Последний год - Василий Ардаматский

— Вы будете иметь возможность по возвращении увидеться с царем? — спросил немец.

— На это должно быть желание царя, — ответил Протопопов.

— Допустим, он этого пожелает, — сказал немец. — И тогда почему бы вам не рассказать ему о нашем совершенно случайном свидании?

— Темы для разговора выбирает опять же сам монарх, — ответил Протопопов.

— Ну а если он сам спросит вас об этом нашем свидании?

— Я не собираюсь его рекламировать уже хотя бы потому, что на него я никем не уполномочен.

— Вы совестью уполномочены, любовью к России уполномочены! — выспренне произнес немец.

— Тем не менее, — качнул головой Протопопов.

— И даже в том случае, если вы будете знать, что Германия хочет с вашей помощью донести до царя ее взгляды на окончание этой страшной войны? — спросил немец.

Никаких обязательств, связанных с этим свиданием, Протопопов брать на себя не будет, но честолюбивая мысль стать послом мира не оставляла его и в эти минуты.

— Я продолжу свои размышления с вашего разрешения. Впрочем, не свои лично, конечно, — сказал немец. — Так вот… Германия не преследует завоевательные цели. Англия наоборот. Германия хочет одного: справедливого устройства Европы с учетом подлинно государственных интересов великой России.

— Что же… именно… для России? — несколько пугливо спросил Протопопов, невольно втягиваясь в разговор.

— Никаких диктатов или помех в польской проблеме, — твердо ответил немец.

Отлично понимая важность для России и остроту польского вопроса, Протопопов решился уточнить его решающий пункт.

— Вы видите Польшу В границах этнографических или географических? — спросил он.

— Географических, — тотчас ответил немец и добавил с улыбкой: — Этнические данные — это стихия, а география управляема. По этому ли: принципу мы будем решать и чисто европейские проблемы. Мы подняли меч во ими справедливости для Германии и для всей Европы. И единственно, кому бы мы хотели обрезать когти, — это англичанам. Нельзя, чтобы в нашей тесной Европе оставалась Англия, диктующая всем политику силой. Это патология. В Европе есть только два государства, которые исторически и по своим возможностям имеют право взять на себя заботу о справедливом мире для Европы, — это Россия и Германия. Подчеркиваю: это мысль не моя. Так думает наш кайзер, у которого в этой войне есть одна боль: кровь немецкого и русского народов. Разве об этом не следует знать русскому царю?

Понимая всю важность для Николая этой информации, Протопопов уже представлял себя сообщающим ее монарху. На вопрос немца он, однако, не ответил.

— У нас с вами не переговоры, а просто беседа двух патриотов своих стран, только я в отличие от вас знаю, что хочет и думает руководство Германии, — продолжал немец. — Мы решились на эту беседу, зная и ваш ум, и ваши политические взгляды, и вашу любовь к России. И мы понимаем, что в вопросах, которые сейчас мы чисто пунктирно затронули, есть великое множество всяких аспектов, но обсуждение их — это уже предмет для переговоров официальных, о которых мы страстно мечтаем. Я уверен, что такие переговоры произойдут, все проблемы на них будут успешно разрешены, и тогда наша с вами скромная встреча здесь станет исторической и войдет в учебники, — сказал немец очень серьезно и даже взволнованно. Протопопов таращил на него глаза: черт побери, вот так и делается история…

Протопопов отбыл через Финляндию домой. И пока он был еще в пути, немецкая разведка позаботилась, чтобы результаты стокгольмской встречи не оказались зависящими от трусости или храбрости Протопопова.

По всем ставшим впоследствии доступными немецким документам и по мемуарным свидетельствам, где нет ни одного серьезного следа о стокгольмских переговорах, ясно, что этот миротворческий шаг Германии на самом деле был шагом чисто провокационным и главной его целью было вызвать замешательство и взаимное недоверие среди воюющих против Германии государств и воспользоваться этим на фронтах. Поэтому организаторы встречи в Стокгольме не только не озабочены тем, чтобы ее хотя бы до поры до времени засекретить, но принимают специальные меры, чтобы придать ей самую широкую гласность в России…

Днем на кладбище Александро-Невской лавры Грубин ждал Бурдукова, который опаздывал уже на целых сорок минут. Не в правилах Грубина было мириться с такой расхлябанностью, и, если б не особая важность сегодняшнего дела, он бы давно ушел отсюда. Ему все труднее управляться с этим скользким типом. После того как он сам сосватал его в советники к Манусу, Бурдуков стал наглеть на глазах и уже не раз пытался уклониться от выполнения поручений. Грубин теперь жалел, что в свое время не оформил вербовку Бурдукова как положено, но тогда что-то испугало, показалось, что Бурдуков может его выдать, только бы плату за это предложили хорошую. И Грубин тогда решил построить свои отношения с ним на его патологической алчности и в общем не ошибся — за деньги Бурдуков готов был делать что угодно, его совершенно не интересовало, для чего это делается, и энтузиазм его участия зависел только от размера вознаграяедения. Но сейчас Манус платил ему хорошо, наверняка больше, чем Грубин, и вот результат…

