Цемах Атлас (ешива). Том первый - Хаим Граде

— Погодите, погодите, не торопитесь, не говорите так быстро.

Так что никого не удивляло, что обладатель «крепкой головы» остался старым холостяком. Он слишком много раздумывал. Один раз он все-таки стал женихом, но через пару недель вернулся в ешиву и рассказал, что отменил сватовство, потому что из поспешности не получается ничего хорошего.

Йоэл-уздинец всеми силами старался избегать контактов с младшими учениками. Заметив во время прогулки их компанию, он останавливался и ждал, пока они пройдут мимо, чтобы никто из посторонних не подумал, что он тоже один из начинающих. Только однажды, после отмены сватовства, он поведал о своем тяжелом настроении одному уздинцу моложе себя, сказав, что его невеста была глуховата. Правда, его об этом предупреждали и раньше. Однако поскольку невеста слышала то, что он ей говорил, он подумал: «Мало ли что люди говорят!» Только после помолвки он заметил, что невеста слышит его, только когда он стоит рядом с ней, да и то из-за его обыкновения разговаривать громко; издалека она не слыхала его, даже если он кричал. Поэтому он и отменил сватовство. Позднее Йоэл сильно раскаивался в том, что доверился младшему земляку. Тот рассказал все другим, и над ним начали посмеиваться:

— Что тут такого, реб Йоэл, если невеста глуховата? Бывали законченные праведники, специально искавшие глухонемую жену, чтобы она не могла слышать злословия.

Уздинец решил уехать в Клецк, чтобы избавиться от насмешников и еще по одной причине. Еще мальчишкой он остался сиротой и воспитывался в грязном сиротском приюте, вынужденный ходить в рванине. Поэтому-то он и вырос с таким влечением к чистой постели и чистой одежде и с жаждой денег. Он жил очень бережливо и все время откладывал. Ешиботники всегда ходили к нему за ссудами и знали, что если уздинец упрямо морщит лоб и смотрит вниз, он не даст взаймы. Если же он морщит лоб и смотрит вверх, то даст. Он давал деньги взаймы и жил в постоянном страхе, что ему их не вернут. Именно из-за этого он и захотел уехать из клецкой ешивы, чтобы раз и навсегда избавиться от необходимости давать ссуды. В Валкениках его никто не знал, и он радовался, что никто не знает, что у него есть деньги. Однако со временем он понемногу сам себя выдал. Он знал наизусть все высказывания талмудических мудрецов по поводу денег и любил цитировать поговорки о важности капитала. При этом потирал друг о друга большой и указательный пальцы, будто отсчитывая монеты. Первым, кто догадался, что у Йоэля-уздинца есть деньги в узелке, был Йосеф-варшавянин.

В ешивах Мира[124] и Радуни[125] учились и парни из хасидской Польши, дети богатых отцов, хотевших, чтобы их сыновья стали учеными евреями на литовский манер. Эти хасидские парни ходили в галицийских сапожках, в новеньких лапсердаках из лучших белицких[126] тканей. Они носили на поясах шелковые кушаки, а на головах — маленькие шапочки. Среди бедных литовских сынов Торы в коротких пиджачках польские хасиды выделялись своей богатой одеждой, широким размахом и хасидским пылом. Однако Йосеф-варшавянин ни одеждой, ни поведением, ни даже стилем речи не был похож на польского еврея. Он был ниже среднего роста, тонкий, с бледными руками и белым благородным лицом, его скулы и подбородок были округлыми, рот маленький, точно вырезанный резцом. Над его светло-серыми глазами были длинные ресницы и тонкие брови. Он носил пенсне с полукруглыми стеклами и часто снимал его. Пенсне давило на переносицу и оставляло на ней синеватые следы, придававшие его облику еще больше благородства и хрупкости.

Йосеф-варшавянин ходил мягко и тихо, словно плыл. Костюм сидел на нем как влитой, будто только что вышел из-под иглы и утюга портного. Даже в самую грязь он носил низкие калоши с блестящим черным лаком снаружи и красным войлоком изнутри. Он всегда ходил в легком, тонком пальтишке с косым подрубленным фальшивым карманом на левой стороне груди и с узким бархатным воротничком. Входя с улицы, он дрожал от холода, скорчившись в своем пальтишке и слегка потирая щеку о воротничок. Его лицо было гладко выбрито, без единого волоска. В ешиве он долго и тщательно мыл свои белые, нежные руки под рукомойником. Он вытирался тонким, прозрачным шелковым носовым платком, а не общим серым полотенцем. Читал святые книги про себя, в свое удовольствие, положив ногу на ногу. Лишь время от времени он покашливал, приподнимал свою мягкую шапочку и трогал темно-русые волосы, как будто боялся, что они покинут его голову от слишком прилежной учебы.

Было известно, что варшавянин побывал уже во всех больших ешивах. В одном месте он проучился семестр, в другом — три месяца, пока ему не пришло в голову поучиться и в каком-нибудь литовском местечке. Он, Йосеф-варшавянин, первым догадался, что у Йоэля есть деньги, и попросил у него маленькую ссуду, два злотых.

— Почему вам вздумалось просить у меня, а не у кого-нибудь другого? — испугался Йоэл, что в Валкениках уже знают, что у него есть деньги. Однако отказывать он не хотел и дал варшавянину один злотый. Тот даже не стал говорить, что не возьмет эти деньги, просто отошел к своему стендеру и уселся изучать Тору, заложив ногу за ногу. Йоэл в своем уголке напевал над томом Гемары, напевал громко, чтобы показать, что его не волнует произошедшее. Однако его волновало, что он отказал товарищу в помощи. Сильно расстроенный, он снял ермолку и надел шляпу. Заложив руки за спину и выпятив живот, он подошел к варшавянину и быстро заговорил: он одолжит ему один злотый и пятьдесят грошей, и больше ни гроша! И это тоже при условии, что через неделю получит ссуду назад. Уздинец уже повернулся было, чтобы отойти обратно, но в этот момент Йосеф-варшавянин подставил свою узкую белую ладонь:

— Давайте сюда!

