Богдан Хмельницкий в поисках Переяславской Рады - Александр Андреев

Гетман Войска Запорожского прекрасно понимал, что стоять на Хортице смерти подобно и решил выманить армию Потоцкого не к почти неприступному Кодаку, к которому сквозь многочисленные заставы шляхетных надворных команд не смогут пробиться никакие подкрепления, а в густонаселенные районы южнее и западнее правого берега Днепра. Новым парламентерам почему-то неуютно чувствовавшего себя Потоцкого казачий гетман заявил, что требует выдать себе на суд Чаплинского и переговоры тут же зашли в тупик. Хмельницкий понимал, что Варшава попробует поднять на него Москву, и послал к восточному соседу послов с сообщением, что он с татарской ордой идет на Киев, а русскому царству всегда будет другом. Вскоре в Кремле с усмешкой читали грамоту польского сената, привезенную срочным посольством: «Тысяча казаков-своевольников бежала на Запорожье, а старшим у них хлоп Хмельницкий поднял татар и думает донских казаков подбить на поход на Москву». Единственный умный дьяк Посольского приказа Леонтий Ордин-Нащекин, вскоре за свои редкие в боярстве таланты отправленный в опалу, весело спросил у главы польского посольства, должна ли Москва, в соответствии с союзным договором прошлого года, спасать великую и сильную Варшаву от тысячи гультяев, злодиев и шахраев и смех от очередного сенатского идиотизма тут же прокатился по Европе.

«Тайные недоброжелатели казацкого гетмана», посланные Хмельницким к Потоцкому, донесли, что бунтовщики вышли из Запорожья на Чигирин и радостный коронный гетман тут же решил отсечь казаков от Сечи и уничтожить. Потоцкий, пытаясь возвеличить свои великие заслуги в разгроме нового и, казалось, последнего запорожского мятежа, писал Владиславу IV: «Вроде бы легкое дело уничтожить пятьсот бунтовщиков, но я двинулся против этих малых с войском, потому что эти пятьсот подняли бунт в сговоре со всеми казацкими полками и со всей Украиной. Этот безрассудный Хмельницкий не преклонится перед милостью. Ничто на него не действует. Он отправил ко мне моих послов с требованием, чтобы коренное войско вышло из Украины, чтобы паны полковники со своей свитой были из казацких полков удалены, чтобы правительственная ординация о казаках была уничтожена. У Хмельницкого уже значительное войско и татары, и упаси боже, чтобы он вышел с ним на Украину».

Если бы Потоцкий действительно беспокоился о подавлении бунта, справедливо и заслуженного панятами, то великий коронный гетман не заливался бы четыре месяца старкой в Черкассах, а стер бы хлопа Хмельницкого с украинской карты. Потоцкий не имел ни малейшего представления о том, что происходило на Хортице, получая дезинформацию о бунте только из рук казацкого гетмана, перехватившего всех коронных доносчиков. Задержанные и изуверски пытаемые в Черкассах посланцы Хмельницкого молчали о батьке Богдане насмерть, и именно это смертельное молчание беспокоило коронного гетмана. Две тысячи казаков-разбойников его не пугали, но для полного триумфа в Речи Посполитой их было все же маловато, и Потоцкий решил отправить на перехват Хмельницкого под Чигирином только своего сына Стефана, а затем зажать бунтовщика с двух сторон, перебить вместе с казаками все местное население и доложить о десяти тысячах убитых его доблестным войском запорожских сиромахах, чтобы получить награды как новый спаситель отечества. На военном совете Потоцкий сделал то, о чем мечтал Богдан и разделил оккупационную армию надвое:

– Стыдно посылать большое войско против шайки отверженных и подлых хлопов. Чем меньше будет наш отряд, который истребит эту сволочь, тем больше славы.

Теплым апрельским днем из Черкасс вышли десять тысяч воинов под началом двадцатишестилетнего, не нюхавшего, впрочем, как и его отец, пороха, Стефана Потоцкого. Правым берегом Днепра двигались четыре тысячи жолнеров с пушками и две тысячи реестровых казаков главного комиссара Яцека Шемберга. Еще две тысячи реестровиков под командой верных Потоцкому войсковых есаулов Ивана Барабаша и Ильяша Караимовича вместе с двумя тысячами польских наемников поплыли по Днепру. Обе войсковые группы должны были обойти разбойников Хмельницкого с двух сторон, встретиться у Кодака с тысячным гарнизоном и отрезать бунтовщикам пути отхода на Запорожье.

Потоцкий лично провожал на смерть своего Стефана, и шесть тысяч поляков ревели ему vivat.

– Пройдите степи и леса, разорите Сечь, дотла уничтожьте презренное общество и приведите зачинщиков на казнь. Иди, сын, и пусть твоя слава войдет в историю!

