Последний год - Василий Ардаматский

— Если только это, я согласен.

Только это, — подтвердил Грубин и спросил — Как лучше сообщить об этом царю?

— Может, сначала царице?

— А ей как?

— Очень просто, через Вырубову.

— А не напутает эта дура? Или вдруг испугается?

— Ей нужно только сказать проще: мол, у Протопопова было очень важное свидание в Стокгольме, касающееся войны. Пусть царица поинтересуется, что там произошло. И все.

— Прекрасно, Николай Федорович, — согласился Грубин. — Но нужно все-таки перестраховаться и как-то сообщить то же самое прямо царю. Но как?

— Может, через генерала Воейкова?

— Опасно. А как бы еще?

— Распутин? — осторожно предложил Бурдуков.

— Тогда снова через царицу…

— Если от него, то это наверняка дойдет до царя.

— А вы скажете ему сами?

— Хорошо, — после долгой паузы согласился Бурдуков.

— А я приму меры, чтобы эта новость попала в прессу.

— Да разве такое напечатают? — удивился Бурдуков.

— В свой час напечатают, а пока важно, чтобы через думских газетчиков эта новость достигла ушей Родзянко и, что еще важнее, ушей министра иностранных дел Сазонова.

— Он же на привязи у англичан, этот Сазонов, он немедля даст знать туда и настроит царя против этого дела, — возразил Бурдуков.

— Однако сам факт встречи в Стокгольме не может не заинтересовать царя, и он наверняка захочет все узнать из первых рук. Вы сами с Протопоповым знакомы?

— Да, но не очень хорошо. Но знаю его еще со времени работы его в провинции.

— Не могли бы вы встретиться с ним сразу после его возвращения?

— Нельзя… — решительно возразил Бурдуков. — Он же знает, что я из опасного министерства внутренних дел…

— Но кто-то с ним поговорить должен, Николай Федорович. Надо авторитетно посоветовать ему не трусить и трезво знать, что стокгольмская история возводит его в ранг крупных политиков России.

— Поговорить с ним об этом мог бы опять же Распутин. Они хорошо знакомы, — предложил Бурдуков.

— Можете подготовить их встречу?

— Постараюсь, Георгин Максимович…

— Вот и все дело, Николай Федорович, — сказал Грубин, посмотрел на часы и встал. — Но нельзя терять ни минуты…

Они вышли на главную аллею и смешались с толпой, возвращавшейся с похорон…

Вернувшись в Петроград, Протопопов прежде всего явился с визитом к министру иностранных дел Сазонову. Избежать этого визита он не мог и очень боялся его, знал, что Сазонов обладает острым, злым умом, в Думе далеко не всякий решался задавать ему вопросы, все помнили, как однажды он отхлестал депутата Капниста, сказавшего про него, что он болен англофобией. Сазонов мгновенно ответил, что, очевидно, он заразился этой болезнью у его величества императора, подписавшего высочайший акт союзничества с Англией. Дума замерла, а потом разразилась аплодисментами, которые, словно буря, сдули Капниста с трибуны…

Протопопов втайне надеялся, что Сазонов ничего не знает о его встрече в Стокгольме. Откуда ему знать? На случай, если знает и спросит, Протопопов приготовил два ответа: серьезный и этакий полегче, с шуточками и оговорочками. Он еще надеялся на то, что Сазонову не до Стокгольма, в Петрограде кто-то уже шепнул ему, будто министр висит на ниточке…

Мысленно перекрестившись, Протопопов вошел в кабинет. Сазонов что-то писал за столом. Увидев вошедшего, он отодвинул от себя бумаги и, выпрямившись в кресле, на приветствие Протопопова сухо ответил: «Здравствуйте… садитесь…»

— Ну вот, ваше превосходительство, мы выполнили свою тяжкую миссию, — начал Протопопов с тяжелым вздохом, усаживаясь в глубокое кресло. Сазонов с непроницаемым лицом смотрел на него, чуть сузив глаза.

— Выступать приходилось по три раза на день, — продолжал Протопопов, глядя и не глядя на министра. — А где выступление, там прием, а значит, и застольные спичи. А чего стоят одни их репортеры! Бульдоги с мертвой хваткой! Не чета нашим. И каждому ответь, а что ни вопрос, то какая-нибудь каверза… — Он говорил, все более оживляясь, но голова начала кружиться, закололо иглами в затылке — пронеси, господи… Он продолжал сбивчивый рассказ, боясь остановиться, надеясь, что ему станет лучше.

