение тех, кто ему докладывал. Сам всегда поступал по-своему, а мнение спрашивал.

– Так что же вы ему в конце концов посоветовали, Иван Иванович?

– Вы же знаете, что его величество покровительствует генералу Паскевичу. Государь дал мне понять, что желал бы видеть его на вашем месте, и в сих условиях мне ничего не оставалось... Впрочем, ничего еще не решено, может, и обойдется, у Паскевича, насколько я знаю, нет особого желания продолжить службу на Кавказе.

Они расстались вполне миролюбиво, хотя Ермолов с трудом сумел скрыть обиду. Десять лет службы на Кавказе заслуживали более уважительного отношения. Ко времени его появления в здешних краях Кавказ напоминал огнедышащую лаву, едва прикрытую тонким поверхностным слоем. Она то и дело прорывалась наружу, воспламеняя ближайшие окрестности. Приходилось метаться наподобие ярыжных и гасить очаги возгорания. Ныне усилиями его и ближайших сподручников Кавказ усмирен. Нападение персиян лишь досадная случайность, которая не должна иметь серьезных последствий. В чем же тогда его промашка и так ли она велика, что потребовала отстранения от командования корпусом? Обиднее всего, что преемник имеет поверхностное представление о здешних делах и вряд ли сможет быстро в них разобраться. А может быть, возраст? Но ему нет еще и пятидесяти, правда, молодому государю люди даже этих лет могут казаться дремучими старцами, так ведь и Паскевич лишь немногим моложе. Он слышал также, что государь подозревает его в причастности к декабрьским заговорщикам, однако на такую нелепицу не стоит даже обращать внимания, поскольку крайняя удаленность Кавказа исключает возможность заметного влияния на столичные события.

Долгие раздумья ничего не дали. Единственным, кто мог прояснить дело, был сам государь. Но у Ермолова не было привычки припадать к стопам властей предержащих. Его долгое ночное бдение кончилось тем, что он написал на высочайшее имя следующее письмо:

«Не имев счастия заслужить доверия Вашего Императорского Величества, должен я чувствовать, сколько может беспокоить Ваше Величество мысль, что при теперешних обстоятельствах дела здешнего края поручены человеку, не имеющему ни довольно способности, ни деятельности, ни доброй воли. Сей недостаток доверенности Вашего Императорского Величества поставил меня в положение чрезвычайно затруднительное: не могу я иметь нужной в военных делах решительности, хотя природа и не совсем отказала мне в оной. Деятельность моя охлаждается той мыслью, что не буду я уметь исполнять волю вашу, всемилостивейший государь!

В сем положении, не видя возможности быть полезным для службы, не смею, однако же, просить об увольнении от командования кавказским корпусом, ибо в теперешних обстоятельствах может быть приписано желание уклониться от трудностей войны, которых я совсем не считаю непреодолимыми; но устраняя все виды личных выгод, всеподданнейше осмеливаюсь представить Вашему Императорскому Величеству меру сию, как согласною с общею пользою, которая была главной целью моих действий».

Приказ о смещении Ермолова состоялся 27 марта 1827 года и на другой день был объявлен обоим военачальникам. Дибич посоветовал Ермолову незамедлительно оставить место прежней службы и предстать перед государем для нового назначения.

Ах, как не умеют у нас провожать отставленных начальников! Многие из тех, кто еще вчера заискивали перед ними, сегодня дружно выказывали полнейшее пренебрежение. Паскевич запретил устраивать Ермолову пышные проводы и, чтобы не искушать иных, устроил в день его отъезда смотр и учения войск.

Рано утром вчерашний главнокомандующий покидал Тифлис в скромном одиночестве. В конвое, даже скромном, ему было отказано. Он торопил кучера и одним махом проскакал двадцать верст до Мцхеты, небольшого городка, стоявшего на слиянии Арагвы и Куры. Перед въездом на мост пришлось поневоле сделать короткую остановку. Старик-инвалид закопался у закрытого шлагбаума, который почему-то не хотел открываться, и Ермолов подумал: «Грузия никак не хочет меня выпускать». Наконец инвалид одолел, и повозка покатила далее. Ермолов оглядывал знакомые места древней столицы Грузии: патриарший собор Светицховели, служивший усыпальницей грузинских царей, а вдали, на горе еще более древний храм Джвари. Дорога выходила на небольшую площадь перед полуразрушенным храмом Самтавро, рядом с которым начальник местного гарнизона построил маленькую часовню.

Все было тихо, подумалось, что это сонное царство рано не просыпается. И вдруг утренняя тишина словно бы взорвалась весенним громом. Его въезд на площадь был встречен звуками оркестра и такими громкими приветственными криками, что лошади сбились с шага. Вся площадь была заполнена людьми, преимущественно военными, в глаза бросилось разноцветье мундиров разных полков. Майор Нечволодов обратился с рапортом: «Батальон по случаю вашего прибытия построен!» За ним такой же рапорт отдал майор Челяев. Подошли с приветствием представители грузинского дворянства и местных властей, пропели приветственный молебен священнослужители, плавно проплыл хоровод грузинских девушек с первыми весенними цветами. Ермолов был растерян и растроган до слез.

– Спасибо, спасибо, господа... – повторял он, – это слишком большая честь для отставника...

Потом выразил опасение, что подобное изъявление дружеских чувств наверняка не понравится нынешним властям и может иметь неблагоприятные последствия. Его успокоили: об отряде Челяева, который подчинялся непосредственно ему, нынешние власти забыли, а начальник местного гарнизона, находящийся вдалеке от тифлисских событий, волен поступать по своему усмотрению. Ермолов этими объяснениями удовлетворился, но выразил твердое намерение продолжить путь. Тогда его скромную кибитку стали нагружать разной снедью, бочонками с вином, сувенирами. Один из грузинских князей вручил небольшую тыкву:

– Ты говорил, что у нас головы, как тыквы, так пусть они всегда будут с тобой...

Ермолов был в большом смущении. Только теперь он по-настоящему почувствовал перемену в своем положении. Ранее, будучи всевластным повелителем этого края, он не обращал внимания на подобные изъявления, считая их едва ли не обязательными, но теперь видел в них проявление искреннего участия.

– Остановитесь, господа, мне предстоит неблизкий путь, как можно все это увезти?

– Не извольте беспокоиться, ваше высокопревосходительство, – отвечали ему, – мы обо всем позаботимся.