Любовь побеждает все - Мари Клармон

Йен не стал отвечать. В этом не было необходимости. Выдержав паузу, он мягко спросил:

— А что именно сказал тебе Томас?

— Насчет санатория?

Йен кивнул, и тетя продолжила:

— Он всем официально сообщил, что Ева лечится водами в каком-то частном санатории. — Леди Элизабет наклонилась к нему и с отвращением поджала губы. — Хотя я думаю, люди нашего круга уверены, что она совсем потеряла рассудок. Томас шепнул кое-кому, что с головой у нее не в порядке и он теперь является опекуном Евы.

Йен скрипнул зубами. Ева раньше считалась первой красавицей Лондона, за ней ухаживали все мужчины. Теперь же, раз в обществе ее заклеймили сумасшедшей, она станет отверженной, очередной темой для глупых сплетен.

— Мы должны как-то изменить это, — заявил он.

— Зачем? — с чувством воскликнула Элизабет. — Разве Ева не достаточно настрадалась? Почему мы не можем просто заботиться о ней? Победить зависимость от настойки очень сложно, Йен. Мы можем нанять сиделку, у которой есть опыт…

— Нет. — Он сжал тонкую ладонь тети, как будто мог переубедить ее силой прикосновения. — Томас придет за ней, в этом нет сомнения. Мы не знаем причину, по которой он отправил Еву в сумасшедший дом, но у него есть все права вернуть ее туда. Значит, мы должны доказать миру, что Ева нормальна и не нуждается в опекуне.

— Но, Йен, — понизила голос тетя, — что если она никогда не оправится?

— Нет, — сквозь зубы сказал он, — оправится. Она должна.

— А пока мы будем защищать ее, — добавила пожилая женщина. Ее глаза засветились надеждой. Это был хороший знак.

— Нужно сказать слугам, что сюда может заявиться Томас или его люди.

— Но он, конечно, разрешит нам заботиться о ней?

— Очень в этом сомневаюсь, — хмуро ответил Йен.

— Почему?! — воскликнула тетя. — Мы, как семья, просто хотим оградить ее от скандала.

— Когда я разговаривал с Томасом, то видел, что мои вопросы насчет Евы его очень злили. Если бы он хотел, чтобы о Еве заботились, то не стал бы запирать ее в лечебнице.

— Не понимаю, почему Томас так ужасно обошелся с женой своего брата.

— И я пока тоже.

Йен очень хотел разгадать эту тайну. Томас всегда сторонился людей, предпочитая держаться в тени. Его одиночество и желание любой ценой избежать привязанностей выглядели слишком уж неестественно.

Но, помимо его безразличия, должна была существовать другая, более веская причина, почему он решил отправить Еву в сумасшедший дом. Может, он не знал обо всех ужасах лечебницы миссис Палмер?

— Что ты будешь делать, Йен?

Он задумчиво постучал ногтем по бокалу. Стекло издало глухой звон.

— Я хочу вернуть Еву. Чего бы это мне ни стоило.

— Понятно.

В ее голосе послышалось сомнение.

— Что такое? — спросил он.

— Ничего. — Тетя сделала глоток бренди. — Только сейчас, Йен, ей очень нужна доброта.

— Сейчас ей больше всего нужно, чтобы ее признали вменяемой.

Леди Элизабет кивнула. Но в воздухе повисло напряжение, словно она до конца не была согласна с ним.

— Я устрою все наилучшим образом, — пообещал Йен. — Сейчас для меня это самое главное.

Виконтесса помолчала, потом чуть склонила голову набок, изучая его лицо.

— Ты стараешься для себя? Или все-таки для Евы? — спросила она.

Йен выпрямился и, прищурившись, взглянул на тетю.

— На что ты намекаешь? — воскликнул он.

Печаль смягчила ее лицо. Леди Элизабет ответила:

— Ты так и не смог изменить Гамильтона, да? И спасти тоже. Его отец очень на это надеялся, но я была уверена, что это лишь мечты. Вы оба были настоящими воинами, к тому же отчаянными. А Гамильтон, кроме всего прочего…

— Тетя, не надо, — прервал ее Йен, не желая говорить на эту тему. Слава богу, Элизабет не знала, как он умер.

— Ева — это не Гамильтон, — сказала тетя. — Ты не сможешь спасти мертвого друга, помогая его жене.

— Не говори глупостей, — отрезал Йен. Слова будто звонкая пощечина повисли в воздухе. — Прости. Я не хотел тебя обидеть.

— Я не сержусь.

Тетя медленно, устало поднялась с дивана, и Йен осознал, что она уже не та полная сил женщина, которая в его отсутствие трудилась в поместье.

Элизабет остановилась и сказала:

— Я всегда верила, что однажды мой мальчик вернется домой. Но теперь я вижу, что его сердце стало таким же мертвым, как сердце Гамильтона. — Она посмотрела на него через плечо, и Йен заметил сожаление в ее умных, добрых глазах. — Что ж, наверное, так оно и должно быть.

— Но я все еще твой племянник.

— Ты теперь взрослый мужчина, — сказала леди Элизабет. — В тебе ничего не осталось от того мальчика, которого я знала.

И с этими словами тетя быстро направилась к выходу. Взмахнув юбками, она вышла в холл и оставила его одного. В тишине. В неверном свете догорающего камина.

Йену нечего было возразить — тетя говорила правду. Тот мальчик умер в огне войны и смраде обмана. Он исчез, потому что верил в красоту и справедливость мира. А занявший его место мужчина знал, что мир безжалостен. И в нем выживут только те, кто умеет бороться за свое место под солнцем.

— Ты должен перестать так себя вести.

Гамильтон взял бутылку за горлышко и едва сдержался, чтобы не метнуть ее в другой конец комнаты. Вместо этого он поднес сосуд к губам и вылил его содержимое себе в рот. Красное вино хлынуло потоком в его горло, и Гамильтон, давясь, проглотил его, отчаянно желая поскорей опьянеть. Он вытер губы рукой, а потом взглянул на Йена и спросил:

— Что ты имеешь в виду?

Взгляд Йена стал злым и нетерпеливым.

— Тот солдат. Он совершил самоубийство.

Гамильтон пожал плечами и опять отпил вина, жалея, что они с Йеном были наедине. Ему совсем не хотелось опять чувствовать себя униженным. Он потратил на этого мальчишку, Сепоя, несколько месяцев, пытаясь донести да индуса, как важно соблюдать дисциплину. И во всем слушаться англичан. Гамильтону не составило особого труда превратить его жизнь в ад. Парень мыл уборные, дежурил по ночам, оставался в казарме, когда остальных отпускали по домам. Его то и дело наказывали лишними упражнениями на плацу и так усердно штрафовали, что в итоге от жалованья оставались жалкие крохи. В конце концов от парня отвернулись приятели, потому что за любую провинность Гамильтон наказывал не только Сепоя, но и тех, кто был рядом с ним. Стойкий человек пережил бы все это, но на местных никакой надежды не было.

— Он оказался слишком слаб, — заявил Гамильтон.

— Ты говоришь это серьезно?! — воскликнул Йен. — Его лишали сна, жестоко наказывали, отдалили от друзей. И ты опять делаешь это! Только уже с другим солдатом!