Грехи царя Омара - Шахразада

– Я освобожу одну твою руку, но ты должен пообещать мне, что не отступишь ни на шаг от моих приказов.

Саид кивнул.

– Я обещаю, прекраснейшая.

Он был готов на все, лишь бы она позволила коснуться себя, ощутить ее вкус на своих губах. Но пророчица не спешила. Она медленно наклонилась и поцеловала Саида в уголок губ. Не в силах обнять девушку, он смог лишь приподняться, потянуться к ней, коснуться рукой… Но она отпрянула, чтобы через мгновение вновь коснуться его губами. Но коснуться плеча. Потом эти странные поцелуи посыпались градом. Они разжигали невероятный огонь в теле Саида и мучили его, словно это были не нежные касания губ, а жало змеи.

Теперь он дрожал от предвкушения того, что ему предстоит.

– Ты готов, мой раб?

– О да, прекраснейшая! Я так жду этого…

– Хорошо… Да будет так. Но помни, если мне что-то не понравится, я исчезну…

– О нет, пощади. Я никогда еще так не жаждал страсти, так не жаждал женщины, как сейчас. Дай мне насладиться тобой… Позволь мне любить тебя!.. Ты не пожалеешь.

Вместо ответа пророчица сорвала с его глаз повязку и позволила ему коснуться себя. Словно сила тысячи тигров проснулась в Саиде. Он готов был броситься на пифию, но девушка уже оседлала его. Миг соединения был так долог и сладок, что стон вырвался из уст юноши.

Никогда еще он не чувствовал того, что ощущал сейчас. Прекрасное тело и удивительная страсть, которую дарила эта удивительная, загадочная женщина, были не похожи на то, что он видел и чувствовал прежде…

Подчиняться оказалось так сладко, что Саид готов был отдать не один год жизни только за то, чтобы повторить сегодняшнюю ночь еще раз.

– О нет, мой раб… Ничто и никогда не повторяется…

Пифия медленно поднималась и опускалась, словно смакуя каждый миг страсти. Голос ее стал еще ниже, она словно говорила сама с собой…

– Тебе никогда не дано будет вернуться сюда… Я не вижу, что ты когда-либо пересечешь порог этого храма…

Слова заставляли желания Саида клокотать, словно лава. Он уже не жаждал ее, он готов был отдать за последний, самый сладкий миг, все. Все, что имел.

И когда этот миг наступил, два крика разорвали черноту ночи.

– О нет… Нет…

Все остановилось, и он, казалось, забыл, как дышать. Их тела слились в едином порыве. Он крепко прижимал ее к себе, пытаясь утешить.

А она рыдала у него на груди и все повторяла: «Нет… Нет… Не хочу…»

Когда к Саиду вернулось дыхание, он обнял девушку, приподнялся так, чтобы видеть ее лицо, и нежно спросил:

– Что с тобой, о сладкая греза?

– Прекрасный мой раб, я сейчас прощалась с тобой… Я не вижу твоего будущего. Для тебя нет не только дороги в мой храм… Для тебя нет дороги через жизнь…

– Но что случится? Почему ты так говоришь?

– Потому что я вижу твою скорую смерть… Тебя убьет твоя же кровь… И потому сегодняшняя ночь и эта страсть – последнее, что ты узнал в своей жизни. Последнее, чем насладился…

– Успокойся, прекраснейшая… Не лей слезы понапрасну. Скажи мне, а ты никогда раньше не ошибалась?

– Бывало, о иноземец, что мои предсказания не сбывались… Но сейчас я вижу все так отчетливо… Вижу нить твоей жизни, перерубленную клинком…

– Ни у меня, пифия, ни у моих друзей и спутников, ни у кого нет черного клинка. Ты ошибаешься, и я еще не раз переступлю порог этого храма и многих иных храмов… Не плачь, мудрейшая… Не лей слез над моей судьбой. Я обещаю, что мы с тобой еще не раз посмеемся над твоими прорицаниями.

Саид успокаивал пифию, и наконец слезы у нее на глазах высохли. И она позволила поцеловать себя, лишь печально улыбнувшись в ответ.

Но, уговаривая пророчицу, Саид уговорил и себя. Нет, его не испугали слова этой удивительной девушки. Его судьба была ему видна на долгие годы вперед – он станет телохранителем царя Мансура, а потом, на закате дней, начальником дворцовой стражи.

Уснула, успокоившись, пифия. Забылся сном и Саид. Страшные сны его не тревожили. Черные слова пророчицы забылись уже к утру… Саид вновь был самим собой.

Но пифия не забыла ни этого видения, ни своих слов.

И когда юноша покинул ее комнату, она прошептала:

– Прощай, мой нежный раб… Твои дни сочтены… И да смилостивятся над тобой все боги мира…

Макама двадцать третья

Как ни сладок был отдых, но все равно через два дня караван вновь тронулся в путь. Под ногами верблюдов теперь зеленела трава, вдоль караванного пути высились деревья, а караван-сараи, казалось, соревновались друг с другом за право дать приют усталым путникам. Но, напуганные первым ночлегом, путешественники предпочитали расположиться на ночь просто в тени деревьев у озерца или ручья. Истекли пять дней, и наконец перед караваном открылась новая цель их путешествия – город Баболь, знаменитый своими кулачными боями и портом.

Стоящий на полуденном берегу Моря Джурджан[5], Баболь всегда мог отправить путников через море, предоставив парусник или гребную лодку, баржу или легкий челнок. Все зависело лишь от толщины кошелька путешественника.

Царевич Мансур и его сводные братья отнюдь не бедствовали. И потому к берегам страны Аштарат их должен был доставить уютный корабль из тех, что предпочитают правители, желающие путешествовать тайком.

Пришла пора расставаться и с мудрым караван-баши, и с его неутомимыми людьми, и такими же неутомимыми, но порядком запыленными верблюдами.

И тут настал миг, о котором потом долго вспоминал Валид. Царевич Мансур решил, что пришла пора повиниться перед караван-баши.

– Я решил, – начал он надменно, – что ты был прав. И потому прошу не держать на меня зла. Ведь я царевич, и многое из того, о чем знают простые недалекие люди, меня не интересует. Зачем мне знать законы каравана, если я намерен править страной?

«О Аллах милосердный, да он вместо извинения оскорбил почтенного баши!» – подумал Саид.

Но, к счастью, караван-баши был куда умнее неумного и неблагодарного Мансура. Он в голос расхохотался, похлопал царевича по плечу и проговорил:

– В первый раз мне принесли извинение более оскорбительное, чем сам проступок. И потому я не сержусь на тебя. Аллах, быть может, еще очистит твой разум от глупости и надменности. Но, к счастью, я этого не увижу. Прощай, недалекий и неблагородный царевич. Да пребудет с тобой милость Аллаха!

Путешественники поднялись на корабль. Они решили, что не будут ждать отплытия в порту, а проведут эти несколько часов на судне, пока команда будет готовиться выйти в море. Плата, которую получил капитан, оказалась более чем достаточной, и матросы все затаскивали и заносили припасы, необходимые для трехдневного странствия вдоль берегов Моря Джурджан самого сына царя Омара.