Экзистенциализм. Период становления - Петр Владимирович Рябов

деревьями. Это не мертвые, убитые, стандартизированные, приглаженные и покорные нам бессловесные доски, а что-то большее.

Вот он, пример романтической иронии. Это некоторое воплощение-развоплощение. Попытка встать на цыпочки, выскочить «за». За какие-то рамки.

Должен сказать, что романтики имеют колоссальную заслугу перед мировой литературой, потому что они многое переоткрыли и вернули в мир. Например, романтики переоткрыли Шекспира. Как это ни странно сейчас для нас с вами, Шекспир был везде совершенно забыт, кроме Англии, да и в Англии тоже. А немецкие романтики вдруг обнаружили в Шекспире великого гения, и с романтиков начинается шествие Шекспира по миру. Они открыли Аристофана, великого греческого комедиографа, и много чего еще.

Романтики обратились к народной культуре. Об этом я уже говорил. Братья Гримм – собиратели и сочинители сказочек, Афанасьев – сказки, Даль – словарь. Поворот к народной культуре. Традиция как нечто ценное. И с этим связана еще одна заслуга и особенность романтизма.

Романтизм реабилитирует миф. Просвещение сказало, что миф – это просто сказка, чепуха, суеверие. Романтики говорят: миф – это праформа всей культуры. Как скажет Шеллинг, «язык – это всего лишь стершаяся мифология». Вся культура вышла из мифа, она питается его соками, его, как сказал бы Юнг, архетипами. С романтизма начинается все то, что потом вырастет в ХХ веке у Лосева, Элиаде, Леви-Стросса и многих других великих исследователей мифа. Миф – это очень серьезно, серьезнее не бывает! Миф – как первооснова, как первый метаязык, как нечто интегральное, то, из чего родились религия, философия, наука, искусство и все остальное. Романтизм реабилитирует миф и начинает серьезно к нему относиться.

Еще одна чрезвычайно важная тема – это тема игры и труда в романтизме. Романтики реабилитируют игру. Тут надо вспомнить не романтика, но близкого к ним великого поэта и мыслителя Фридриха Шиллера с его знаменитейшей работой «Письма об эстетическом воспитании человека», которая оказала на романтиков огромное влияние.

В этой книге Шиллер высказал ряд принципиальных идей, чрезвычайно важных для романтизма. Он говорит: человек постольку человек, поскольку он играет. И поскольку он играет, он является человеком. Игра – это не детская забава, не чепуха какая-нибудь! Игра – это стихия культуры. Но как понимает Шиллер игру? Шиллер понимает ее как акт свободы, а не принудительности, как акт целостный (в игру мы вступаем целиком, не по частям), как нечто бескорыстное, а не корыстное. Игровое начало в культуре Шиллер подчеркивает и прославляет. Игру Шиллер противопоставляет труду, и он очень много и ярко пишет о современной буржуазной индустриальной культуре, которая разрушает человека, специализирует его. Труд – это нечто несвободное, не целостное, фрагментирующее личность в узком «профессиональном кретинизме». И это нечто не бескорыстное. Труд человека обесчеловечивает, превращает в робота, скотину, а игра снова делает человека человеком[4]. «Нomo ludens» (человек играющий), по Йохану Хейзинге, еще одному наследнику романтизма. Романтизм – гимн игре как антитезе труду, в индустриальном буржуазном обществе потогонному и специализированному.

И с этим связана еще одна важная тема. Это открытие и реабилитация детства. Мы с вами привыкли к тому, что дети были всегда. Дети как маленькие особи, детеныши человека, трех или пяти лет, конечно, были всегда, на протяжении всей истории человечества. Люди не рождались сразу двадцатилетними даже и двести лет назад. Но детство, как это ни странно, появилось только с романтизмом! До романтиков их считали либо маленькими взрослыми, либо недолюдьми. Было общее представление, что ребенок – это еще не человек. Человек – это взрослый. Не было представления о культуре детства, о том, что дети какие-то особенные. На них смотрели так: ну, вот вырастешь – станешь человеком.

А романтизм – и это вытекает из всего сказанного – начинает превозносить детство. Он говорит: ребенок – это не только не недочеловек, а это сверхчеловек! Что такое ребенок? Это пучок возможностей, развилка дорог. Каждый из нас ребенком стоит перед ста дорогами, а потом пойдет по одной и, значит, не пойдет по девяносто девяти другим. То есть сбудется на одну сотую, осуществит лишь одну сотую возможного! Все будет утеряно, а у ребенка еще ничего не утеряно. Так что, говорят романтики, это не ребенок – будущий человек, будущий взрослый, а, ровно напротив, взрослый – это деградировавший человек, несбывшийся ребенок.

Помните, поэма «Так говорил Заратустра» Ницше, знаменитая притча о трех превращениях? Где Ницше (тоже великий побег романтической культуры) говорит, что высшая стадия на пути человека – это дитя. Дитя – это символ творчества, символ непредсказуемости и свободы. Это не просто будущий человек, это человек в квадрате и в кубе, говорят романтики.

С романтизма в Европе начинается культ детства, отношение к детству как к чему-то совершенно особенному. Посмотрите, как удивительно любовно и уважительно рисует детей немецкий живописец Рунге! Или какое место занимают дети и детство в творчестве гениального Гофмана! Опять же, вспомним Экзюпери: «В каждом ребенке убит Моцарт». Вот в ребенке до поры до времени еще не убит! В вузах его уже убивают, мы все этим активно занимаемся. Но пока он еще не попал в наши руки: в руки взрослых, в руки учителей, в руки методистов, – есть еще надежда, что из него еще что-то получится. Вот романтизм переоткрывает тему детства и реабилитирует детей.

И с этим связано еще одно, о чем я уже упоминал. Романтизм жадно интересуется Иным, качественно Иным. Равенство не есть тождество, Восток не есть Запад, Античность не есть Средневековье, Средневековье не есть современность, дети не есть взрослые, и все разные! При этом в этой разности есть нечто абсолютное и универсальное.

Поэтому понятно, что романтизм также реабилитирует женщин. В этой культуре большую роль играет женщина. Можно вспомнить Беттину фон Арним, знаменитую романтическую писательницу, подругу Гёте. Заслуживает упоминания также знаменитая Доротея Фейт. Каролина, которая была сначала женой Шлегеля, а потом Шеллинга и была душой кружка йенских романтиков; к ее мнению прислушивались, на нее ориентировались. Или Мэри Шелли, дочь анархиста Уильяма Годвина и феминистски Мэри Уолстонкрафт, возлюбленная великого поэта Шелли и сама – автор романа «Франкенштейн», с которого часто начинают современную фантастику и в котором пророчески предсказано, как порождение мысли человека уничтожит своего создателя. Вот только некоторые женщины, без которых романтизм невозможно себе представить.

Культ женщины, культ любви, жажда раскрепощения пронизывает весь романтизм. В нем весьма явственно провозглашена и, более того, воплощена идея женской эмансипации. Братья Шлегели написали роман «Люцин-да», где отстаивали право женщин на свободную любовь. Женщина – другая, но она не хуже, чем