Песнь молодости - Ян Мо

«Конец! Пришел мой смертный час». В этот момент ее снова втолкнули в какую-то дверь. Дао-цзин могла открыть глаза и посмотреть, куда ее привели, но она не сделала этого. Она не хотела видеть логово бандитов и, словно настал ее смертный час, крепко зажмурилась, дожидаясь последнего мгновения.

— Такая молоденькая студентка. Как ты сюда попала?

— За что тебя?

— Может, ты откроешь глаза? Здесь ведь не монашеская келья — вроде бы не к чему!

Женские голоса, довольно приветливые, заставили Дао-цзин открыть глаза.

Сырость, мрак, теснота и зловоние, царившие вокруг, помогли ей понять, что она не в преисподней и не в камере пыток, а в тюрьме. Кто-то уступил ей место. Она присела на край нар. Со всех сторон ее окружили женщины.

— За что тебя арестовали? — почти одновременно послышалось несколько удивленных голосов.

— Не знаю. — Дао-цзин ощупала свои болевшие руки и окинула взором незнакомые лица. — Я шла домой после занятий. И оглянуться не успела, как меня втолкнули в машину, завязали глаза и привезли сюда.

— А, так ты политическая! Но почему тебя привели сюда? — проговорила всклокоченная, худая женщина с испитым лицом, на котором выделялись обведенные черными кругами глаза.

Дао-цзин встревоженно спросила:

— А вы все здесь за что сидите?

Полная женщина с золотыми зубами, боясь, что ей не удается первой завладеть вниманием Дао-цзин, поспешно поманила ее пальцем и затараторила:

— За что сидим? За все, что угодно!.. За проституцию, за азартные игры, за курение опиума, за воровство, за контрабанду, за содержание притонов.

При этих словах толстуха улыбнулась, кивнув головой в сторону худощавой женщины, и обнажила ряд золотых зубов.

Та сразу вспыхнула, словно ее оскорбили в лучших чувствах, и, в свою очередь, набросилась на толстуху:

— Вы еще не знаете, из каких притонов тут есть птички! Старые шлюхи! Вот эта — по роже видно, какими «хорошими болезнями» болела…

Толстуха разозлилась и плюнула в лицо худощавой женщине. Визг и брань заполнили душную, темную камеру. Отборная ругань вбежавшей надзирательницы восстановила тишину. Дао-цзин охватило омерзение.

«Что это за люди?» Она думала, что ее поместят с политическими. А так — лучше бы ее расстреляли!

Одну за другой она оглядела всех арестанток: несколько женщин, похожих по одежде на крестьянок, понуро сидели на нарах, зато другие — в рваных и грязных шелковых платьях — чувствовали себя совсем непринужденно: одни напевали непристойные песенки; другие глотали опиумные шарики; третьи, лежа на спине на деревянных нарах, курили.

«Кого они мне напоминают?» — раздумывала Дао-цзин. Внезапно перед ней с поразительной ясностью всплыло злое лицо мачехи, ее вульгарные песенки, стук костей мацзяна. Она с отвращением сплюнула и отогнала от себя этот образ. Не найдя на нарах свободного места, Дао-цзин присела в углу на корточках и, обхватив голову, решила подремать.

На полу было сыро и холодно. Просидев некоторое время на корточках, она все же решила сесть прямо на пол. Ей было не до сна, и она снова и снова начала размышлять над тем, почему ее схватили гоминдановцы.

Откуда они могут ее знать? Если ее взяли из-за листовок, из-за знакомства с революционерами, то почему ее не поместили вместе с политическими? Она вспомнила, что в чемодане, в кармане платья осталось несколько листовок, а на дне чемодана — журналы, принесенные Дай Юем. «Найдут ли их? А что, если за это гоминдановцы меня расстреляют?» При этой мысли Дао-цзин стало бросать то в жар, то в холод, глаза широко открылись. Она и не помышляла о сне и задремала только перед самым рассветом.

На следующий день утром Дао-цзин вызвали на допрос. Следователь едва успел спросить ее имя, возраст и социальное положение, как откуда-то появился элегантный мужчина в европейском костюме. Подойдя к следователю, он шепнул что-то ему на ухо, и тот несколько раз подряд утвердительно кивнул головой. Мужчина показался ей знакомым, однако она не могла припомнить, где именно встречала его. Она почувствовала безотчетный страх, но в этот момент следователь произнес:

— Линь Дао-цзин, ваше дело передается на рассмотрение городского комитета гоминдана. Сейчас вы освобождаетесь под поручительство господина Ху Мэн-аня.

«Ху Мэн-ань? Кто это? Почему он берет меня на поруки?..»

В глубоком раздумье вышла Линь Дао-цзин из этого холодного, серого дома. Она наняла рикшу и поспешила домой. Почти следом за ней в комнату вошел незнакомец, взявший ее на поруки.