Во время прошлой их встречи, на которую Бурдуков пришел, не выполнив простого поручения, Грубин сказал ему:

— Николай Федорович, неужели вы не понимаете, что достаточно одного моего слова Манусу, и он от ваших услуг откажется?..

Как все праздные посетители кладбищ, Грубин медленно бродил по тропинкам между могил и читал надгробные надписи. Здесь простых людей не хоронили. Перед каждой фамилией, высеченной на камне, несколько строк — перечисление званий и чинов.

В каменных серых воротах появилась пышная похоронная процессия. Даму в черном поддерживали под руки два генерала, в толпе преобладали военные. Медленно двигался отряд солдат с винтовками на плече, еще раньше прошел большой военный оркестр.

Грубин проводил взглядом процессию и усмехнулся про себя: «Отвоевался генерал в столичных окопах», — и, когда повернулся, увидел Бурдукова. Пальто нараспашку, шляпа в руке, свернул в боковую аллею и остановился перед памятником, возле которого назначена их встреча. Смотрел по сторонам, вытирая лицо платком…

Грубин вышел из-за деревьев:

— Я уже уходил, Николай Федорович, и это ничего хорошего вам не сулило.

— Георгий Максимович, поверьте, попал как в ловушку, — начал объясняться, все еще тяжело дыша, Бурдуков. — Был на Васильевском, выхожу на улицу — трамваи стоят, и ни одного извозчика. Пешком шел до самого Николаевского вокзала и только тут схватил извозчика.

Они сели на белую мраморную скамейку перед памятником из черного мрамора.

В это время ветер донес монотонный голос священника, читавшего заупокойную молитву. Бурдуков прислушался с испуганным лицом.

— Хватит примеряться. Пока живы, давайте заниматься делами, — сказал Грубин.

— Я весь внимание, — повернулся Бурдуков. Грубин подвинулся ближе и начал говорить:

— Дело очень важное. Вы понимаете, конечно, что все наши коммерческие дела, в том числе и приложение вашего личного капитала, зависят от войны, от того, когда она кончится. Если мы хотим сохранить свои капиталы, чтобы потом пустить их в активный оборот, мы должны знать, как обстоит дело с войной, иначе можно сильно просчитаться. Понимаете вы это?

— Еще бы… еще бы… В большой тревоге нахожусь.

— Так что в случае успеха вы будете хорошо вознаграждены не только мною, но и Манусом. Он в курсе…

— Все, что в силах, сделаю… — Бурдуков отдышался наконец и, кажется, был способен слушать.

— И дело-то в общем простое… — продолжал Грубин. — Слухи о возможности мирных переговоров с Германией ходят давно, вы знаете. Но теперь это не слух, а факт. Думский деятель Протопопов, возвращаясь домой из Англии, в Стокгольме встречался и вел переговоры с представителем Германии…

— Откуда же сие известно? — вдруг спросил Бурдуков.

— Вы же знаете, Николай Федорович, у нас с Манусом связи есть в самых высоких инстанциях.

— Как не знать, — уважительно ответил Бурдуков, и в это время трескуче хлестнул залп похоронного салюта. Бурдуков вздрогнул всем телом, посмотрел туда, где стреляли, и сказал: — Это я знаю, знаю… Но как же так? Только третьего дня в газетах были напечатаны слова государя про войну до полной победы Антанты.

— Но однажды кто-то должен начать разговор о конце войны, — продолжал Грубин. — Судя по всему, начинает Германия. Возможно, она сама решила стать на колени перед коалицией, но из престижа хочет сказать об этом прежде всего России, вложившей в войну больше всех. И вы, пожалуйста, успокойтесь: пи я, ни Манус, ни вы не сделаем и шага против интересов России. И задача у нас, повторяю, весьма простая. Дело в том, что этот Протопопов, по отзыву всех, человек не очень серьезный, и что может получиться? Германия, не зная, что он за человек, решила через него передать предложение о почетном для России мире, а этот Протопопов из трусости или непонимания всей важности дела решит свою встречу в Стокгольме сохранить в тайне. А главное, в тайне от царя. Этого не должно случиться. Царь должен знать все. И наша задача сделать так, чтобы независимо от Протопопова царь об этом узнал.