Лекарь (СИ) - Смитт Таня

Чудес я сотворять не умел, но стоило нам в который раз сесть за стол, как за окном послышались чьи-то испуганно-обозленные крики и отчетливый топот сотен ног. Так во всяком случае, показалось мне, когда взволнованный Еж распахнул входную дверь, знакомясь с ситуацией. В Нордсвилле явно произошло что-то выходящее за привычные рамки. Обычно тихий городишко был наводнен местными жителями, большинство из которых были вооружены факелами, а оставшиеся многозначительно перебрасывали из руки в руку топоры и лопаты. Вся толпа целенаправленно двигалась к ежиной норе, выкрикивая оскорбительные слова, правда, не понятно, кому адресованные.

«Я сотворил тебе чудо, — хмыкнул я, наблюдая за толпой, — вряд ли социально активный Еж возобновит прерванную трапезу и не примкнет к народному восстанию»

Когда решительно настроенные граждане приблизились ко двору ежиного семейства на расстояние нескольких метров, мы с Женькой отчетливо расслышали угрожающее:

«Сжечь колдуна! Сжечь! Долой! Прочь из нашего города, грязный урод!»

Женька негромко хмыкнул и повернувшись ко мне в пол-оборота, негромко прокомментировал:

«Похоже, пришли по твою душу, Тихон. Чудо ты уже сотворил, а что касается твоей красоты…»

Я только недовольно рыкнул, привычно реагируя на Женькины приколы, однако дальнейшие события, показали, что в его словах есть доля истины.

Самый смелый из восставших, или самый обозленный, решительно вышел вперед и грозно проорал, обращаясь к Ежу:

«Зови сюда грязное чудовище, да поживее, любезный! Если не желаешь увидеть, как исчезает в огне твое жилище!»

Еж, не вдаваясь в подробности, послушно подтолкнул меня на крыльцо, демонстрируя готовность слиться с толпой и не желая народного осуждения. Я на всякий случай, угрожающе зарычал, и вполне по-человечески поинтересовался причиной столь живого интереса к моей персоне.

«Ты сжег трактир, а теперь и домик несчастной Тихомиры! Ей и так здорово досталось, когда прошлой зимой ее мужика растерзал лютый волк. Так ты, уродище, не постеснялся лишить несчастную ее последнего имущества!»

Эту непонятную отповедь озвучил все тот же активист, угрожающе потрясая увесистым топором, а я вполне справедливо уточнил, когда я мог поджечь этот самый дом, если два дня подряд скакал по крыше господина Ежа? Однако местные отличались не только простотой нравов, но и невероятной упертостью. Вбив однажды себе в голову единственную идею, они были готовы сложить за нее головы. Ну или предать казни ни в чем не повинного человека. Или дикую тварь. Или кого угодно, лишь бы остаться при своем.

«Мы уйдем! — прорычал я, вкладывая в слова всю убежденность, на которую был способен, — мы не желали зла никому из местных, и все что произошло, это просто случайность!»

«Ты злой колдун! — тут же раздалось в ответ, — бедняга Потапыч, после разговора с тобой сломал ногу и теперь проклинает тебя, тварь!»

Мне не был знаком Потапыч, к тому же я не вел ни с кем задушевных бесед до встречи с Ежом, но я привычно не стал спорить с упертыми гражданами, и рванулся вглубь двора, рассчитывая уйти огородами. Женька резво метнулся за мной, разгадав мой замысел. Туповатые нордсвильцы неловко зашевелились, меняя дислокацию, но пока до них дошел мой коварный план, мы с Женькой бодро неслись в сторону леса, до краев наполненного дикими тварями, рвущими все живое на куски.

Глава 18.

«Тихон, — переводя дыхание пробормотал Женька и тяжело рухнул под елку, — что с тобой не так? Как ты умудрился выбесить самых мирных и безобидных граждан? Где еще мы отыщем подобное поселение, жители которого способны кормить до отвала только за то, что ты кое-как латаешь им дырявые крыши и криво сбиваешь покосившиеся заборы?»

Граждане Нордсвилла не казались мне такими уж безобидными, учитывая их решительное желание предать меня очищающему огню.

«Они просто необразованные и наивные, — пробормотал я, в глубине души надеясь, что не ошибся в определении, — им не знакомы всякие теории и схемы, они видят только то, что видят, не желая размышлять. Дура Тихомира часто оставляла свою печку без присмотра, уставляя ее всякими кипящими плошками и кастрюлями, и украшая полы на кухне плетеными из сухой соломы ковриками. А жадина Гурвин достал своего кредитора вечными отмазками и отсрочками. Про Потапыча я не скажу ничего, поскольку даже представления не имею, о ком идет речь. Но уверен, что мое вмешательство в его неуклюжесть минимально.