Сазонов и не ждал услышать от него что-нибудь значительное или интересное об Англии, которую сам прекрасно знал, разве только о том, как выглядит Лондон сейчас, когда война. Но об этом он не услышал, и, когда Протопопов принялся рассказывать об опасностях морского путешествия, Сазонов перебил его:

— Что за слухи о какой-то вашей встрече в Стокгольме? Протопопов умолк на полуслове. В затылке кололо сильнее — если не пронесет, он совершенно потеряет власть над собой и может наговорить бог знает чего!

— Сущая чепуха, ваше превосходительство, — ответил он со страдальческой улыбкой. — Какой-то тип пожелал со мной встретиться. Я даже фамилии толком не узнал и даже думал, что иду на встречу с моим знакомым коммерсантом Ашбергом.

— А кто же там оказался?

На Протопопова накатывали теплые волны — это приступ.

— Некто… боже, дай вспомнить… кажется, Варбург… или что-то в этом роде… может быть, Варбут…

— Ну хорошо, а в чем суть? — Сазонов вынул из жилета часы и положил перед собой.

— Не стоит вашего внимания, — махнул рукой Протопопов, и голова его стала опускаться на грудь.

— А все же что именно? — спросил Сазонов, точно не видя странного поведения визитера, он думал сейчас только о том, как помешать Протопопову попасть к царю в ближайшие два дня, чтобы успеть предупредить того об опасности стокгольмской ситуации.

Протопопов медленно поднял голову, вздохнул с гримасой улыбки на пожелтевшем лице и сказал:

— Поверхностный зондаж нашей позиции в войне… безответственные предложения. — Он сжал в комок всю свою волю, чтобы остановить приступ.

— Какие предложения? — Голос министра стал металлическим.

— Я же сказал, безответственные.

— Будьте так любезны сказать, какие именно?

— Чтобы в Европе все по справедливости, а Россия с Германией во главе… — Протопопов с великим трудом выдирал из памяти посулы немца, но Сазонову уже было понятно, какую беду вызовет эта история. Он поблагодарил Протопопова за информацию и, еле дождавшись, когда тот шаркающей походкой вышел из кабинета, соединился по телефону с Бьюкененом.

— У меня только что был Протопопов…

— Я все знаю, — ответил Бьюкенен. — Гнуснейшая и опаснейшая история. Необходимы срочные и решительные меры.

— Я уезжаю в отпуск в Финляндию, — сообщил Сазонов.

— Это немыслимо!

— Я уже простился с царем. И это он настоял на моем отпуске.

— Можно это исправить?

— Нет. Я же сам доложил царю о своем крайнем переутомлении.

— Проинструктируйте Нератова, порекомендуйте ему держать тесную связь со мной.

— Хорошо…

Сазонов некоторое время неподвижно сидел в кресле с окаменевшим лицом…

«К черту все… Разум здесь бессилен… Все идет само собой… Катится как камень с горы… Может, даже хорошо, что я уеду. В конце концов, что я могу сделать один? А когда вернусь, по крайней мере, хоть эта гнусная история будет уже позади…»

Из министерства иностранных дел Протопопов поехал домой — ему захотелось скрыться от всех, от всего, даже вот от этой шумной улицы, запереться в квартире, где никто не будет рвать ему нервы, и если уж навалится приступ, там он перетерпит его в одиночку.

Все кувырком. Сазонов теперь его смертельный враг. Родзянко, тот прямо взбесился, руки не подал, сказал: «Вы взяли на себя позорную роль…» Неужели он промахнулся и этой встречей в Стокгольме перечеркнул всю успешную поездку в Англию, все свои прежние заслуги?

В пустой квартире — семья жила на даче — едко и омерзительно пахло: жена, как всегда, съезжая на дачу, разложила на подоконниках яд против мух. Во всех пяти комнатах мебель была сдвинута в кучи и покрыта коврами, густо засыпанными нафталином. Только в его кабинете все стояло на своих местах, и здесь пахло меньше. Он приоткрыл окно, придвинул к нему кресло и сел, вытянув ослабевшие ноги… Проклятый приступ стоял за спиной, теперь уже не иглы кололи затылок, а начиналось то, что он называл ознобом головы. Мысли возникали в ней как бы помимо его воли и тут же исчезали. Июльские сумерки сгущались в ощущение страха.

«Неужели я погубил себя? Так хорошо все шло… Я завоевал Англию, все их газеты курили мне фимиам, называли мыслящим политиком русского стиля. Один репортер спросил на пресс-конференции, что я сделал бы прежде всего, если бы стал премьер-министром? Я ответил — первым делом я бы помолился богу. Как аплодировали! На другой день мой ответ во всех газетах. Так все шло на подъем, на подъем, и вдруг все летит в пропасть…» Ему стало тоскливо и горько, жалко себя, в глазах у него защипало, и горло стиснуло. И тотчас нахлынула теплая волна, подхватила его и понесла, понесла… Припадок начался.