Потом и младшие ученики стали приходить к уздинцу за ссудами. Сначала он отказывал, а потому давал на половину или на четверть меньше, чем у него просили. До кухарки Гитл и двух ее дочерей дошел слух, что этот старый холостяк — богач. Однажды, когда он зашел на кухню, чтобы омыть руки перед едой, Лейча поставила перед ним на скамью большую медную кружку с двумя ручками. Она знала, что из ее рук набожный старый холостяк не возьмет даже кружки с водой. Уздинец закатал рукава и хотел было омыть руки. Тут молодая кухарка вдруг рассмеялась и спросила, почему он так скупится, когда товарищи просят у него взаймы пару грошей. Йоэл был возмущен этим лживым наветом и вылупил на нее глаза: он не дает взаймы? Напротив, кому же он отказал? Однако когда какой-то молодой человек ни с того ни с сего просит у него целый злотый, — это наглость. Злотый — это два полтинника, то есть четыре четвертака, то есть пять двугривенных, то есть десять гривенников, пятьдесят семишников или сто грошей. Лейча сразу же оценила сказанное и решила, что старый холостяк не плохой человек, а дурак. Для нее он не товар. Пусть им занимается ее старшая сестра Рохча, если он ей нравится. Для себя Лейча выбрала варшавянина. Он, правда, ниже ее на целую голову. Однако он красивый, нарядный и не боится посмотреть на девушку. Ее первый разговор с ним был о Йоэле-уздинце: она заметила, что старый холостяк не разговаривает с младшими учениками, и захотела узнать почему. Йосеф улыбнулся и ответил, что у самого уздинца еще детский разум. Потому он и боится разговаривать с младшими, чтобы и его не считали за мальчишку. Лейча была очарована этим умным ответом и сделала вывод, что у липнишкинского илуя сумасшедшая голова, а у уздинца — глупая голова, но у варшавянина — умная голова, и он красив, как ангел. Лейча даже удивилась, как она раньше этого не замечала.

Йосеф видел, что юная кухарка хочет ему понравиться, и как-то раз он просто так сказал ей, что литваки знают только селедку и картошку. Лейча покраснела до самых ушей. Варшавянин больше не заговаривал о еде. Он только начал заходить на обед, когда другие ученики расходились. Стол в его честь был накрыт белой скатертью, а на плите в отдельном горшочке разогревался лучший кусок мяса, который кухарка сберегла от общего котла ешивы. В иные дни, когда трапеза была скудной, мама Лейчи брала в долг у лавочника и готовила пир, как у богача. Сначала в местечке, а потом и в ешиве начали поговаривать, что варшавянин становится женихом для кухарки Лейчи. Сыны Торы поздравляли его. Йосеф холодно смотрел на них и молчал. Но однажды после обеда, когда его не было в ешиве, Йоэл-уздинец сказал товарищам:

— Что касается невесты, я бы не стал торопиться, даже если она умна и красива, как царица Савская. А что касается приданого, кто знает, хватит ли приданого, которое получит Йосеф-варшавянин, на то, чтобы вернуть те полтора злотых, которые он у меня занял и до сих пор не вернул.

Глава 3

Реб Гирша Гордон, лавочник, торговавший мануфактурой, был когда-то зятем валкеникского раввина. Его первая жена, дочь раввина, умерла через пару лет после свадьбы, оставив ему сына. Он снова женился, и теперь у него были уже взрослые дочери от второй жены. Однако в местечке его все еще называли «зять раввина» и он слыл самым состоятельным и уважаемым обывателем. Бедные невесты вкладывали в его дело свое приданое, поссорившиеся из-за наследства родственники делали его третейским судьей. Торговцы мануфактурой из Вильны выдавали товар без расписок. Крестьяне из окрестных деревень верили на слово. Все знали, что он не жульничает, натягивая ткани на метр. Из-за своей честности и набожности он терял клиентов. Он мог накричать на бедную девушку за то, что она хотела купить слишком дорогой материал. Выгонял из лавки молодку, потому что по размерам куска ткани, который она велела отрезать, понимал, что она хочет сшить себе короткое платье с большим декольте и без рукавов. Реб Гирша, обладатель четырехугольной черной бороды, в которой виднелись отдельные седые волоски, каждому смотрел прямо в лицо большими и жгучими глазами. Он разговаривал коротко и громко, не выносил секретов. Не проявлял почтения ни к богачам, ни к беднякам. Его любимой поговоркой были слова из Торы: «И нищему не потворствуй в тяжбе его»[127], то есть и бедняку не следует делать скидок, если он неправ. Люди говорили, что он разбирается в святых книгах больше, чем его бывший тесть, валкеникский раввин. Тем не менее он не проявлял ни капли гордыни по отношению к невеждам. Даже в честь субботы он не наряжался, как ученый еврей. Всегда носил сапоги и высокую еврейскую шляпу. Когда он гулял с обывателями за местечком, то держал в руках простую обломанную толстую ветку. Разговаривал всегда об одном и том же: не следует дружить со светскими. И с такими религиозными, которые живут в мире со светскими, тоже не следует дружить. Ради того, чтобы старый обычай не нарушался, он был готов воевать и терпеть оскорбления.