Царь Давид - Жеральд Мессадье

Асхеритяне, аммонитяне, гесхурияне, моавитяне, эдомитяне, сирийцы, филистимляне, аввитяне, мазианитяне и все другие, не говоря уже о разбойниках-арабах, все должны были сделать вывод: лучше жить в мире с этими иудеями, чем пытаться вырвать у них кусок.

Сначала победы были пьянящими, потом надолго они стали монотонными. Казалось, никогда не закончатся эти кровавые бани, обезглавливание, уродование, зияющие раны…

Когда Давид не участвовал сам в битвах, то он принимал генералов по возвращении из экспедиций, слушал их оживленные рассказы, стратегические детали, список мертвых и раненых, потом опись добычи. На следующий день он осматривал трофеи: это чеканное золото (самое тонкое, которое разбивали ударами молотка по меди или серебру), это литое золото, это чистое серебро, это серебро с золотом, это медь, это бронза; это для генералов, это для храма, это для городов, которые направили добровольцев… Распределение украшений было менее строгим.

Потом Давид шел ужинать с генералами и приглашал одного или другого из своих повзрослевших сыновей, а иногда двоих или троих вместе, например Амнона, Авессалома и Елифалефа. Их было, впрочем, немного в Иерусалиме: Самус, Совав, Нафан, Евеар, Елисуа, Нафек… Мальчишки, испачкавшись соусом, широко открыв сияющие глаза, слушали этих военных, полных энергии и славы, а в конце они засыпали, убаюканные шумом.

Рассказы офицеров были монотонными и длинными. Давид прекращал их, вставая в конце ужина, чтобы направиться к той или другой из своих жен. По правде говоря, сердце его было не таким, как раньше. Раньше! Два или три года назад. Иногда он засыпал, не закончив ласк.

Быть царем – не только быть половиной ангела, но также и чиновником. Эта мысль заставила его рассмеяться как-то вечером. Он был чиновником небесного кадастра! Молодая мадианитка, которая ждала своей ночи с царем, подумала, что он пьян, и была раздосадована. Он смеялся под плащом от чистого сердца! Его немного округлившийся живот трясся!

Глава 12

ЖЕНЩИНА НА ТЕРРАСЕ

Царский город был огромен. Он еще не был закончен и включал в себя не только апартаменты дворца, комнаты жен, детей, камергеров, слуг, рабов, а также дома генералов – Эзера, Аммона, Исбосхета, Иоава, Абисхайя и других. На террассах на высоте башни королевского дворца сушили белье, которое развевалось на ветру, дети играли в мяч, в глубине дворов – бассейны, где стирали белье, а также мылись, здесь и там долины Тиропоейона и Кедрона, горы Оливье и Анания, синевшие вдали. На западе леса, которым в конце лета солнце золотило листву. На севере и на юге Кедрон трепетал в своем русле, сверкая серебряными отблесками.

В тот день Давид встал немного позднее, чем обычно. Он пошел один мочиться в комнату, предназначенную для его естественных нужд[15]. Дырка в середине желоба вела в сточный колодец, куда направлялись экскременты и далее в долину Тиропоейон в котлован. В эту же трубу стекали воды после омовения через подземный водосток, прорытый в земле. Во всех комнатах царского города похожие трубы шли к тому же котловану. Его взгляд скользнул на мгновение по золотым и серебряным изделиям, разложенным Ефраимом на столе рядом с кроватью; это была часть его трофеев в сокровищах, которые только что обнаружил Иоав во дворце Маака и которые царь этой страны пытался скрыть. Самым красивым был большой кубок из красного агата, украшенный крупными изумрудами. Царь некоторое время его разглядывал, потом он натянул платье из тонкой шерсти, обул сандалии из светлой кожи и позвонил в колокольчик. Его первый камергер Эфраим принес ему золотой кубок, наполненный свежим миндальным молоком с медом. Царь сделал один или два маленьких глотка, потом вышел на террасу своих апартаментов, самую высокую во всем царском городе. Он вдохнул запах жасмина, который извивался по стенам, и запах гардении, распространявшей на террасе свой чувственный аромат.

Его взгляд с удовольствием окинул местность. Это был Иерусалим, его город, который царил над этой теплой и бархатной страной. Его город, который он завоевал, как завоевал весь Израиль. В сорок лет он завоевал все. Все, что может желать иудей. Что желал Бог. Он глубоко вздохнул.

