Операция «Хамелеон» - Евгений Коршунов

Боже, когда же все это кончится? Когда же люди снова станут людьми? Прощайте... Искренне Ваш доктор Смит».

Петр молча сложил письмо. Он не мог разобраться в вихре чувств и мыслей, охвативших его. Так вот оно что. Элинор всегда относилась к нему как к беззащитному ребенку. Она даже говорила о нем с доктором Смитом.

— Вы боитесь?

Он усмехнулся про себя. Так вот откуда та жалость, которую он видел в ее глазах. Она считает, что он не способен даже постоять сам за себя... Ну ладно!

Стараясь быть спокойным, он тщательно сложил листок и сунул его в нагрудный карман — под свитер, где лежало уже письмо Стива.

У подъезда стоял все тот же таксист.

— Подвезти? — спросил он.

Глава 28

Петр решительно шел по широкой, обсаженной зеленью улице, отыскивая взглядом вывеску фотографа. В Луисе они были на каждом шагу, но здесь, хотя он и прошел уже добрых полторы мили, они все не попадались.

Это был новый город — город белых. Десятки автомобилей самых разных марок теснились на стоянках перед современными зданиями.

«Джон Холт», «Буш и К°», «Берклейз-бэнк», «Чейс-Манхеттен-банк», — читал Петр вывески контор и отделений заморских банков.

Улица была пустынна.

Петр прошел еще с милю, пока сообразил, что вряд ли в этом районе ему попадется фотография: обычно гвианийские фотографы отводили под ателье часть своего жилища, а в этом районе никто этого не позволит.

Он свернул в первый же переулок, потом в следующий — и неожиданно вышел на площадь, окруженную высоким забором, из-за которого выглядывали крыши складских помещений.

Из широко распахнутых ворот один за другим выбегали оборванные грузчики, толкавшие двухколесные телеги, груженные тюками. Весело покрикивая, они перебегали площадь и скрывались за воротами напротив, откуда доносились свистки локомотивов, гудки, лязг буферов.

Повсюду валялись зерна сырого арахиса.

Солнце быстро поднималось, но все еще было прохладно, даже, пожалуй, холодно.

Петр подошел к небольшому двухэтажному зданию в конце площади, на котором было написано — «Каруна-терминал».

У стены вокзала на пестрых узлах сидели усталые люди в грязных белых одеждах, с воспаленными глазами. Здесь же копошились голые дети.

Пройдя сквозь калитку в заборе из железных прутьев, Петр вышел на перрон, грязный и пустынный.

В небольшой комнатке вокзала стояли тяжелые грубые скамьи, на них спали люди. Петр постучал в окошечко в стене, прикрытое деревянным ставнем. Оно открылось, и в нем показалось круглое недовольное лицо в фуражке.

При виде белого владелец фуражки любезно заулыбался:

— К вашим услугам, са...

Конечно же, это был южанин: северянин назвал бы белого «батуре», а не «са».

— Когда пойдет поезд на Луис? — зачем-то спросил Петр.

— Ничего не известно, са, — весело ответил железнодорожник. — Где-то на дороге авария — столкнулись два поезда. Это бывает, са, — добавил он в утешение.

Петр улыбнулся: за сравнительно небольшое время, которое он провел в Гвиании, ему частенько приходилось читать о столкновениях здешних поездов.

Железнодорожник понял его улыбку.

— Ничего не поделаешь, са. Это Гвиания, са.

Глаза его смотрели плутовски: мол, мы с вами интеллигентные люди, а что взять с этих дикарей?

— А как пройти в старый город? — спросил Петр. Железнодорожник оживился и принялся объяснять долго и подробно, косясь на ожидающих поезд северян, которые с изумлением наблюдали, как он храбро беседует с «батуре».

Оказалось, что до старого города отсюда рукой подать.

«В старом городе наверняка полно фотографов», — решил Петр.

Фотоаппарат висел у него на груди, и он то и дело пускал его в ход. Прохожие останавливались и охотно позволяли себя фотографировать. Попозировав и удостоверившись, что их сняли, они весело благодарили и шли по своим делам.

На Юге все было не так. Там, если кто-нибудь из местных жителей и соглашался фотографироваться, то предварительно требовал за это деньги.

Немного поплутав, Петр неожиданно оказался на дороге, ведущей через пустырь к тем самым воротам Победы, у которых они останавливались вчера.

Теперь здесь царило оживление. Мычали горбатые длинноногие коровы, кричали петухи, плакали дети, спорили женщины. Пахло дымом костров.

