Метрополис - Теа фон Харбоу

Вот она! Собака, которая во всем виновата! Держите ее! Хватайте!

А женщины визжали:

– Ведьма! Убейте ведьму! Сожгите ее, пока мы все не потонули!

Топот бегущих ног адским шумом заполнил мертвую улицу, по которой мчалась Мария.

Дома вихрем проносились мимо. Впотьмах она не разбирала дороги. Летела вперед, наобум, в слепом ужасе, который одолевал ее все сильнее, оттого что она не понимала его причины.

Камни, палки, стальные обломки летели ей вослед. Масса ревела уже почти по-звериному:

– За ней! За ней! Сбежит ведь! Скорее!!! Скорее!!!

Мария не чуяла под собою ног. Не знала, по камням бежит или по воде. Короткими, резкими толчками дыхание срывалось с губ, открытых, как у утопающей. Вверх-вниз по улицам… Далеко впереди через улицу тянулась пляска огней… Вдали, в конце огромной площади, где располагался дом Ротванга, стояла тяжелая, темная громада Собора, чуть подсвеченная нежным, утешительным сиянием, что лилось в темноту из разноцветных витражных окон и из распахнутого притвора.

Мария внезапно разрыдалась и из последних сил в отчаянии бросилась вперед. Спотыкаясь, одолела соборную лестницу, шагнула внутрь, уловила запах ладана, увидела маленькие, благочестивые, молитвенные свечи перед образом кроткой святой, страдающей с улыбкой на устах, и рухнула на плиты пола.

Она уже не видела, как в устье улицы, ведущей к Собору, пляшущая процессия из «Иосивары» сшиблась с ревущей толпой работников, не слышала звериного вопля, исторгнутого женщинами при виде девушки на плечах плясунов, не видела, как девушку сдернули на мостовую, навалились, растоптали на земле, не видела короткой, жестокой и безнадежной схватки мужчин во фраках и мужчин в синих холщовых робах, не видела смехотворного бегства полуголых женщин от когтей и кулаков работниц.

Она лежала в глубоком беспамятстве среди великой, спасительной торжественности Собора, даже рев массы безумцев, что сооружала перед Собором костер для ведьмы, и тот не вывел ее из глубин забытья.

XX

– Фредер!!! Грот!!! Фредер!!

Иосафат кричал, срывая голос, и скачками затравленного волка мчался по коридорам, по лестницам огромной насосной станции. Криков его никто не слышал. В машинном зале мучились раненые моторы – желали повиноваться, но не могли. Дверь была заперта. Иосафат молотил по ней руками и ногами. Открыл ему Грот, с револьвером в руке.

– Чего тебе? Провались ты пропадом…

– Прочь с дороги!.. Где Фредер?

– Здесь я!.. Что случилось?

– Фредер, они схватили Марию…

– Что?!!

– Они схватили Марию, они убьют ее…

Фредер пошатнулся. Иосафат рванул его к двери. Грот столбом стоял у них на пути, уронив руки по швам, выкатив глаза, бормоча:

– Ту бабу, что убила мою машину!..

– Заткнись, дубина… прочь с дороги!

– Грот! – Полубезумный вскрик…

– Да, господин Фредер!

– Останешься при машинах!

– Слушаюсь, господин Фредер!

– Скорей, Иосафат!

И топот поспешных шагов, призрачно удаляющийся.

Грот обернулся. Увидел оцепеневшие машины. Размахнулся и со всей силы треснул по машине кулаком, как бьют промеж глаз упрямую лошадь.

– Эта баба, – взвыл он, – спасла моих детишек!

И, скрежеща зубами, он бросился на машину…

– Рассказывай! – едва внятно обронил Фредер. Он будто не желал попусту тратить ни грана энергии. Лицо как из белого камня, только глаза горели, будто самоцветы. Он прыгнул за руль маленького автомобиля, на котором приехал Иосафат. Насосная располагалась на самой окраине великого Метрополиса.

Все еще ночь.

Автомобиль беззвучно тронулся.

– Придется сделать большой крюк, – сказал Иосафат, налаживая видоискатель, – многие мосты меж кварталами взорваны…

– Рассказывай, – повторил Фредер, его сотрясал озноб.