Женька вежливо выслушал мои научные выкладки и уточнил, где я рассчитываю провести грядущую ночь.

«По словам все тех же недалеких и необразованных, — занудно завел Женька знакомые песни, — в этом лесу водятся негостеприимные твари-волки, жрущие людей и наводящие ужас на все живое. А за пределами этого леса тебя поджидают нордсвильцы. Решай, Тихон, куда нам податься в этот раз?»

Выбор действительно был невелик, но я не собирался сдаваться просто так. Единственно, что вызывало у меня сожаление, было отсутствие теплых вещей. Я мог еще перекантоваться даже на снегу, обладая суровой жесткой шкурой, покрытой щетиной. А вот Женька, имеющий в арсенале только вытертые дорожные штаны и такую же куртку, подвергался серьезной опасности. В город путь был нам закрыт, поэтому все, что нам оставалось, отдаться на милость местных волков и отыскать себе подобие берлоги. Женька с грустью поднялся и обреченно поплелся за мной следом, равнодушно поглядывая по сторонам.

«Тихон, — проговорил он, спустя час бесцельного блуждания по раскисшим тропинкам, — давай вернемся к берегу, там возможно у нас остался наш катер. В нем мы сможем переждать непогоду, и снег, и нашествие волков в компании нордсвильцев. Я устал и хочу спать. Не забывай, мы с самого рассвета чинили нору неблагодарному Ежу.»

За всеми хозяйственными хлопотами я совсем забыл о существовании нелепой посудины, оставленной нами у берега. В Женькиных словах угадывался здравый смысл, исключая тот факт, что берег, как впрочем, и набережная, и сам катер, находились на территории Нордсвилла, а туда, как известно, нам был путь закрыт.

«Ты же можешь передвигаться совершенно бесшумно, — напомнил мне Женька, — в этом твое преимущество. Давай проберемся ночью, или ранним утром, пока еще все спят. Ты заметил, что нордсвильцы отчаянные сони, начинающие день ближе к обеду?»

Я этого не заметил, но пообещал обдумать Женькино предложение сразу после того, как мы избавимся от прилипчивых горожан, решивших устроить крестовые походы в нашу честь. Мои замечание были подтверждены усиливающимся шумом, доносящимся со стороны города. Неугомонные нордсвильцы, разобравшись наконец, в наших задумках, снарядили отряд, и прямо сейчас он двигался в направлении страшного леса.

«Уходим, Женька, — повторил я ставшую привычной фразу, подтягивая измотанного брата за собой.

Лес, через который мы ломились, казался нам бесконечным. Отовсюду нам под ноги лезли обломанные ветки, переплетенные самым замысловатым образом, сухие листья и молодая поросль, в беспорядке проклюнувшаяся из земли. Мои невосприимчивые лапы легко преодолевали суровые испытания, а вот Женьке приходилось несладко. Сбегая с острова, никто из нас не озаботился проблемой обуви, впрочем, у нас не было большого выбора. Мы могли либо сбежать босиком, либо стянуть тяжелые кирзовые сапоги с валяющихся по берегу трупов. Второй вариант привлекал не сильно, и мы остались без сапог. Теперь Женька расплачивался за свою излишнюю сентиментальность, сбивая в кровь босые ступни. Миновав значительную часть неведомого леса, мы решили притормозить, тем более, что трусоватые аборигены давно прекратили погоню, не рискнув соваться в опасные заросли. Женька, почуяв остановку, незамедлительно рухнул на землю и едва справляясь с дыханием, пробормотал: «Тихон, нет ли у тебя какой-нибудь тряпки, я ног не чую. И это не фигура речи.»

Тряпки у меня не было, но были растения, набранные на нордсвильском кладбище. Среди них я отыскал одно, способное заживить любую рану в считанные часы. Но для этого мне необходимо было заварить чудо-снадобье. Это вызывало проблему. Среди густых веток и стволов вряд ли я сумею осуществить задуманное. Я неловко обтер с Женькиных лап наполовину свернувшуюся кровь и негромко присвистнул. Ну, я так думал, что присвистнул, на самом деле у меня вышел весьма уверенный взрык. Женька испуганно поднял на меня уставшие проваленные глазищи и едва слышно выдохнул: «Берегись, Тихон!»