Свидетельство - Лайош Мештерхази

— На пенсию? — воскликнул Ласло. — А что же еще ты мог бы делать? Сейчас-то?

— Что верно, то верно.

Они взглянули друг на друга и рассмеялись. И оба подумали, что долгая и трудная борьба закончилась, теперь остается только ждать. Терпеливо ждать. А там — дыши свободно, во всю грудь!

— Неделя, две — от силы…

А про себя думали: один-два дня. Может быть, уже завтра утром…

Под вечер умолкал шум боя, обрывали свой громкий вой минометы. Ни свиста снарядов, ни жалобного нытья мин. Воцарялась тишина, лишь изредка нарушаемая одиноким винтовочным выстрелом или коротеньким автоматным стрекотом — с той или с этой стороны.

Вечером жильцы вылезали из подвалов-убежищ наверх подышать свежим воздухом. Кто-нибудь, схватив ведро, мчался за угол, на улицу Паулера, где в широченной воронке, образовавшейся посередине мостовой после взрыва бомбы, можно было набрать воды. Вода заполнила воронку до краев и тоненьким ручейком струилась по мостовой к водостоку. В ранние зимние сумерки окрестные жители собирались к воронке с ведрами. Они спешили управиться до пяти: после пяти выходить на улицу запрещено — комендантский час. Да что толку в запрете, когда очередь длинна, а два ведра тяжелы! И хоть замирало сердце — выстаивали очередь, а потом несли по домам свою драгоценную ношу. Рассказывали, что на рождество пристрелили вот так одного старичка на улице. Солдат окликнул его, да бедняга туг был на ухо, не остановился, и солдат выстрелил почти в упор.

Если жильцам требовалось сходить за чем-нибудь в свою квартиру — они тоже дожидались вечера. Но больше мрачно прохаживались по крохотному дворику, чтобы размять суставы, проветрить легкие. Были и любители обсуждать военную обстановку. Их оказалось трое: Соботка — начальник местного ПВО, который будто зарок себе дал и шляпу снимал только на ночь, а пальто даже не расстегнул ни разу с первого дня осады; затем советник городского управления Новак и молодой Шерер из министерства. Эта троица здорово разбиралась в политике. И хотя в доме не было ни одного батарейного приемника, а газет и вовсе уже не печатали, они каким-то чудом знали о положении на фронте и все точно высчитывали — по передвижению войск, по гулу орудий. Шерер, хорошо говоривший по-немецки, иногда отваживался прогуляться до штаба гестапо: там у часовых всегда можно было хоть что-нибудь выведать.

«Политики» пальцем на стене рисовали линии фронтов, уверяли: вот немцы перешли в наступление одновременно в двух местах — под Эстергомом и у Секешфехервара… Русские на будайском берегу Дуная попали под обстрел сразу с двух сторон. Второе русское кольцо — р-раз и прорвано! О, еще бы, они хорошо разбирались в обстановке!..

Жильцы слушали объяснения «политиков» и не знали: верить им, нет ли. Зубной врач, например, слушал молча, сам ничего не говорил, даже головой не кивал. И, слушая, смотрел куда-то вдаль, мимо говорящего.

Все обитатели бомбоубежища сходились только на одном: что осада не такая уж страшная штука, как они поначалу думали. Ну, плюхнется где-нибудь одна-другая мина, просвистит снаряд… Конечно, сидеть целыми днями в подвале неприятно. Так ведь это не надолго и совсем не опасно. Ни чуточки не опасно. А ведь казалось, что при такой войне тут все в пух и в прах разнесут, камня на камне не оставят.

— Что вы! — смеялся Соботка. — Ведь это же — столица, огромный европейский город. Не так-то просто стереть его в порошок. Сколько для этого понадобилось бы орудий, сколько взрывчатки! Вот подсчитайте… В Будапеште тысяч пятьдесят домов — верно?..

— Не в этом дело! — отмахивался Новак, инженер-советник. — Просто русские не посмеют такое сделать! Тут они не у себя дома. Это вам, господа, Европа. И русские понимают, какую ценность представляет этот миллионный город. За него им пришлось бы расплачиваться слишком дорогой ценой. Ну а немцы, естественно, стараются щадить столицу братской, союзнической страны. Отсюда их тактика: сперва заманили русских, — окружайте, мол, город! — а потом сами в контрнаступление, да еще одновременно с севера и с юга. А здесь в кольце — сами можете убедиться — какая начиночка, сколько тут снаряжения, сколько войск. Мы по целым дням лупили русских с Вермезё, а они только изредка огрызнутся каким-нибудь жалким снарядишком… Значит, дело ясное: центр сражения переместился на запад…

— Вот именно! — бросался в дискуссию Шерер. — Центр перенесли в горы. И русские вынуждены теперь повернуться лицом туда. — И, увидев вдруг на улице гестаповского офицера, Шерер бросился за ним, чтобы расспросить, выведать что-нибудь.

