Жизнь на палубе и на берегу - Владимир Шигин

Если смерть наступала в море, то мертвого офицера или матроса, как правило, зашивали в его подвесную койку. При этом последний стежок парусной иглы делался через нос, такова была старинная традиция! В ноги укладывалось ядро. Затем тело усопшего клали на доску и после короткого молебна, при приспущенном флаге, сбрасывали из открытого полупортика в воду, подгадав хороший размах корабля под ветер. Вот и все! Даже координаты морских погребений стали заносить в шканечные журналы лишь в XIX веке. Большой психологической проблемой для наших матросов было и то, что они заранее знали: после смерти им не лежать в родной земле, их попросту выбросят в море на съедение рыбам.

Для православного русского человека это было очень страшно.

Кроме обычных церковных действий, которые совершаются при обряде похорон, Морской устав предусматривал и сугубо флотские: перекрещивание рей, приспускание должностного флага, салют по чину (для адмиралов и штаб-офицеров – пять выстрелов, для обер-офицеров – три и для нижних чинов – один выстрел). При отпевании покойного и следовании процессии по рейду все стоящие на рейде суда приспускают кормовые флаги до половины, тело всегда покрывается кормовым военным флагом, присутствуют на церемонии все свободные от службы. Конечно, похороны рядовых матросов отличались от похорон офицера, но не намного. На матроса полагалась по штату койка или рогожный куль, а офицеру – парусина. Вот и вся разница.

Лекарь в эпоху парусного флота всегда был достаточно важной и уважаемой фигурой на любом судне. На него смотрели как на некое божество и даже умирающие верили, что он может сотворить чудо. На русском парусном флоте лекарь имел классный чин и был приравнен к офицерскому составу. Перед отплытием судна в плавание лекарь принимал в береговой аптеке сундук с лекарствами. В море он ежедневно записывал в табель больных, занимался их лечением, тщательно записывая, когда и что кому какие микстуры давал. Кроме этого лекарь заботился, чтобы больным, по возможности, выдавалась наиболее свежая и качественная пища. Он же информировал капитана и священника о наиболее опасных больных. Под страхом лишения всего жалования лекарю запрещалось брать деньги за лечение. По возможности тяжелобольные в первом же порту сдавались в береговые госпитали, что абсолютно не гарантировало выздоровления. Во время боя судовой лекарь был обязан находиться в интрюме при раненных, резать разбитые конечности, зашивать раны. Особая статья в уставе напоминала лекарю о том, что если он будет относиться к больным с пренебрежением, то «яко злотворец наказан будет, яко своими руками его (больного) убил…».

Первое время в лекари назначали порой случайных людей, но постепенно стали назначать выпускников медицинских факультетов университетов. Балтийский флот комплектовался в большой мере медиками-выпускниками Тарт уского (Юрьевского) университета. Это сразу же сказалось на уровне лечения. Однако, несмотря на все старания, до начала XIX века смертность на судах российского флота была все равно большой.

Морская медицинская часть, находившаяся до начала XIX века в зависимости от министерства внутренних дел, была затем, наконец-то, переведена в Морское министерство, чем было улучшено положение врачей, сравненных по правам службы с морскими офицерами. Всей морской медицинской частью отныне управлял уже главный врач – генерал-штабс-доктор, подчиненный морскому министру.

Из воспоминаний адмирала Д. Н. Сенявина: «Старики наши пивали крепко, ума не пропивали и дело делали лучше, чем нонича трезвые колобродят. Другое, благодаря малодушию нашему, которым пользуясь медицинский факультет увеличил число докторов чрезвычайно, как сами они, так лекарства употребляют по моде; было время лечили они одною теплою водою, по крайней мере, лекарство было невредное. Было время, лечили они от всех болезней одним меркурхем, ваннами, а теперь пользуют пиявками; многие уверены, что пявицы любят кровь не чистую. Мне сказал один доктор, шутя над ремеслом своим, чтобы знать верно свойство пиявицы, так надобно прежде быть самому пиявкою. Доктора сами, подобно пиявкам, они так впились в наше малодушие, что человек пожилых лет с хорошим желудком, никак не может быть без доктора; он знает, что этот доктор произведен из аптекарей, он знает, что сей доктор морит людей без пощады и он знает еще важнее, что доктор сей уморил его сына и сам доктор в этом признался, но он отвечает: „Все это так, да дело не в том, а в том, что он вылечил министерскую жену!“»

Одной из самых колоритных фигур среди российских медиков первой половины XIX века был Иван Буш, достигнувший больших вершин в искусстве педагогики и врачебной деятельности. Закончив училище при Калинкинской («секретной») больнице, в связи с началом войны со Швецией он был призван лекарем в Балтийский флот. Участвовал во всех крупных морских сражениях той войны. В ходе боя тогда на кораблях оказывалась только первая медицинская помощь в виде остановки кровотечения, первичной обработки ран и ожогов, наложения повязок… Затем тяжелораненых старались переправить на госпитальные суда или корабль направлялся в ближайший порт с госпиталем. Впоследствии Буш написал «Физиологические записки», читал лекции, стал профессором анатомии и физиологии, а после создания Медико-хирургической академии занял там кафедру хирургии.

