Кавалер в желтом колете - Артуро Перес-Реверте

— Что ж, увидимся в аду, — сказал он.

В этот самый миг женщина — руки ее были скручены за спиной, глаза вылезли из орбит, а крик, отчаянный и свирепый, был заглушен кляпом — вскочила со стула и головой вперед кинулась на Алатристе. Тот успел отпрянуть — ровно настолько, чтобы избежать удара, — и невольно выпустил итальянца из-под прицела. Но для Гвальтерио Малатесты даже самое краткое мгновение решало очень многое, ибо способно было нарушить хрупкое равновесие между жизнью и смертью. И покуда капитан, сторонясь упавшей у его ног женщины, снова наводил пистолет, Малатеста смахнул со стола свечу, ввергнув комнату во тьму, и бросился на пол, силясь дотянуться до своего оружия. Выстрел, грянувший у него над головой, разбил оконное стекло, а вспышка высветила блеск уже обнаженного клинка. Матерь божья, пронеслось в голове Алатристе, он уйдет. Или, чего доброго, меня пристукнет.

На полу ворочалась и скулила женщина. Алатристе перепрыгнул через нее, бросил разряженный пистолет, одновременно обнажая шпагу. И как раз вовремя, чтобы несколько раз ткнуть острием еще не успевшего вскочить Малатесту — в темноте, а значит, наугад. Три выпада подряд попали в пустоту, а затем откуда-то сзади и не издалека последовал ответный удар, который распорол колет и въелся бы в мясо, если бы капитан не крутанулся на месте. Стул, с грохотом откинутый в сторону, помог капитану найти противника и устремиться к нему с вытянутой шпагой — и вот наконец-то она со звоном скрестилась с клинком итальянца. Конец тебе, подумал Алатристе, левой рукой нашаривая за поясом пистолет. Но Малатеста, видно, не хотел получать пулю в упор и потому успел перехватить и удержать руку капитана. Они боролись молча и ожесточенно, обхватив друг друга, не тратя сил на брань и угрозы, так что слышалось только тяжелое, хриплое дыхание. Если он сумеет подобрать кинжал, я могу считать себя покойником, подумал Алатристе, и, позабыв про пистолет, потянулся было за своим бискайцем. Итальянец догадался о его намерении и, отчаянным усилием сбив капитана с ног, навалился сверху. Они покатились по полу под грохот падающей мебели и звон разбитой посуды. Шпаги здесь помочь не могли нисколько. Алатристе сумел наконец высвободить левую руку, вырвал из ножен кинжал и несколько раз подряд яростно ткнул им куда попало. Первый удар рассек на итальянце колет, второй пришелся в воздух, а потом скрипнула и отворилась от неистового пинка дверь, за которой, мелькнув на мгновенье в светлом прямоугольнике проема, силуэт Малатесты скрылся.

Я был счастлив. Дождь перестал, над городскими крышами разгорался сияющий день — солнце во все небо, а на небе ни облачка, — когда вместе с доном Франсиско вышли мы из ворот дворца. Пересекли площадь, проталкиваясь сквозь густую толпу любопытных, собравшихся здесь еще до рассвета и удерживаемых на почтительном расстоянии копьями дворцовой стражи. Мадридский народ — любопытный, говорливый, простодушно преданный своим государям, всегда готовый забыть о собственных тяготах и получающий извращенное наслаждение при виде роскоши, в которой купаются его владыки, — радостно сновал по эспланаде в чаянии лицезреть их величеств, чьи экипажи стояли у южного крыла. Предполагаемый выезд привел в движение не только народные упования, но и сонм придворных обоего пола и всех рангов, а равно и легион челяди, так что в Эскориал должен был тронуться целый кортеж. Отправлялась туда же, если уже не прибыла к месту, и труппа Рафаэля де Косара в полном составе, включая, разумеется, и Марию де Кастро, ибо первое представление комедии Кеведо «Кинжал и шпага» должно было состояться в начале будущей неделе в садах дворца-монастыря. Да, возвращаясь к королевскому кортежу или, как говорилось в те времена, — поезду, скажу, что все царедворцы соперничали друг с другом в роскоши, не обращая ни малейшего внимания на соответствующие эдикты, и на плитах эспланады слепили глаза раззолоченные кареты с гербами на дверцах, били копытами откормленные мулы и породистые кони, мелькали пышно расшитые ливреи, ибо и тот, кто мог, и тот, кто нет, тратили последние свои деньги, чтобы выглядеть истинными аристократами. И, по обыкновению, на этой сцене, в декорациях притворства и мнимости играли патриции и плебеи, кичась кровью готов, из кожи вон вылезая, чтобы перещеголять ближнего знатностью и древностью рода. Ибо, как сказал Лопе:

Да пусть меня отправят на костер,Коль мы не разживемся миллионом,По грошику взимая с тех, кто «доном»Стал звать себя с весьма недавних пор.

— Не перестаю удивляться, — молвил дон Франсиско, — что ты сумел убедить Гуадальмедину.

— Я не убеждал его. Он сам убедился, услышав от меня, как обстояли дела на самом деле. Выслушал — и поверил.

— Поверил, оттого что хотел поверить. Он знает Алатристе и, стало быть, понимает, на что тот способен, а на что не пойдет никогда на свете. Одно дело — натворить глупостей из-за женщины, и совсем другое — поднять руку на короля.

Мы шли меж гранитных колонн к парадной лестнице. У нас над головами невысокое еще солнце освещало капители в античном стиле и двуглавых орлов, изваянных на арках, и золотые лучи скользили по Двору Королевы, где многочисленные придворные ожидали выхода их величеств. Дон Франсиско, то и дело снимая шляпу, учтивейшим образом раскланивался со знакомыми. Поэт был облачен в черный шелковый колет с крестом на груди, опоясан парадной шпагой с позолоченным эфесом. Я тоже приоделся как мог и прицепил сзади свой неизменный кинжал. Дорожный мешок, где лежали будничное платье и две смены белья, приготовленные Непрухой, слуга положил в экипаж, где вместе со слугами маркиза де Личе должен был ехать и я. Поэт, которому отведено было место в карете самого маркиза, отозвался об этой чести в свойственном ему духе:

Мне средь вельмож сидеть не внове:Какая, право, чепуха!Попивши благородной крови,Облагородится блоха.

— Граф знает, что Алатристе ни в чем не виноват, — сказал я, когда мы вновь отошли в сторонку.

— Ну, разумеется, знает, — отвечал поэт. — Но легко ли простить обиду и проколотую руку? А тут еще и его величество замешалось… Однако теперь у Гуадальмедины есть возможность решить дело по совести.

— Но ведь от него многого и не требуется! Надо всего лишь устроить встречу с графом-герцогом.

Дон Франсиско огляделся по сторонам и понизил голос:

— Это, по-твоему, не много? Тем паче что всякий придворный ищет прежде всего выгоды для себя. Это ведь не просто история о том, как не поделили бабу… Когда вмешается Оливарес, дело примет совсем иной оборот. Алатристе — полезнейший свидетель, способный разоблачить заговорщиков. Они знают, что он никогда не заговорит под пыткой… Или хотя бы имеют веские основания так считать.