— Барышня Линь, натерпелись, вероятно, страху? Я зашел навестить вас.

Ху Мэн-ань снял красивую серую шляпу, улыбнулся и поклонился Дао-цзин.

— Ах!.. — Дао-цзин в испуге вскочила, словно ее ужалил скорпион.

Она отодвинулась в угол и впилась глазами в это худощавое желтое лицо с маленькими бегающими глазками. «Да не тот ли это начальник управления Ху, который, подкупив мачеху, когда-то домогался меня? Оказывается, он работает в гоминдановской контрразведке?»

— Ха-ха-ха, барышня Линь, не бойтесь! Мы с вами давно не виделись, вот я и решил зайти. Садитесь, пожалуйста.

Он жестом хозяина предложил Дао-цзин сесть, но она не сделала этого. Мгновение поколебавшись, Ху Мэн-ань сел сам.

Дао-цзин, растерявшаяся в первые минуты, теперь усилием воли подавила страх и отвращение. Она медленно подошла к дверям и прислонилась к косяку.

— Как быстро бежит время, не правда ли? Мы не виделись два года. — Ху Мэн-ань курил, медленно и спокойно пуская клубы дыма. Он держался, как культурный человек, говорил мягко и ласково. — Когда вы ушли из дому, госпожа Линь просто извелась. Я тоже страдал… Барышня Линь, вы ведь знаете, как я отношусь к вам… Я тогда так расстроился, что решил остаться холостым…

Он бросил недокуренную сигарету в пепельницу и взглянул на смертельно бледную Дао-цзин, словно ожидая ответа.

Дао-цзин молчала, не удостаивая его даже взглядом.

Подождав немного и чувствуя, что она не собирается отвечать, Ху Мэн-ань потянулся за новой сигаретой, чиркнул зажигалкой и закурил. Затем, откинувшись на стуле и вытянув ноги, он прислонился спинкой стула к стене.

— Вы еще не знаете?.. — Он прищурил глаза, всем своим видом выражая сочувствие. — Ваша матушка умерла, отец уехал на Юг. Я хотел оставить вашего брата Дао-фына у себя, чтобы он учился в Бэйпине, но он пожелал поехать с отцом. Они оба, вероятно, сейчас в Нанкине. Да, барышня, я слышал, вы удачно вышли замуж? Что же я не вижу вашего мужа?

Дао-цзин почувствовала озноб. Невольно отпрянув, она холодно ответила:

— Да, мы живем очень хорошо…

— Ха-ха-ха! — пронзительный смех заполнил тесную комнатку. — Не обманывайте меня, где уж там хорошо! Ведь вы же разошлись! Расхождение во взглядах, не так ли?.. Ну ладно, хватит об этом! Барышня Линь, я вижу, вам сейчас туго приходится, но мы ведь старые друзья. Чего нам церемониться друг перед другом — все заботы я беру на себя. Вы вряд ли обо мне что-нибудь слышали, а между тем последние два года дела мои идут очень неплохо, доходы тоже недурны… Да к тому же я одинок…

При этих словах Дао-цзин, наконец, не выдержала и с отвращением процедила сквозь зубы:

— Говорите прямо, зачем пришли ко мне. Почему меня схватили? Почему вы взяли меня на поруки? О прошлом я не желаю слышать. У меня нет ничего общего ни с моей семьей, ни с вами.

Он рассмеялся и взял со стола сигарету.

— Ах, вот что вас интересует! Все очень просто! Жандармы узнали, что вы принимаете участие в коммунистическом движении, поэтому вас и арестовали. Ваше счастье, что об этом услыхал я и, пользуясь своим положением в городском комитете гоминдана, временно взял вас на поруки. Милая барышня, не будьте ребенком, нужно же иметь хоть каплю разума! Вы поняли меня? Я люблю молодежь и занимаюсь своей работой исключительно ради ее спасения…

В порыве самолюбования он кивал головой в такт своим словам, затем, приняв театральную позу, медленно проговорил:

— Сейчас немало молодых людей, опутанных коммунистами, вступило на опасный путь борьбы с правительством. Барышня Линь, я никогда не думал, что, уйдя из дому, вы дадите им увлечь себя. Никак не думал! Никак!..

В голосе Ху Мэн-аня звучало огорчение; стараясь устроиться поудобнее, он откинулся на своем импровизированном кресле и медленно и печально проговорил:

— Но не нужно волноваться, барышня. Со мной вам ничто не страшно. Как бы ни были серьезны ваши действия против республики, я смогу помочь вам, поручиться за то, что вы не способны на эти действия.

— Я не принесла вреда республике, и мне не нужна ваша помощь! — взорвалась Дао-цзин. Глядя ему прямо в лицо, она гневно продолжала: — Я сразу поняла, что вы за птица.

— Нам не о чем разговаривать. Мне не нужны ни ваше поручительство, ни ваша жалость — поступайте со мной как хотите!