Власть без славы - Иван Лаптев

Перед отъездом в Москву я пригласил на обед секретаря Совета Европы Кэтрин Лялюмьер. Встретиться с ней очень советовали представители нашего посольства, подчеркивая, что она пользуется особым доверием президента Франции Ф. Миттерана. Кэтрин оказалась очень симпатичной, веселой и… откровенной особой. От нее я услышал наконец прямую оценку нашего Закона о выездах и въездах. Улыбаясь, она сказала, что, очевидно, западным странам придется отбросить «политическое лицемерие» и начать формировать какие-то заслоны или ограничения въезду людей из Советского Союза.

— У граждан вашей страны, — продолжала она, — существует странное заблуждение насчет радости, с которой их будут встречать на Западе. Представьте себе, что будет с Францией, если сюда хлынут 2–3 миллиона ваших соотечественников! Мы и сейчас уже не знаем, как бы оградить Францию от арабов и негров, обратите внимание, сколько их у нас. Так что по мере того как вы поднимаете «железный занавес», нам, видимо, придется опускать «золотой».

Этот разговор показывал, что мы с Законом о выездах и въездах ломимся «не в ту дверь». Никакие ни 30, ни 10 миллионов человек из СССР выехать не смогут по той простой причине, что их никто не примет. Право въезда в западные страны, действительно реально и давно существующее, вовсе не означает права жить там и тем более работать. Основное возражение против закона явно отпадало.

Я, однако, решил еще раз все это проверить. Позвонил Джеку Мэтлоку, который был тогда послом США в Советском Союзе, — мы с ним знакомы были близко и давно — и попросил узнать у Ричарда Шифтера, не сможет ли тот прилететь в Москву и повидаться со мной? Мэтлок уверенно ответил, что скорее всего здесь проблем не будет.

Действительно, 11 октября 1990 года заместитель государственного секретаря США был у меня. Я рассказал ему, как движется работа над законом, но заметил, что вряд ли мы сможем ввести его в действие сразу в полном виде. Проблема здесь — создание инфраструктуры, а она требует времени и больших затрат. Шифтер с этим согласился: да, наверное, так будет лучше, да, реальные возможности страны должны учитываться. Тогда я, вроде бы шутя, сказал, что вот теперь США получат такой «пылесос», который позволит вытянуть из СССР всех лучших работников. Шифтер шутки не принял, сказал, что нас неверно информируют, будто американцы буквально охотятся за нашими математиками, физиками, другими специалистами. В США, в общем-то, недостатка в специалистах нет, тем более что туда едут люди из всех стран. Конечно, и от нас кто-то уедет, ну а разве сейчас не уезжают?

После этого я счел возможным прямо поставить перед ним вопрос о масштабах выезда, выразил обеспокоенность эйфорическими настроениями советской интеллигенции, наивно уверенной, что Западная Европа и Америка ждут ее с распростертыми объятиями. Шифтер это полностью поддержал, сказав мне, что в мире вообще остались только три «открытых» страны — Израиль, США и Австралия. Но эмиграция в Израиль исчерпывается еврейским населением, в Австралию въезд открыт только формально, а что касается свободного въезда в США, то он сам — жертва этой свободы: его в Америку впустили, а его родителей — нет. И кроме того: в США поедут столько советских граждан, сколько Джек Мэтлок распорядится выдать им въездных анкет.

Я проинформировал об этих встречах и Горбачева, и Лукьянова, направив им обстоятельные записки. Работа над законопроектом продолжалась. Но чем ближе подходили мы к 13 мая, тем больше становилось признаков лоббистской обработки депутатов не в пользу закона. Аргументов новых не прибавлялось, но прибавлялось число противников — нет, и все! Позиция самого Лукьянова тоже была странной: он вдруг решил, что вопрос надо рассматривать на раздельных заседаниях палат. С трудом удалось его убедить, что для начала надо провести все поправки через общую сессию. Горбачев же, видимо, считал принятие закона делом предрешенным и не вмешивался.

Думаю, что попытка провала закона планировалась именно как удар по президенту СССР. Международное внимание к этому акту было так велико, использование проблемы прав человека в международной политике — столь отработано, что, не прими мы этот закон, авторитет Горбачева был бы заметно подорван, мировая поддержка ему сразу бы ослабела.

Между тем в Верховном Совете происходили совсем уж малопонятные вещи. Неожиданно та рабочая записка, которую прислал мне С. А. Ситарян, оказалась на руках у депутатов, хотя я ее раздавать не предполагал. К ней были приложены огромные ценники на проезд — и железнодорожным транспортом, и самолетом — в более, чем 30 стран. Венчал этот пакет документов перечень необходимых затрат, которые требовалось сделать разным министерствам и ведомствам еще до введения закона в действие. И добро бы раздали эти бумаги с тысячами цифр заранее, скажем, когда они были направлены в Верховный Совет, — за это время их трижды можно было «переварить»! Нет, раздали перед самым началом заседания, когда их не только изучить — просто прочитать депутаты не успевали. Позже я нашел «сопроводиловку» к ним, датированную 25 февраля: рукой Лукьянова после слов «Для раздачи членам Верховного Совета СССР» было прописано: «при рассмотрении законопроекта». Что и говорить: аппаратные игры — тонкое искусство!

Обсуждение законопроекта 13 мая началось как наступление депутатов на классового врага. Ф. М. Бурлацкий, которому было поручено представить закон, решил, видимо, блеснуть эрудицией доктора юриспруденции и вызвал своим докладом раздражение у части депутатов — в Верховном Совете СССР Шандыбиных тоже хватало. И понеслось! Депутаты словно забыли, что в первом чтении закон принят ими же, и выступали так, будто кто-то навязывал им и стране эти выезды и въезды. Те, кто пытался объяснить, что де-факто закон на 85–90 процентов уже действует, что за последние четыре года число зарубежных поездок граждан СССР выросло в 30 раз, чуть ли не освистывались. Я вынужден был даже взять слово и сказать, что в зале сложилась обстановка, не свойственная нашему парламенту и недостойная его. Куда там! А ты скажи лучше, где деньги? Где 100 новых самолетов? 800 вагонов? Где новые пограничные переходы? Где, где, где… Причем выступали больше всех депутаты, которые обычно и по самым простым вопросам не выходили к микрофонам.

Замечаний было высказано много, часто взаимоисключающих. Но это и позволило разработчикам закона перевести обсуждение в другую плоскость — создать согласительную комиссию двух палат Верховного Совета, поручить ей разобраться со всеми замечаниями и предложениями, а пока не ставить проект на голосование. На том и порешили.