Его взгляд скользил по зданиям напротив. Рабы подметали террасу. Другие развешивали белье на веревках. Одна женщина с помощью служанки совершала омовение в бассейне. Взгляд Давида задержался и замер. Невысокая женщина с яркой, выделяющейся внешностью. Она сидела в бассейне, вода доходила ей до живота, она по очереди поднимала ноги, намыливала их, потом встала, показав все свое тело, стройное, но полное, дородные бедра, лодыжки тонкие, а кожа золотистая. Мокрая светлая бронза. При помощи губки, натертой мылом, она сначала вымыла плечи, потом груди. Молодые, полные груди без намека на складки. Соски темные, цвета цератонии, сильные, широкие, заостренные под холодной водой. Давид наклонился, чтобы лучше рассмотреть все детали ее тела. Финик! Финик сочный и крепкий одновременно. Служанка растерла спину женщины, вылила содержимое склянки в кувшин с водой и маленькими брызгами вылила на тело своей хозяйки. Потом она завернула ее в большое полотенце и заторопилась поставить сандалии около бассейна. Вытирая ее и похлопывая, служанка помогла госпоже скользнуть ногами в сандалии, и та исчезла за дверью. Давид все еще наклонялся на балюстраду. Потом пошел в комнату.

Он снова дернул звонок; появился Эфраим. Давид отвел его на балкон и показал на террасу, где перед этим совершала омовение незнакомка.

– Кто живет там? – спросил он.

– Я думаю, что Урия Хеттеянин, один из твоих самых храбрых лейтенантов. Один из тридцати.

Давид его вспомнил. Он знал каждого из тридцати. Красивый мужчина тридцати лет, которого он отправлял в северные провинции, в частности, туда, где жили хеттеяне, вечные бунтари. Отсюда и кличка Урии. У него была привычка подрезать свою черную бороду каре, что придавало ему более грозный вид.

– Где он сейчас?

– Он в Равва, под командованием Иоава. Давид качнул головой.

– А его жена, кто она?

– Вирсавия, дочь Елиама, – ответил камергер. Давид подошел к столу, где лежали трофеи, и выбрал золотую брошь – большой гранат в оправе из голубых камней – эта бирюза особенно ценилась сирийцами, – завернул ее в кусок льна и протянул Эфраиму.

– Передай ей это и вели прийти сейчас же.

– Чтоб пришла сюда?

– Да, сюда.

Взгляд Эфраима задержался на мгновение на подарке, который ему протянул царь, потом камергер поклонился и ушел.

Мучительное волнение охватило Давида. Он ходил из угла в угол, выходил на террасу, возвращался, ложился, вставал.

Два удара раздались в дверь. Он пошел открывать. Это была она. Завернутая в большой коричневый шерстяной плащ с голубой полосой.

– Входи, – сказал он ей. Она вошла, и он закрыл дверь.

– Царь приказал мне явиться, – сказала она.

– Мужчина просил тебя прийти, – исправил он.

Она протянула руку с подарком.

– Это подарок царя или мужчины?

– Обоих, – ответил он, улыбаясь. Он не смог с террасы оценить лицо, полное и одновременно утонченное. Глаза не были подведены. Он приподнял ей подбородок, чтобы лучше полюбоваться ею. Она позволяла это сделать без ложного стыда, но и без снисходительности.

– Я принадлежу мужчине, – сказала она.

– Я это знаю.

– Тогда следует, что это подарок от царя.

– Если ты так хочешь.

– Я пришла, повинуясь.

– Повинуясь, – повторил он.

Он распахнул покрывало. Груди натягивали платье из мягкой и легкой шерсти, которую умели прясть сирийцы. Он протянул руку к одной груди и нежно сжал ее. Она приоткрыла рот. Он привлек ее к себе и почувствовал ее дыхание: она недавно жевала герань и мяту.

– Ты видишь мое желание, – прошептал он.

– Я сказала все, что должна была сказать, – ответила она, не отрывая взгляда от глаз Давида.

Он поднял платье и нашел брака, поискал шнурок, который связывал их, и потянул вниз. Нижняя одежда упала.

– Я еще не закончила очищаться, – сказала она. – Девять дней…

Он ее больше не слушал. Он увлек ее к столу, покрытому трофеями, и опрокинул. С шумом упал бронзовый бокал. Когда он освободился, то заметил, что совершенно мокрый. Она дрожала.

– Так пожелал царь, – сказал он.

Она смотрела на него блуждающим взглядом.

– Никогда… – начала она, но он не знал, к чему относится это отрицание.

– Возвращайся к себе, – сказал он, – я тебя еще нацелую в сумерках. У меня дела. Будь готова к тому, что я тебя позову.

– Я, несомненно, забеременею, – сказала она.

– Это будет царский ребенок, – ответил он.

Растерянная, она собрала свои нижние одежды, завернулась в покрывало, открыла дверь и исчезла, не закрыв ее за собой. Он закрыл дверь, подобрал бронзовый кубок, поставил его на стол, привел трофеи в порядок и долго думал.

– Добыча, – прошептал он, – это тоже добыча.