Подполковник, как видно, уже знал Шерера. Остановившись на миг, но не подавая ему руки, не козырнув, гестаповец лишь перебросился с Шерером несколькими словами и тут же скрылся в соседнем доме. Солдаты перемигнулись: опять к любовнице своей потопал! Они уже успели прослышать от других солдат, расположившихся на постой в том доме, про артистку-танцовщицу. Красавица, говорят, писаная, как на картинке!

Жильцы дома неохотно разговаривали с рядовыми. Правда, на ночь пускали их поспать где-нибудь в коридоре, на полу — все не на камне лестничной клетки. И хоть паркетный пол не мягче камня — а все же теплее. Но в разговоры с солдатами они не вступали, да и солдатам было это ни к чему. Видели солдаты, какие болваны эти штатские, — болтают о блокаде, о войне, а ничегошеньки-то в ней не понимают!.. А этот длинноносый тип так и вьется змеей перед гестаповцем-подполковником, будто чаевых от него ждет…

Вот почему, услышав сзади шаги, солдаты обычно умолкали. Они молча докуривали цигарки, швыряли прочь окурки и, в кармане отломив от плитки кофейного концентрата кусочек, клали в рот и молча жевали:

Но когда за их спиной звучало: «Разрешите пройти!» — они узнавали по голосу Магду и, радуясь ей, восклицали:

— А, это вы, маленькая барышня!

Солдатам нравилась хрупкая, миниатюрная женщина из первой квартиры на первом этаже, молодая, симпатичная, с милым взглядом и добрым сердцем: она всегда очень ласково пускала их ночевать в переднюю.

— Я же вам говорила: никакая я не барышня! Служу я здесь.

— А-а-а! — тянули солдаты, разглядывая ее плутовато, и весело хохотали.

А Магда шла в разрушенный дом напротив. Зябко запахнув на груди жиденькое свое пальтишко, она, спотыкаясь, бродила между руинами и собирала обломки перегородок, дверей, оконных рам. Набрав хорошую охапку топлива, она шла обратно, а старые солдаты ласково провожали ее глазами, жуя кофейный концентрат.

— Что это у вас? Вкусно? — спросила их как-то Магда.

— Пожалуйста, отведайте, — протянул ей на ладони сухой кофе один из солдат. — Ничего. Но только, прошу прощения, слюней не хватает.

И так вкусно было это сказано, что Магда невольно рассмеялась, хотя на душе у нее было далеко не весело.

— Что же это?

— Консервы из кофе.

Магда задумалась на миг, предложила:

— Давайте-ка я вам сварю его. Все лучше горяченьким выпить, чем всухомятку его грызть. И так весь день торчите на холоде!

— А вот за это — спасибочко! Ежели только не в тягость вам…

Изо дня в день уклад одиннадцати квартирантов Ласло все больше приноравливался к новым, необычным условиям существования. Снаряд, разрушивший дом напротив, выбил стекла во всех выходивших на улицу окнах. В квартире не осталось ни одного целого окна. Чтобы хоть как-то заткнуть зияющие проемы в большой комнате, со всей квартиры собрали все, что подходило для этой цели: ковры, лишние одеяла. Спать отныне приходилось всем в одной комнате.

На другой день состоялся «военный совет». Ласло спустился посмотреть убежище: нельзя ли там разместить хоть часть его гостей? Но надежд было мало. Вдоль обеих стен подвала, вплотную друг к другу, вереницей тянулись кровати, диваны, сколоченные из досок нары, и места между ними было ровно столько, чтобы пройти. Посередине убежища, на небольшом пятачке, дышала жаром «чугунка» — а вернее, большая жестяная банка, удобная тем, что в ней сгорало все, — уголь, дрова, мусор. На этом-то единственном крохотном очаге и готовили себе пищу все обитатели убежища. На стене подслеповато мигала керосиновая лампа: во всем доме имелось не больше двух-трех литров керосина, и нужно было экономить. Кое-кто из жильцов — в том числе комендант Соботка и Шерер — вытащили из своих чуланчиков в подвале уголь и дрова, свалив все это в конце коридора, и устроили себе отдельные апартаменты — два метра в длину, полтора в ширину. Воздух в убежище был спертый, насыщенный керосиновыми парами, угаром и тяжелым духом людских тел. Здесь, кажется, многим пришелся по вкусу образ жизни никогда не раздевавшегося Соботки.

Ласло поспешил наверх, посовещаться.

— Здесь надо нам устраиваться! — сказал он Магде и дяде Мартону.

— Верно. Из развалин можно натаскать и досок и балок, — радостно подхватила Магда.