Свидетельство - Лайош Мештерхази

Наконец он выбрался на поляну, откуда можно было оглядеться. Туман почти рассеялся. Эстергайош увидел широкую, отороченную холмами долину. Словно две стрелы, пронизывали ее две шоссейные дороги. И на обеих — вереницы автомашин, танков, вьючных лошадей и длинные, плотные колонны пехоты. Чуть поодаль — несколько уцелевших домишек какого-то селения. Как и предполагал Эстергайош, он оказался неподалеку от Леаньвара.

Прямо под ним, метрах в двадцати, пролегал узкий лесной проселок, — вероятно, продолжение того, от которого он только что уползал так поспешно. По проселку спускалось несколько солдат в расстегнутых эсэсовских шинелях, некоторые из них были без фуражек. Эсэсовцы, видимо, устали и едва волочили ноги, но при этом спешили. Шли молча, и лица их были мрачны. Вскоре они скрылись за поворотом. Затем выползла «консервная банка» — штабной немецкий автомобиль; «банка» шла с усилием, надсадно тарахтя и то и дело останавливаясь. Барахлил мотор, и видно было, как все время вихляло одно колесо, заплетаясь, будто непослушная нога у пьяного. В крохотную четырехместную машину умудрилось втиснуться семеро. Когда мотор заглох опять, все семеро немцев вылезли из нее и, бросив «банку» прямо на дороге, побрели пешком. И снова воцарилась тишина. Лишь изредка, и притом издалека, слышался стрекот автомата.

Эстергайош ждал, не решаясь спускаться с горы. Внизу, на развилке двух шоссе, ни на миг не прекращалось движение. Все так же ползли один за другим неуклюжие танки, тяжелые грузовики, то обгоняя их, то застревая в море пехотинцев, шныряли юркие штабные легковушки и, пробившись, снова кидались вперед.

Уже и полдень миновал, а поток машин и людей на шоссе все не уменьшался. Эстергайош прикинул: проселками до деревни было не больше двух часов ходьбы. Но как перебраться через оба шоссе?

После полудня движение на дорогах все же начало спадать, а к наступлению сумерек машины пошли совсем редко, с интервалами метров в четыреста — пятьсот. Когда совсем стемнело, Эстергайош спустился и беспрепятственно перебрался через долину. Дорогу он знал хорошо и шел прямиком, по колючей стерне да вязкой пашне, старательно избегая проселков. Поздно, совсем уже затемно, добрался он до околицы родного села. К дому прокрался задами. Прежде чем постучать, опасливо огляделся во дворе, послушал у темного окна. Дверь ему отворил тесть. Взвизгнув, бросилась на шею жена, окружили пятеро ребятишек, заплакала, припав к плечу, мать.

И только теперь узнал Эстергайош, что село еще со вчерашнего дня свободно от фашистов. А бесконечный поток на шоссе, который он весь день наблюдал с горы, — не немцы, а советские войска.

В тот же вечер Эстергайош поспешил к родичам Юхаса, успокоить их доброй весточкой о сыне.

В селе не было русских солдат, но слухи, а иногда и новая газета «Уй соо»[37] доходили и сюда, и жители деревни знали, что Будапешт окружен, что в Дебрецене заседает Национальное собрание и уже образовано новое венгерское правительство. Эстергайош решил недельку-другую передохнуть дома — за последний месяц он наработался по горло, — а там, когда Будапешт будет свободен, снова вернется на «железку».

Разумеется, слух о том, что Михай Эстергайош пробрался из Будапешта через линию фронта и сидит дома, в мгновение ока разнесся по селу. И теперь каждодневно вокруг него собиралось все больше народу. И не только по вечерам. Иной раз эти «собрания» начинались чуть свет. Главный вопрос был — что станется теперь с герцогским имением? Многие уверяли: будет все, как в девятнадцатом, управятся с имением сами барские батраки. Выберут себе директора, местный комитет и будут управлять имением, как своим собственным. А еще лучше, если бы земли поместья поделили между безземельными и бедняками, у кого было до сих пор всего два-три хольда…

На Новый год мужики снова собрались — создавать коммунистическую ячейку. Заняли бывшую казарму допризывников, из чердачного окна вывесили красный флаг. Михая Эстергайоша выбрали председателем. Только много позднее привыкли называть его по-новому — не председателем, а секретарем. И не знал, не гадал Эстергайош, что не две недели, а много больше времени пройдет, прежде чем он возвратится назад, на свою железную дорогу.

Охромевший Шандор Месарош и здоровяк Янчи Киш «всухую» справляли новый, сорок пятый год.

— А ведь и по религии полагается! — ворчал Янчи хриплым, пропитым басом. — Даже по религии!

— Что полагается?