Хмельницкий тут же узнал, что половина армии Потоцкого, в которой было четыре тысячи реестровых казаков, двумя группами вышла из Черкасс, чтобы у Чигирина отсечь его от Запорожской Сечи и взять в клещи. Казацкий гетман решил опередить поляков, атаковать и разбить Стефана Потоцкого по частям и затем ударить по Потоцкому-отцу и Калиновскому. Теплым апрельским днем в Запорожской Сечи разом ударили три пушки, созывая казаков на майдан.

От огромного количества вооруженных казаков майдан чуть не треснул, но раду успели перенести на правый берег Днепра в привольную степь. Густыми рядами стояли сосредоточенные казаки и над их грозным четырехугольником, покрытым морем шапок с выпущенными алыми верхами, лесом торчали мушкеты и пики, а позади грудились целые табуны оседланных коней. Было тихо и только шелестел говор многотысячного войска, разрезаемый отрывистыми распоряжениями полковников.

В центре, у небольшой группы старшин в разноцветных кунтушах, тихо колыхалось славное малиновое казацкое знамя, украшенное золотой бахромой и кистями, стояли еще хоругви и позолоченные бунчуки, прапоры и значки с конскими гривами под позолоченными яблоками.

Одетый уже по-походному Богдан был внешне спокоен. Все было решено и обговорено, и кошевой атаман Запорожской Сечи почти буднично объявил всему геройскому товариществу, что «наш гетман Богдан Хмельницкий решился на военное дело против поляков за их безмерные обиды и тяжести» и сообщил о поддержке похода крымской ордой. Богдан поднял изукрашенную бирюзой гетманскую булаву, и вокруг мгновенно ударила тишина.

– Нет в Речи Посполитой другого права, кроме права железа и огня. Мы искали у судов защиты – суды смеялись над нами. То, что не отдают нам по праву – мы возьмем силой! Переполнилась чаша терпения и уже льется из нее горе через край. Небо разорвалось и должны мы отомстить ляхам за все: за себя за народ, за веру. Судьба Польши должна свершиться!

Заколыхалась и взревела вся степь:

– Слава и честь гетману Богдану! Слава!

Вскипел воздух вокруг и понеслось эхо от днепровских берегов до всех гаев и лугов украинских. Загрохотали котлы-барабаны, ударили залпы орудий с валов Запорожской Сечи и восставшее войско вырушило в смертельный поход за свободу родины. Передние конные лавы разлетелись по обе стороны крыльями, а в центре грозно зашагали пешие полки, в огромном казацком четырехугольнике из окованных железом возов, которые легко могли вобрать в себя всю шедшую рядами пехоту. Шумело впереди родное малиновое знамя и передавали друг другу завзятые хлопцы слова своего героя Богдана: «Идет на нас, паны-братья, враг двумя отрядами, землей и водой. Приказываю вам не скупиться на горячие приветы давно жданным гостям!»

Через три дня после выхода десятитысячного войска Стефана Потоцкого из Черкасс, пять тысяч казаков и четыре тысячи татар двигались им навстречу и на перехват левым берегом Базавлука, по правому берегу Днепра и его притоку Ингульцу. Хмельницкий с войском шел тихо и мягко на невесомых кошачьих лапах. За семь дней надо было пройти сто пятьдесят километров и встретить поляков и своих реестровиков в районе, где вскоре появятся новые местечки Веселые Терны и Пятихатки. Богдан всегда будет навязывать врагу свои сражения там, где он их не ждет и всегда между противниками будет водная преграда. Даже через века ангажированные злобой и отсутствием профессионализма польские историки будут, как всегда гонорово, писать, что казак Хмель всегда прятал свои полки за реками, ибо не выдерживали они прямого удара железных хоругвей Речи Посполитой. Какая чепуха! Мастер боя Хмельницкий всегда выигрывал битвы не только ударами в лоб, традиционно сопровождаемыми огромными потерями, а гениальным маневром и перевесом сил на направлении главного удара, сопровождаемыми великолепной артиллерийской поддержкой и героизмом его славных рыцарей. Казаки, лучшая пехота Европы, поднимали на свои огромные пики крылатых шляхетных гусар вместе с конями и гибли сами под ударами их страшных метровых палашей. Для гения Богдана каждая украинская жизнь была на вес золота и гибель любого из его хлопцев-героев отрывала у него кусок пылавшего любовью к людям и родине сердца. Он учил своих рыцарей-полковников побеждать не числом, а умением и его битвы, особенно сражение под Батогом, будут изучать и Суворов и Наполеон, и все военные училища и академии Европы. Шел Богдан Хмельницкий навстречу Стефану Потоцкому, и уже где-то вдалеке небольшая украинская река катила и катила вперед и вперед свои замутненные глиной Желтые Воды.