По дороге в Вержавск - Олег Николаевич Ермаков

– Вот дура старая! – воскликнул Сенька, ударив по коленке.

Помолчав, он вдруг хохотнул.

– А про Хаврона Сладкоголосого не говорят?

– Чего? Что он с чернильницей был у вас ночью на описи? – спросил Илья.

– Не, про его проповедь.

– Какую?

Сенька смотрел на Аньку, взвешивая, рассказать или нет, но уже сообразил, что она и не таких баек наслушалась, хоть и Поповна, а деревенский все ж таки житель. И все рассказал. Илья засмеялся, за ним и Анька, хотя и несколько смущенно. Все же было у нее другое воспитание, как ни крути. Почему и тянуло Сеньку с Ильюхой к ней. Незнаемое всегда вызывает любопытство. Отца сюда направили из Смоленска. Она там родилась и некоторое время даже успела пожить и считалась у них горожанкой. Одно слово – Поповна. Старая кличка все ж таки отпала, а Поповна – осталась.

– Только ты Роману Марковичу ни-ни, – попросил Сенька. – Осерчает. Он же его так нарек.

– Буду молчать, как схимник, – ответила она.

– Это что за гусь?

– Схимник? Монах, когда он дал обет, ну обещание не спать, или не есть, или молчать.

– Не есть? Совсем?

– Ну только пить воду и принимать хлебушек.

– А вот большевики такими схимниками и стали! – вдруг выпалил Сенька. – Таким был Евграф.

– Почему это был?! – тут же вскинулся Илья, поправляя круглые очки.

– И ничего ему не надо, ни есть, ни пить, – продолжал в запале Сенька, – ни быков, ни коров, ни пудов этих ржи. Только установить справедливость.

– И доплыть до Вержавска, – добавил Илья.

– А давайте мы сами доплывем? – вдруг предложила Анька, откидывая назад свою темную косу.

Ребята на нее посмотрели с удивлением.

– Как это… сами? – отчужденно спросил Илья и облизнул полные губы.

– Да вот так и поплывем. Лодка есть. Хоть твоя, Илья, хоть моего папы.

– А… как же без Адмирала? – спросил Илья и посмотрел на Сеньку.

– Мне все равно, – ответил тот беспечно, мотая ногой.

Сидели они на дощатом помосте в школьном саду. На селе брехали собаки. В школе слышны были детские голоса.

Илья воззрился на Сеньку как на доисторическое животное, ткнул указательным пальцем в середину очков. Анька тоже глядела на него с удивлением.

Сенька спрыгнул с помоста, пошел, отрясая штаны, обернулся и крикнул, раскинув руки:

– Я туда полечу!

– Как Отто Лилиенталь? – подхватил Илья.

С этими словами он вскочил на помост, стащил мигом синюю рубаху, распахнул ее позади на манер крыльев, разбежался и тоже прыгнул под Анькин смех.

– А как же мы? – воскликнула Анька, соскакивая на землю, оправляя юбку.

– И вас возьму, – пообещал Сенька.

– На воздушный шар, в корзину, как северян «Таинственного острова»?

– Их было пятеро, – поправил ее Сенька, читавший эту книгу два раза: первый раз – вырывая ее из рук Варьки, а второй уже спокойно.

– Ну в негра никто краситься не будет же, – ответила Анька, тараща глаза, сверкая белками. – Инженер Сайрус не про нашу честь. Остаются трое: репортер, моряк и юнец Герберт.

– Ильюха – репортер, – тут же заявил Сенька.

– Нет, а кто же жемчужниц искал? Речная, а значит, и морская душа. Он моряк Пенкроф, – возразила Анька.

– Ты, что ли, репортер? – с насмешкой спросил Сенька.

– Она горожанка и книг перечитала больше тебя, – поддержал ее кандидатуру Илья. – Так что остается тебе только роль юнца Герберта.

– Нет! – крикнул Сенька. – Вы забыли про еще одного героя!

– Какого?

И вместо ответа Сенька залаял. Все захохотали.

– Точно, с ними на воздушном шаре удрал и пес Топ! – вспомнил Илья.

– Топ, ко мне! – крикнула Анька. – Ко мне! – повторила она и топнула ногой.

И Сенька подбежал к ней и ткнулся лицом в бок, потом нечаянно в грудь. Анька оборвала смех, вспыхнув.

– Э-э, – подал голос Илья, – фу! Фу, скотина! Нельзя! – заорал Илья.

19

Дело о контрреволюционной ячейке на хуторе Дюрги продолжалось. К Тимашуку на допрос ходили Семен с Дарьей, Мазутные, доставили даже бабу Алёну на пролетке. Была вызвана и Фофочка, а потом и Евграф. Фофочка вернулась полностью растерянная. С ее лица долго не сходили красные пятна. Сеньке с Варькой она ничего не рассказывала, хотя те и теребили ее, но мама отвечала, что Тимашук взял с нее подпись, чтоб она молчала о вопросах и ответах в кабинете. Евграф пришел хмурый. И сказал только одно:

– Дотянулся-таки. Щупалец.

Были привезены на допрос и дед Дюрга с Устиньей. После допроса пили чай в халупе Евграфа. Назад-то их никто не собирался отвозить. Дед Дюрга сильно сдал, стал как-то легче, меньше. Если и напоминал еще чем-то волка, то только бровями… Сенька усмехнулся. Как будто у волка есть брови. А Устинья и так-то была мала. А сейчас уже превратилась просто в щепочку. Или щепотку седых волос, морщин и вздохов. Да вечных мелких крестных знамений, которые больше всего и раздражали. Крестятся, крестятся, а что толку! Молитвы какие-то щебечут, как куры глупые. И раз за разом одно и то же: нет никому никакой пощады и защиты ни от Марии, матери этого Христоса, ни от самого ее сына, ни от отца там какого-то, ни от ангелов, ни от святых, ни от кого. Что за дурацкое баранье упорство!

Варьку с Сенькой взрослые услали прочь от своего разговора. И что они там обсуждали, неизвестно.

Потом вышли из хаты.

– Надо б подъехать, – беспокоилась Фофочка.

Дед Дюрга усмехнулся, огладил отросшую бороду.

– Где коня взять? – буркнул. – Все ж теперика колхозники, а вам по закону быть верховыми нельзя. Были всю жисть низовыми, черными, имя и останетесь.

«Хм, – соображал Сенька, даже сейчас хорохорится, верховым себя почитает. Антон-то его уже в общей конюшне».

– Ничего, дойдем, а, старая? – спросил дед бодро, оборачиваясь к своей маленькой спутнице. – А не дойдем, так доплывем.

– Это как же? – не понял Евграф.

– Утачками, утачками, – дурашливо ответил Дюрга, шевеля ладонями у груди, как ластами. – По пылюке.

– Мы вас проводим, – сказала Фофочка.

Дед повернулся и поднял вверх руку в запретительном жесте.

– Нет. Сами дойдем.

– Ну хоть до окраины…

– Говорю, не маленькие, – сказал он грубо. – А то еще приплюсует Машук… показуху… Как это, Сенька?

– Демонстрацию, – тут же ответил внук.

– У них всякое лыко в строку. Скоро и пернуть по старопрежнему не позволят, будут ходить, прислушиваться по задним дворам. Это и есть ваш новый мир. С ним и оставайтесь.

Дюрга надел картуз и шагнул прочь.

А бабка Устинья вдруг испуганно как-то взглянула на всех и кинулась обнимать сперва Варьку, потом Сеньку, наклоняя их головы и прижимая к своей дряблой щеке, крестя