— Чтобы уж на Новый-то год человек выпил… Так оно по нашей католической вере требуется…

Шани, даже не взглянув на приятеля, грохнул кулаком по столу: у него, кроме всех прочих бед, была еще одна — сердечная. Целый год он, Шани Месарош, ухаживал за Манци, подавальщицей из кабачка на проспекте кайзера Вильгельма.

Нет, нельзя сказать, чтобы Манци плохо относилась к Шани. Только она никак не могла отвыкнуть от своей «профессии». А ведь Шани охотно на ней женился бы. Неплохая девчонка была эта Манци. И собой хороша: дивные черные волосы, глаза карие, лицо с острым подбородочком. Все мужчины на нее заглядывались. К тому же всякое дело у нее спорилось, и опрятна она была, прямо чистюля. Вот только с детства сиротой осталась, да и пошла, несчастная, по рукам… а теперь как ни обещает, как ни клянется — а всякий раз все начинается сначала…

Новый год они сговорились провести втроем, посидеть, поговорить.

Шани зашел за ней вскоре после обеда.

Манци жила на улице Аладар, у одной вдовы. Позвонил Шани, а вдова дверь отперла, но в квартиру не пускает, заслонила проход своей жирной тушей.

— Нельзя сейчас к Манци!

Шани со зла клюшку свою об пол, а вдова шепчет, будто соболезнует:

— Офицер немецкий у нее… — И плечами пожимает: я, мол, ни при чем.

У Шани в глазах молнии.

— Как? Еще и немец к тому же? Вот свинья! — заорал он.

Вдова, вконец перепуганная, взмолилась:

— Пожалуйста, не кричите, господин Месарош! Только не кричите так, прошу вас! Люди-то что скажут…

Шани подхватил клюшку с земли и потряс ею у вдовушки перед носом. Но тон сбавил.

— Послушайте, госпожа Качановская! Я Манци к вам определил, потому как считал вас женщиной порядочной. И предупредил вас: присматривайте за ней! Верно?.. Так вот, если вы еще раз дозволите ей такую гадость, тогда я не только его изобью, но и вас тоже, госпожа Качановская! Запомните — так отделаю, что доктор в обморок упадет, когда синяки ваши увидит. Всю жизнь будете на животе своем толстом лежать, коли я вас однажды отделаю… Сидеть больше никогда не пожелаете. Поняли?

Госпожа Качановская потерянно моргала глазами и, пытаясь успокоить Шани, объясняла:

— Не ее то вина, господин Месарош, видит бог, не ее вина. Природа у нее такая. С природой-то она все равно ничего не сможет поделать.

Шани хлобыстнул дверью и захромал вниз, тяжело ступая, будто рояль на себе волок.

Янчи Киш не очень понимал, в чем тут загвоздка. Яноша Киша не интересовали женщины. Был он еще не стар — лет сорока, не больше. А смотрел он на это так: есть кого приласкать — хорошо, нет — тоже ладно. Но если у его дружка, у Шани, сердечное горе, — значит, и ему, Янчи, есть отчего печалиться. Если Шани вздыхает, будет вздыхать и Янчи. Так даже лучше — с двух сторон вздыхать, свечка не погаснет. А то спичек у них маловато, беречь нужно.

— Даже вера…

— Ничего, черт побери, не поделаешь. Вон вода из крана и та уже не течет, а ты чего захотел — вино!

— Достать-то можно бы…

— Где?

— У Цехмайстера есть еще! Прошлый раз, когда мы у них работали, видел я сам на заднем складе. И ром есть, и вино бутылочное.

— Как же, так тебе Цехмайстер и даст — держи карман шире! Я-то думал: ты из-за плоскостопия не попал в армию. А у тебя, оказывается, плоскоумие.

Огромная, словно мохом по осени, заросшая волосней голова Киша покачалась на шее из стороны в сторону.

— Оно-то, конечно, можно… И без Цехмайстера можно открыть…

— Кража со взломом, во время осадного положения? Вот болван-то! Да тебя к Новому году уже и повесить успеют. Как новогоднего поросенка — за шейку! Отличный поросенок из тебя получился бы. Каждый прохожий на счастье мог бы отщипнуть себе кусочек… Взломать! Это тебе тоже твоя святая католическая вера предписывает?

— Все равно, не мы, так нилашисты разворуют. Что ж, им, выходит, оставлять? Или бомба все в пух и в прах разнесет. Не пропадать же такому добру? Или тебе все равно?

Шани долго молчал, потом сказал:

— Еще на улицу Аттилы сходить нужно. Юхас кое-что просил там одному малому передать.

— Завтра с утра и сходим. Кстати, и туда занесем бутылочку. И Юхасу тоже… Он того заслуживает.

— Да перестань ты, дурила! Там же замки!

— Замки? А ты знаешь, какие там замки? Ерунда. Мне их снять — раз плюнуть. Ковырну чуток — и нету замка этого. И никакой это не взлом! Все равно все прахом пойдет!