– Не знаю, кто это обнаружил… Вероятно, женщины, которые думали о детях и стремились домой. От обезумевшего народа ничего не добьешься. Ясно одно: когда они увидели, как из шахт подземки хлещет вода, и сообразили, что остановка машин разрушила насосную станцию, защиту их города, они от отчаяния вконец лишились рассудка. Говорят, многие матери, слепые и глухие ко всем уговорам, пытались, как одержимые, нырнуть в затопленные шахты, а осознав чудовищную безнадежность любой попытки спасения, совсем озверели и жаждут мести…

– Мести… кому?

– Тому, кто сбил их с пути…

– Девушке…

– Да…

– Продолжай…

– Фредер, мотор не выдержит такой скорости…

– Продолжай!..

– Не знаю, как вышло, что девушка угодила прямиком им в руки. Я был на пути к вам и увидел, как по Соборной площади бежит женщина с развевающимися волосами, а за ней гонится ревущая орда. Нынче ночью кругом был сущий ад. Готики, бичуя себя, бродят по городу, монаха Дезертуса они распяли на кресте. Провозглашают, что настал день Страшного суда, и, пожалуй, обратили многих, ведь Сентябрь сидит у дымящихся развалин «Иосивары». Толпа пляшущих факельщиков сообща с процессией самобичевателей, истошно браня мать мерзостям, великую блудницу Вавилон, дотла спалила «Иосивару»…

– Девушка, Иосафат…

– Она не добежала до Собора, где хотела укрыться, Фредер. Они догнали ее на лестнице, потому что она споткнулась на ступеньках, наступив на свое рваное платье. Одна из женщин, глаза которой горели белым огнем безумия, завопила, словно одержимая духом ясновидения: «Смотрите! Смотрите! Святые сошли с постаментов и не пускают ведьму в Собор!»

– И?..

– И они сооружают перед Собором костер, чтобы сжечь на нем ведьму…

Фредер молчал. Склонился еще ниже. Автомобиль со стоном подпрыгнул.

Иосафат вцепился в плечо Фредера.

– Остановитесь… ради Бога!!!

Автомобиль остановился.

– Нам надо левее, в объезд… Разве вы не видите? Моста нет!

– Следующий мост?

– Там не проехать!

– Прислушайся…

– К чему прислушаться?

– Неужели не слышишь?

– Нет…

– А должен!..

– Да о чем вы, Фредер?

– Крики… далекие крики…

– Я ничего не слышу…

– Но ты не можешь не слышать!!

– Едем дальше, Фредер!

– И разве ты не видишь, что небо там окрасилось багрянцем?

– От факелов, Фредер…

– Но факелы не горят так ярко…

– Фредер, зачем мы теряем тут время?!

Фредер не ответил. Он не сводил глаз с обломков железного моста, свисавших в уличную шахту. Ему необходимо попасть на ту сторону, позарез необходимо, чтобы кратчайшей дорогой добраться до Собора.

Решетчатая ферма разодранной башни рухнула с этой стороны улицы на другую, поблескивая металлом в неверном свете уходящей ночи.

– Вылезай, – сказал Фредер.

– Почему?

– Вылезай, говорю…

– Я хочу знать почему!

– Потому что мне надо на ту сторону…

– Каким же образом?

– По решетчатой ферме.

– На автомобиле?

– Да.

– Это самоубийство, Фредер!

– Я не звал тебя с собой. Вылезай!

– Я не допущу!.. Это же безумие! Совершенное безумие! Яркий пример.

– Ярко там полыхает костер, старина!

Казалось, эти слова слетели не с губ Фредера. Казалось, их выкрикивала каждая рана умирающего города.

– Вперед! – стиснув зубы, сказал Иосафат.

Автомобиль прыгнул. Зацепился. Злобным, коварно-притворным чмоканьем узкие железные пластины встретили и присосали скользящие колеса.

На губах у Фредера выступила кровь.

– Не тормозите, не тормозите… ради Бога, не тормозите! – прохрипел сосед, в порыве безумия схватив руки Фредера. Автомобиль, уже почти в заносе, снова ринулся вперед. Щель в решетке – туда, туда! Позади мертвая ферма с оглушительным лязгом рухнула в бездну.

Они были на другой стороне улицы, и безудержная инерция швырнула их дальше. Колеса свистели в черноте пустоты. Автомобиль перевернулся. Фредер упал, но тотчас вскочил. Спутник его остался лежать.

– Иосафат!

– Беги!.. Ничего страшного! Богом клянусь,