Еще один известный морской врач Иван Ланге начал свою карьеру с корабельного подлекаря. В русско-шведск ую войну прошел все морские сражения как корабельный хирург. Затем был определен в Кронштадтский морской госпиталь «для пользования раненых». В декабре 1792 года в связи с невозможностью продолжать морскую службу «по увечью, полученному при разбитии фрегата „Возьмислав“», Ланге определили во 2-ю дивизию штаб-лекарем. Затем Ланге трудился в Медико-хирургической академии доктором. Дослужился до чина статского советника.

Именно этим врачам наш флот обязан за значительное улучшение медицины на кораблях и судах, которая впервые начала организовываться по науке. К концу XVIII века ценой огромных усилий состояние медицины на русском флоте стало понемногу улучшаться.

Во время русско-шведской войны 1788–1790 годов на Балтийском флоте впервые были устроены специальные суда, на которые свозили больных и раненных с находящихся в море эскадр. Тогда же на флот пришло немало талантливых врачей, много сделавших для улучшения как медицинского обслуживания моряков, так и для улучшения.

Если на Балтике моряков особенно донимали ревматизмы и цинга, то на Черном море настоящим бичом были лихорадка и чума. И если к XIX веку с этими болезнями уже научились бороться, то до середины XVIII века они порой выкашивали целые команды.

Из воспоминаний адмирала Д. Н. Сенявина: «1-го числа ноября перед вечером вдруг оказалась у нас на фрегате чума. Бригадир в тот же час переехал на корабль „Хотин“, бывши тогда с нами и приказал нам всех заразившихся свести на берег и устроить для них там из парусов палатки, а потом немедленно идти в Керчь, остановиться в удобном месте и возможно ближе к берегу, устроить из парусов баню и палатки для жительства людей и окуривать все беспрестанно. В следующую ночь построили мы две палатки и перевезли всех заразившихся числом до 60 человек. Поутру снялись с якоря, а ввечеру были у Керчи, на месте немедленно отвязали паруса, построили на берегу баню, кухню, палаток достаточное число для служителей и перевезли всю команду на берег.

Около 15-го числа чума у нас вовсе прекратилась, похитив в это короткое двухнедельное время более 110 человек. Из оставленных в Кафе выздоровело только 2, подштурман да матрос, дорогою в одни сутки опустили в воду 16 человек, и на берегу в Керчи померло 38 человек; умерли все нижние чины и рядовые, а из офицеров никого. К счастью нашему, случился у нас искусный лекарь Мелярд, он служил прежде приватно у хана Шагин-Гирея 6 лет и знал чумную болезнь совершенно. Пересматривая всю команду четыре раза в день и отделяя зачумившимся, он весьма редко ошибался во времени, кто из заразившихся сколько проживет.

По взятии Крыма до учреждения карантинов года с два чума весьма часто выказывалась в нашем крае от сообщения с татарами и судами турецкими, приходящими в наши порты. Мы, наконец-то, к ней привыкли, что нисколько не страшились ее и считали, как будто это обыкновенная болезнь. Доктор Мелярд, будучи мне хороший приятель, советовал для предохранения себя от заразы, непременно курить табак, я ему повиновался и, хотя имел великое отвращение к трубке, к тому же обращаясь часто с татарами, у которых трубки есть в первом и непременном употреблении, я привык скоро и сделался на всю жизнь неразлучен с сею низкою, кучерскою, а паче еще вредною для здоровья и зубов, забавою».

В своих воспоминаниях адмирал П. Данилов оставил следующее описание эпидемии холеры в Херсоне, где строились корабли Черноморского флота в 1782 году: «Я ходил каждое утро осматривать свою команду с лекарем: люди все нагие, и сомнительных отсылали в карантин на степи в построенных шалашах, зараженных же в тяжелый карантин, а случалось во фронте падали и умирали. От такого смотра, возвратясь домой, я в прихожей раздевался, выливал на себя ведро уксуса и чеснок клал в рот. По улицам везде были кучи навоза с камышом и бурьяном, которые горели и воздух наполнялся дымом… Ежели случалось повстречаться с кем-либо, то каждый старался быть на ветре, а говорили между собой, будучи ровно на ветру. Много было и анекдотов во время сей заразы. Мичман Малыгин был, заразившись, и находился в карантине в своей казенной квартире. Случилось, что в ночь приехал в Херсон его товарищ мичман Владыкин и пристал к нему. Сколько Малыгин ни отговаривался, представляя ему, что он в карантине, что он заражен и, наконец, сказал и спать ему негде, тот отвечал, что он ляжет с ним в одной постели. В ту же ночь Малыгин умер, а Владыкин здоров, выдержал карантин и вышел. У одного шкипера в его отсутствие умерла жена в заразе, ребенок, лежа на ней, сосал ее грудь. В то самое время входит шкипер и капитан-лейтенант Веревкин. Первый боится подойти, а последний ребенка берет на руки и уносит с собою, выдерживает карантин и отдает отцу здорового ребенка».