«Зимопись». Книга 1 «Как я был девочкой» - Петр Ингвин

Свободных от дежурства учениц собрали на кухне. Ужин для нас еще варился, дядя Люсик решил проверить на знание молитвы встречи.

— Алле хвала! Я отдаю настоящее и будущее… — потянулось давно нам знакомое. Гордей цитировал слово в слово. Я узнавал каждое.

— …Я стану ему другом и помощником. Я отведу его в крепость. Я отдам жизнь за него не задумываясь…

— Почему нас не отводят в крепость? — подал я голос. — Разве не нарушение закона?

Папринция перебивание не возмутило. Мне нравилось его отношение к ученикам — как к друзьям, которым нужно помочь. Маленьким, беспомощным, бестолковым друзьям.

Если возникал вопрос, дядя Люсик предпочитал решать его сразу. Учение не убежит.

— Вас отведут взявшие на себя ответственность. Скоро. Потерпите.

— Но закон…

— Торопитесь? — вздохнув, дядя Люсик потеребил пальцы. — Другим вести вас уже нельзя. Вовсе не запрещено, даже наоборот, но… В лучшем случае обида, в худшем — оскорбление. Вступает в противоречие с законом не наносить вреда друг другу. Нарушается равновесие. Что у тебя с ногой? Болит?

— Все нормально. Это… типа оберега. Можно еще вопрос? Что такое крепость, и что нас там ждет? — Вспомнилось, что Гордей упоминал некое испытание ангелов. — И в чем состоит испытание?

— Это целых три вопроса, — посмеялся папринций. — Попытаюсь ответить. Крепость — главное место страны, где решается все. Все вертится вокруг крепости — вотчины, надежды, жизни, смерти. Там решится и ваша судьба. Как? Никто не знает. Возможно, неким испытанием, а может нет. Просто ждите, время придет. Постарайтесь дождаться живыми и здоровыми.

Загремели тарелки и ковши. Белобалахонники внесли пышущие горшки, заставившие судорожно сглотнуть. Непослушная слюна набежала вновь. Папринций понял по глазам учениц, что материальное выигрывает у духовного с разгромным счетом.

— Закончим, — он поднялся. — После ужина сразу отбой. День был трудный, надо отдохнуть.

Через открытые проемы девчонки любовались отдыхавшими на траве красавцами-богатырями.

— Жаль, что их нельзя женить, — с непередаваемой горечью заявила Глафира. — Такая мощь пропадает.

Командир желтоплащников вышел с совещания у цариссы. Царберы принялись собираться. Донесся обрывок разговора, что отряд перемещают в башню, и что здесь все чисто, угроза миновала. Но некоторое время придется патрулировать.

Проводив их тоскливыми взглядами, ученицы разошлись по комнатам. Дойдя до своей, я галантно приотворил дверь и пропустил маленькую соседочку вперед.

Нужно что-то придумать на случай нового покушения. Возникла подленькая мысль попросить Зарину поменяться местами. Фу-у, какая гадость. Если случится худшее — как потом жить с таким грузом? Даже не рассматриваем. Пусть лучше меня, меня-то есть за что, судя по упорству киллера-неудачника. Мало ли, что мне причина неведома. Суслика тоже не видно, а он есть.

Пока меня спасала ангельское везение и темнота.

Стоп. Темнота. Фонариков не изобрели, с факелом не сунутся, а во тьме не видно, кто где лежит. И лежит ли. Ничего не видно. Вот же оно, решение.

— Зарина, я подвину лежак ближе к тебе?

Сказал и побелел от ужаса: как обосновать просьбу? Воздух чище? За стеной Аглая с Варварой громко ворочаются? Клопы замучили? Свет луны спать мешает?

Девушка подскочила от счастья:

— Давай помогу! Или лучше мой к тебе?

Отлегло.

— Лучше мой, — сказал я без объяснений, которых не требовали.

Вдвоем легко перекроили обстановку. Сдвинутые лежаки заняли одну половину комнаты, табуреты — другую. Пришло время размещаться.

Солнечноликая соседка медленно снимала обмундирование. С моей точки зрения — непозволительно медленно. Да еще сидя лицом ко мне и ни на секунду не закрывая рот.

— Милослава долго не возвращается. Уже могла бы. Не случилось ли чего.

Я молча раскладывал свою амуницию так, чтоб тревога не застала врасплох. Старался снимать и класть еще медленнее девушки.

Она болтала, не рассчитывая на ответ. Покончив с оружием и доспехами, принялась стягивать рубаху, едва не задевая меня локтями.

Мои руки старательно… нет, о-о-че-е-ень ста-ара-а-а-а-ательно-о-ооо размещали на табурете доспехи. Один за другим. Один к одному. В ровную стопочку, где все на своем месте, только хватай по очереди и напяливай: снизу поножи, затем наручи, оплечья, основной тяжеленный доспех и шлем на вершине бронзовой пирамиды. Просто красота получалась, глаз радовался. А сердце надрывалось: сколько она будет копаться?

Сапоги симметрично выросли двумя уголками у подножия рукотворного храма войны и мира. Уголками, а не столбиками — потому что не кирза и не резина. Кожа домашней выделки. Я накрыл раструбы расправленными для вентиляции портянками, с которыми легко свыкся — даже с запахом, от которого просто никуда не деться. В отношении сапог портянки оказались лучше носков. Сплошные плюсы. Один размер на всех. Годится любая подручная ткань. Стирается легко, сохнет быстро, можно перевязать другой стороной, если намокло. Жаль, что сапоги полагаются только к полной выкладке в доспехах и при оружии. Я мог бы ходить в них постоянно. Босиком тоже начал привыкать, но это как-то не по-нашему. На улицу — босиком, в столовую, которая кухня, босиком. И в уборную по общему коридору. Будь моя воля, раздал бы всем тапочки. Да хоть лапти. Еще и плести их научил бы, двойная выгода. Увы, на мою волю и понимаемую мной выгоду местному начальству глубоко и качественно плевать. Ну и ладно. Человек, в особенности такой как я, ко всему привыкает.

Зарина все телилась. Сколько можно?! Уже не знал, чем занять руки. Оправил на себе рубаху. Меч, любовно подержав в руках, стоймя приладил к табурету. Полюбовался. Снова взял, словно что-то заметил. Погладил с невыразимым чувством удовольствия. Пальцы приятно обожгло живым, но смертельным холодом. Я снова уложил меч на место. Скосил глаза назад: ну как там?

Упав на спину, Зарина стягивала штаны.

Я отправился в уборную. Не для, а потому что. Впрок. Чтоб время убить. Киллера вызывали?

Ночной коридор жил звуками. Снаружи долетали шлепки ног занятого уборкой дежурного бойника. Кухня гремела отмываемой к утру посудой. Из комнат неслись скрип лежаков, на которых бесконечно ворочались, стук сбрасываемого металла и невнятное перешушукивание. Кто-то лениво переругивался, где-то бурчали. За одной дверью смеялись. Захотелось зайти, присоединиться. Я тоже могу посмешить, анекдот рассказать. К сожалению, не факт, что найду там более целомудренное зрелище, нежели в своей комнате.

— Больно! — отчетливо донеслось из-за следующей двери.