Петр остановился перед огромным развесистым деревом у ворот. В тени сидело десятка полтора женщин-южанок в ярких нарядных одеждах. Они торговали всякой мелочью: орехами кола, палочками для чистки зубов, тростниковым сахаром, плодами манго.

Петр поднял фотоаппарат — и они весело загалдели, закрывая лица руками: это было знакомо по Луису.

Но группа была настолько живописной, что Петр решил применить уже много раз испытанный им трюк. Сфокусировав объектив на торговках, он повернулся к ним спиной, показывая, что и не собирается их фотографировать — даже поднес к глазам видоискатель, направив камеру в совершенно противоположную сторону.

И вдруг... Петр даже опустил фотоаппарат: сомнения не было — высокий нарядный северянин, куривший сегодня утром с таксистом во дворе отеля, разговаривал теперь с нищим, не спуская с Петра глаз. Неужели слежка?

Решив проверить свою догадку, Петр быстро вошел в ворота и, резко свернув направо, пошел вдоль стены туда, где, как вчера говорил австралиец, были чаны красильщиков.

Он увидел их еще издали. Красильщики, с руками, окрашенными по локоть темно-синей краской, сидели на корточках перед круглыми ямами, то опуская в краску, то вынимая из нее почти черные широкие куски материи.

Петр подошел к мрачному старику и присел около него на корточки так, чтобы его не было видно со стороны ворот. И сейчас же он увидел, что высокий почти вбежал в ворота. Не видя Петра, он вертел головой по сторонам.

Старый ремесленник озадаченно смотрел на Петра, механически продолжая окунать в краску кусок ткани. Потом, перехватив взгляд Петра, он обернулся и увидел высокого.

— Полис, — сказал он равнодушно и не торопясь принялся выкручивать над чаном уже окрашенную материю.

Петру стало весело: этого уж он никак не ожидал. Он встал и принялся жестами объяснять красильщику, что хочет его сфотографировать. Краем глаз он следил за высоким: тот заметил его и отступил за угол ворот.

Сделав несколько снимков, Петр вышел с площади на широкую и пыльную улицу, ведущую к центру старого города. Улица была торговой. По обе ее стороны тянулись лавчонки, парикмахерские, мастерские ремесленников.

Брели носильщики с вязанками дров на голове. Бежали мальчишки. Ковыляли медлительные ослики, звенели старые велосипеды, изредка проносились автомобили.

Из ворот в белой каменной стене, над которыми висела вывеска с надписью «Туберкулезный госпиталь», вышла группа гвианийцев с закутанными лицами.

Петр узнал в них туарегов.

Впереди гордо и властно выступал высокий стройный человек в белом плаще, в чалме, низ его лица скрыт был белой материей по самые глаза. Чуть позади шла группа в темно-синих плащах. Лица их тоже были скрыты. Они несли под мышками длинные прямые мечи в красных кожаных ножнах. И совсем позади покорно тащились изможденные низкорослые люди в коричнево-серых грубых плащах, основательно нагруженные разным скарбом.

«Вождь, свита и рабы», — решил Петр и с сожалением посмотрел на красавца в белом.

Неужели это он был болен туберкулезом и приезжал к врачу из своей саванны? Ведь туберкулез в Гвиании означал верную смерть.

Петр навел фотоаппарат, щелкнул. Повернул кольцо перемотки кадров — и вдруг почувствовал, что пленка не протягивается. «Сорвалось», — с досадой подумал он. А впереди — в самом конце улицы — уже высилось желтое, почти фантастическое здание с высокими минаретами, с зелеными куполами, с узкими окнами-бойницами — знаменитая — мечеть Каруны, о которой говорил ему Роберт.

Он остановился, соображая, что же делать. Кто-то налетел на него с разбегу. Это был высокий.

— Извините!

Он явно боялся потерять Петра в уличной толпе и потому шел за ним почти вплотную.

— Это я виноват, — вежливо ответил Петр.

Он кивнул на фотоаппарат:

— Такая досада! Сорвал пленку. Придется возвращаться в отель.

— Зачем же в отель...

Высокий покрутил головой:

— Вот же есть фотография!

Действительно, метрах в тридцати на противоположной стороне улицы висела вывеска — «Фотоателье».

Только тут Петр вспомнил, ради чего, собственно, предпринята им эта прогулка! И мысленно решил, что, если бы даже пленка в действительности не сорвалась, ему стоило бы это придумать.

Теперь, по крайней мере, этот местный Шерлок Холмс не увидит ничего подозрительного в его визите в фотографию.